осил
своего приятеля прочитать молитвы на самом высоком месте во всем нашем
доме, а мы с ним прошли сюда. Присутствовать при этом обряде никому, кроме
матери, не дозволяется, - вот мы здесь и заперлись, чтобы никто нам не
мешал. Нашего мальчугашечку он все еще держит на руках и, наверно, будет
держать, пока его приятель молится, но я думаю, что дело уже сделано, -
мальчик-то ведь очнулся".

Дурачина всему поверил: прилив отцовской нежности в его душе был столь
силен, что он не обнаружил обмана в словах жены. Он с облегчением вздохнул
и сказал: "Пойду погляжу на него".

"Не ходи, - сказала жена, - ты можешь все испортить. Погоди, я зайду сама и
если уже можно, я тебя кликну".

Брат Ринальдо слышал весь этот разговор; за это время он не спеша оделся, а
когда привел себя в порядок, то взял ребенка на руки и крикнул: "Эй, кума!
Это уж не кум ли?"

"Да, отец мой, это я", - откликнулся дурачина.

"Ну так входите же!" - крикнул брат Ринальдо.

Дурачина вошел, а брат Ринальдо ему и говорит: "Вот ваш сынок, теперь он,
по милости божией, здоров, а ведь несколько минут тому назад я был уверен,
что ему не дожить до вечера. Прикажите в знак вашей благодарности отцу
небесному поставить восковую фигуру с него ростом перед изображением
преподобного отца нашего Амвросия1, - это ради его заслуг господь ниспослал
вам такую великую милость".

Как это обыкновенно бывает с детьми, малыш, увидев отца, бросился к нему и
начал ласкаться, а тот со слезами, будто достал ребенка из могилы,
подхватил его на руки, расцеловал, а затем рассыпался в благодарностях куму
за исцеление. Тем временем приятель брата Ринальдо, уж верно, не меньше
четырех раз принимался обучать служанку, как нужно каяться; он преподнес ей
белый вязаный кошелечек, который ему самому подарила одна монахиня, и
приобщил ее к числу своих духовных дочерей; когда же он услышал голос
дурачины, взывавшего к своей жене, то тихохонько спустился на несколько
ступенек чердачной лестницы и стал так, чтобы ему все было видно и слышно.
Убедившись, что дело приняло наилучший оборот, он сошел вниз и, войдя в
комнату, объявил: "Брат Ринальдо! Я прочитал все четыре молитвы".

"Дело мастера боится, - сказал ему на это брат Ринальдо, - а я только успел
две, как пришел кум, но всемилостивый господь и за твое и за мое усердие
исцелил младенца".

Дурачина велел подать лучших вин и сластей, оделил кума и его приятеля
всем, в чем они особенно нуждались, затем пошел проводить их и отпустил с
миром, а восковую фигуру заказал в тот же день и велел повесить ее рядом с
другими напротив изображения святого Амвросия, но только не того, которое в
Милане.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...перед изображением преподобного отца нашего Амвросия... - То есть не
святого Амвросия, а блаженного Амвросия Сиенского, монаха-доминиканца
(1220–1286). Это объясняет заключительную фразу новеллы.




































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День седьмой




Однажды ночью Тофано запирается от жены; как она его ни умоляет, он
отказывается ее впустить; тогда она делает вид, что бросается в колодец, а
на самом деле швыряет туда громадный камень; Тофано выбегает из дому и
устремляется к колодцу, а жена тем временем входит в дом, запирается от
мужа и срамит его на всю улицу



Убедившись в том, что повесть Элиссы окончена, король тут же обратился к
Лауретте и изъявил желание послушать ее, и она, нимало не медля, начала так:

- О Амур! Сколь ты всемогущ, хитроумен и проницателен! Был ли и есть ли
такой мыслитель и такой художник, который мог или мог бы воспроизвести "все
твои наставления, изобретения и ухищрения, которые в трудную минуту
выручают тех, что идут по твоим стопам? Всякая другая наука по сравнению с
твоей кажется, по правде сказать, недостаточно гибкой, что явствует из всех
выслушанных нами рассказов. Вдобавок, любезные дамы, я хочу рассказать вам
о хитрости, на какую пустилась - разумеется, по наущению Амура - одна
простушка.

Итак, жил-был в Арецдо богач по имени Тофано1. Женившись на красавице по
имени монна Гита, он ни с того ни с сего начал ее ревновать. Монна Гита
была этим возмущена; несколько раз она к нему приступала - какие, дескать,
у него основания ревновать ее, он же, будучи не в состоянии привести хотя
бы одну вескую причину, отделывался общими, ничего не значащими фразами, и
в конце концов ей пришло в голову извести его тою самою хворью, которой он
опасался без всяких для того оснований. Заметив, что один молодой человек,
производивший на нее самое благоприятное впечатление, очарован ею, она
осторожно начала с ним заигрывать. Когда же они друг с дружкой поладили и
оставалось лишь перейти от слов к делу, то она вознамерилась и для сего
изыскать способ. Зная, что одна из дурных привычек мужа - страсть к вину,
она стала его в том поощрять и частенько сама предлагала ему выпить. С
течением времени он до того к вину приохотился, что теперь она напаивала
его всякий раз, когда это было ей нужно. Благодаря таковой уловке
состоялась ее первая встреча с возлюбленным: мужа она напоила и спать
уложила, а сама побежала на свидание, и с той поры она встречалась с
возлюбленным часто и уже безбоязненно. Будучи твердо уверена, что пьяный
муж ей не опасен, она отваживалась приводить любовника домой, а кое-когда
почти на всю ночь уходила к нему, благо он жил неподалеку. Так действовала
влюбленная женщина, однако ж злополучный супруг стал примечать, что его-то
она подпаивает, а сама не пьет, и в конце концов смекнул, в чем тут дело,
то есть что поит она его для того, чтобы погулять на свободе, пока он спит.
Возымев желание окончательно в том убедиться, он как-то раз нарочно капли в
рот не взял, а вечером пришел домой и разыграл мертвецки пьяного2. Жена,
поверив ему и решив, что больше поить его не нужно - он и так, мол, заснет,
поспешила уложить его. Как скоро он улегся, она, по обыкновению, побежала к
своему возлюбленному и пробыла у него до полуночи.

Удостоверившись в том, что жена ушла, Тофано поднялся с постели, запер
дверь изнутри и стал у окна, чтобы, когда жена вернется, сказать ей, что он
ее вывел на чистую воду. Так он и простоял тут, пока жена не вернулась, а
жена, убедившись, что дверь заперта изнутри, и будучи этим обстоятельством
очень расстроена, приналегла на дверь в надежде, что она подастся. Выждав
некоторое время, Тофано крикнул ей: "Зря ты силы тратишь, жена, - тебе
домой не войти! Иди туда, откуда пришла. Домой ты не вернешься до тех пор,
пока я при твоих родных и при соседях не воздам тебе по заслугам, так и
знай!"

Жена Христом-богом стала молить мужа впустить ее: она, мол, совсем не
оттуда, откуда он думает, - она была у соседки: ночи длинные, куда ж
столько спать-то, а сидеть дома одной - скучно. Просьбы, однако ж, не
помогли; в городе никто еще ничего не знал, однако ж этот дуралей решил,
что он не успокоится, пока не осрамит и себя и жену на весь Ареццо.

Видя, что мольбами его не проймешь, жена прибегла к угрозам. "Если ты не
отопрешь, я тебя погублю", - сказала она.

"А что ты можешь мне сделать?" - спросил Тофано.

Стараниями Амура жена за последнее время понавострилась.

"Я незаслуженного бесчестья не перенесу, - объявила она, - я сейчас брошусь
вон в тот колодец, и когда найдут мое тело, то все подумают на тебя - что
это ты в пьяном виде меня туда бросил. Стало быть, тебе придется бежать,
распроститься со всем своим имуществом и жить в изгнании, иначе тебя казнят
как моего убийцу, и то сказать: кто же ты еще тогда будешь, как не мой
убийца?"

Слова жены не заставили Тофано отказаться от его дурацкой затеи. Тогда жена
ему сказала: "Ну вот что: я такой обиды не потерплю. Бог тебе судья!
Отольются тебе мои слезки".

С этими словами она направилась к колодцу и, воспользовавшись тем, что ночь
была темная - хоть глаз выколи, подняла лежавший у колодца громадный камень
и с криком: "Господи, прости!" - бросила его в колодец. Камень плюхнулся в
воду. Услыхав сильный плеск и решив, что жена и впрямь бросилась в колодец,
Тофано опрометью выбежал из дому и помчался к колодцу спасать жену. А жена
притаилась у входной двери, и только он за порог, она - юрк в дом,
заперлась изнутри, а затем подошла к окну и крикнула: "Воду подливают в
вино, когда пьют, а не после попойки!"

Поняв, что жена провела его, Тофано кинулся к двери, но дверь была заперта,
- тогда он стал просить жену, чтобы она его впустила.

До сих пор жена говорила тихо, но тут она возвысила голос. "Мерзкий
пьяница! - почти крикнула она. - Нынче тебе сюда не войти. Мне эта твоя
мода надоела. Пусть все видят, что ты за человек и когда ты приходишь
домой".

Тофано, взбеленившись, стал тоже орать и ругать ее. Перебранка разбудила
соседей и соседок - они вскочили и, подбежав к окнам, спросили супругов,
из-за чего у них идет пря.

Тут, плача навзрыд, заговорила жена: "Все из-за него, из-за этого мерзавца:
каждый вечер является домой пьяный, а коли проспится в кабачке, то приходит
глухой ночью. Долго я терпела, долго я его пробирала - ничто на него не
действует, больше у меня сил нет терпеть - вот я и решилась его осрамить:
заперлась от него - авось-либо исправится".

Олух Тофано тоже объяснял, как все это произошло, и осыпал жену угрозами.

А жена кричала соседям: "Теперь вы видите, что это за человек? А что бы вы
сказали, если б я была на улице, а он дома? Клянусь богом, вы бы ему
поверили! Теперь вы можете судить, насколько он трезв: обвиняет меня как
раз в том, что, скорее всего, сам же и спроворил. Он что-то бросил в
колодец - хотел меня напугать. Господи, да хоть бы он сам туда бросился и
утонул, - ведь он винища-то невесть сколько выдул, вот бы оно тогда и
разбавилось!"

Соседи и соседки напустились на Тофано; они во всем винили его и ругали за
то, что он оклеветал жену. Сосед соседу - скоро слух об этой ссоре дошел до
родственников жены. Все они мигом сюда налетели, видят: в окнах соседи, они
к тому, к другому: как было дело? Потом взялись за Тофано, обломали ему
бока и - прямо к нему в дом; забрали женины вещи и, пригрозив Тофано, что
это еще только цветочки, вместе с его женой возвратились восвояси. Тофано
понял, что остался в дураках и что ревность до добра его не довела, а так
как он по-своему любил жену, то положил прибегнуть к посредничеству друзей,
друзья ему порадели, он, со своей стороны, обещал больше не ревновать,
предоставил жене действовать, как ей угодно, но только так хитро, чтобы он
ничего не замечал, и жена по доброй воле вернулась к нему. Дурак мирится -
только пуще срамится. Да здравствует любовь, а на деньги наплевать!



----------------------------------------------------------------------------



1 ...богач по имени Тофано - сокращенно от "Кристофано". В Ареццо, на Виа
дель Орто, имеется колодец, который по вековой традиции называют "колодцем
Тофано".

2 ...вечером пришел домой и разыграл мертвецки пьяного. - Этой ситуацией
воспользовался в XVI веке в своей знаменитой комедии "Придворный" Пьетро
Аретино. К Мотиву этой новеллы восходит и "Жорж Данден" Мольера.




































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День седьмой




Некий ревнивец под видом священника исповедует свою жену, а жена кается ему
на исповеди в том, что любит священника, который якобы проводит у нее все
ночи; ревнивец припаивается у входа в дом, а тем временем возлюбленный по
ее приглашению пробирается к ней через крышу и остается у нее



Когда Лауретта окончила свой рассказ, все нашли, что жена поступила умно и
что, мол, этому негоднику так и надо, король же, не теряя времени,
обратился к Фьямметте и в наиучтивейших выражениях предложил ей начать
рассказывать, и Фьямметта, исполняя его волю, повела свой рассказ так:

- Знатнейшие дамы! Предыдущее повествование побуждает меня рассказать еще
об одном ревнивце: я ведь вполне одобряю жен, дурачащих ревнивых мужей, в
особенности если мужья ревнуют их без всякого повода. Когда бы составители
законов могли все предусмотреть, им, по моему разумению, следовало бы
определить в сем случае для жен такое же точно наказание, как и всякому
человеку, который наносит другому урон, обороняясь, ибо ревнивцы против
молодых жен злоумышляют и смертный их час приближают. Жены по целым неделям
сидят взаперти, занимаются семейными и домашними делами, и в праздник им,
как и всем добрым людям, хочется немножко развлечься, отдохнуть,
повеселиться, - ведь отдыхают и хлебопашцы, и городские ремесленники, и
судьи, так нам заповедал господь, ибо в день седьмой он почил от дел своих,
и того же требуют законы божеские и человеческие, которые, ревнуя о славе
божией и о всеобщем благе, установили дни для труда и особые дни - для
отдыха. Ревнивцы и этим недовольны; дни, для всех остальных радостные,
особенно печальны и тягостны для их жен, потому что в эти дни мужья
усиливают надзор и держат их за семью замками. Только бедняжки, которые
испытали это на себе, знают, как это невыносимо. Поэтому-то я и утверждаю:
что бы жена ни проделала со своим мужем, ревнующим ее без всякой причины,
она заслуживает не осуждения, но одобрения.

Итак, жил в Римини один торговец, и было у него много имений, много денег и
красавица жена, которую он ревновал превыше всякой меры. Повод же к тому у
него был только один: он ее очень любил, восхищался ее красотой, видел, что
она все делает для того, чтобы ему нравиться, а когда так, - рассуждал он,
- стало быть, и другие ее любят, восхищаются ее красотой, она же всем хочет
нравиться. Такой вывод мог сделать человек дурной, и притом недальнего ума.
Из ревности он следил за каждым ее шагом и держал в четырех стенах, - не за
всеми приговоренными к смертной казни так надзирают тюремщики, как надзирал
он за ней. Жена не имела права пойти на свадьбу, на семейное торжество, в
церковь, не смела не только уйти из дому, но даже выглянуть в окно; словом,
жизнь у нее была тяжелая, и тем несноснее была ей эта мука, что она не
чувствовала себя виноватой.

Наконец, видя, что муж продолжает поступать с нею несправедливо, она
вознамерилась как-нибудь заслужить такое с его стороны отношение - тогда,
мол, по крайней мере ей будет не так обидно. Подходить к окнам ей
возбранялось; следственно, она не имела возможности дать понять кому-либо
из прохожих, заглядевшихся на нее, что он ей нравится, однако ей было
известно, что в том же доме живет красивый, прелестный молодой человек, и
вот она порешила, в случае, если в стене, за которой находилось помещение,
где жил молодой человек, найдется щелка, смотреть туда до тех пор, пока она
не увидит юношу, потом заговорить с ним и, буде он пожелает, осчастливить
его своей любовью, в дальнейшем же, от случая к случаю, встречаться с ним и
тем хоть немного скрасить томную свою жизнь, а там авось-либо муж выкинет
из головы дурь. Как-то раз, когда мужа не было дома, она долго ходила по
комнате, водя глазами по стене, и вдруг обнаружила в наименее освещенной
части стены щель. Она туда заглянула, - видно было плохо, но все-таки
удалось разглядеть комнату, и тут она подумала: "Если б это была комната
Филиппб (то есть юного ее соседа), дело было бы наполовину сделано".
Служанке, которая ей сочувствовала, она отдала тайное распоряжение все
разведать - оказалось, что то была спальня молодого человека. После этого
она стала все чаще приникать к щели; услыхав шаги молодого человека, она
просовывала в щель камешки, соломинки - и в конце концов добилась того, что
молодой человек подошел поглядеть, что это значит. Тут она тихонько
окликнула его, - узнав ее голос, он ей ответил, тогда она, воспользовавшись
случаем, в коротких словах излила ему свою душу. Молодой человек
обрадовался; он постарался расширить щель со стороны своей комнаты, но так,
чтобы это не бросалось в глаза. Теперь они часто беседовали через щель,
даже пожимали друг другу руку, но дальше этого не заходили - над ними
тяготел строгий надзор ревнивца.

Приближалось Рождество, и по сему случаю жена стала отпрашиваться у мужа -
не позволит ли он ей пойти на Рождество в церковь и по христианскому обычаю
исповедаться и приобщиться. "Зачем тебе исповедаться? Что у тебя за грехи?"
- спросил ревнивец.

"То есть как какие грехи? - возразила жена. - Ты воображаешь, что если ты
держишь меня взаперти, так я от этого стала святой? Ты отлично знаешь, что
и у меня, как и у всех людей, есть грехи, но тебе я в них не покаюсь,
потому что ты не священник".

Ревнивец заподозрил неладное; положив непременно дознаться, что у нее за
грехи, он надумал, как это осуществить, ей же сказал, что дает свое
согласие, но с условием, что она будет исповедоваться не где-нибудь, а в их
приходской церкви: пусть, дескать, пойдет туда пораньше и исповедуется либо
у настоятеля, либо у того священника, которого назначит ей настоятель,
словом - у кого-нибудь из них двоих, а после обедни пусть немедленно
возвращается домой. Жена, поняв, что почти разгадала его умысел, решилась
более не перечить.

Рождественским утром она встала на рассвете, приоделась и пошла, как ей
приказал муж, в приходскую церковь. Ревнивец тоже встал и опередил ее.
Вступив в заговор с настоятелем, он быстрым движением надел на себя рясу с
большим, спускающимся на лицо капюшоном, - такие капюшоны носят священники,
- сдвинул капюшон на лоб и сел на клиросе. Жена, войдя в церковь, сказала,
что ей нужно видеть настоятеля. Настоятель вышел к ней, но, узнав, что она
желает исповедаться, объявил, что он занят, но что сейчас он пришлет к ней
кого-нибудь из священников. Сказавши это, он удалился и, к несчастью для
ревнивца, послал к ней его. Ревнивец с величественным видом вышел к ней, и
хотя еще не совсем рассвело, а он из предосторожности надвинул капюшон на
глаза, со всем тем жена сразу его узнала. "Как хорошо, что моему ревнивцу
пришло в голову вырядиться священником! - подумала она. - Ну, погоди ж ты у
меня: на что сам набиваешься, то сейчас и получишь". Сделав вид, что не
узнала его, она стала перед ним на колени. Почтенный ревнивец положил в рот
камешков для того, чтобы они затрудняли ему речь, - он рассчитывал, что
благодаря этому жена не узнает его и по выговору, а за свою наружность он
был совершенно спокоен: жена, убеждал он себя, нипочем его не узнает - так
он преобразился. В начале исповеди жена объявила, что она замужем и что она
влюблена в одного священника, который проводит у нее все ночи.

Для ревнивца это был нож в сердце; ему смерть как хотелось выпытать
подробности, а то бы он бросил исповедь и ушел. Сделав над собой усилие, он
спросил жену: "Как? Разве ваш муж не живет с вами?"

"Живет, ваше преподобие", - отвечала жена.

"Так как же ухитряется жить с вами священник?" - спросил ревнивец.

"Мне непонятно, ваше преподобие, как это ему удается, - отвечала жена, - но
только нет во всем доме крепко запертой двери, которая не распахнулась бы
от одного его прикосновения. Он говорит, что когда подходит к двери в мою
комнату, то шепчет какие-то слова, от которых мой муж мгновенно засыпает, а
как скоро он услышит, что муж спит, так сейчас же отворяет дверь, входит и
остается у меня. Еще не было случая, чтобы у него это сорвалось".

"Дурно вы поступаете, сударыня, - сказал ревнивец, - вам нужно это
прекратить".

"Боюсь, ваше преподобие, что не смогу, - сказала жена, - я так его люблю!"

"Тогда я не отпущу вам грехи", - объявил ревнивец.

"Мне это очень горько, - объявила жена. - Я знаю, что на исповеди лгать
нельзя. Если б я чувствовала себя в силах от этого отказаться, я бы вам так
прямо и сказала".

"Мне искренне жаль вас, сударыня, - сказал ревнивец. - Так вы погубите свою
душу - это несомненно. Но я, со своей стороны, постараюсь сделать для вас
все, что могу, буду особенно за вас молиться - может статься, эти молитвы
помогут вам. Время от времени буду посылать моего служку - вы с ним
пе