вет появилась! И как это еще земля ее носит? Экая змея,
экая лиходейка, всех нас, перуджиек, осрамила и опозорила! Ведь это что:
забыть всякий стыд, нарушить супружескую верность, запятнать свое доброе
имя, ради полюбовника не пожалеть такого порядочного, такого почтенного
человека, который так хорошо с ней жил, - и его и себя обесчестить! Прости,
господи, мое согрешение, таким бабам спуску давать нельзя: убивать их
нужно, живыми в огонь бросать и сжигать".

Но тут она вспомнила о своем дружке, сидевшем под корзиной, и сказала
Пьетро, что пора спать. Пьетро не столько спать хотелось, сколько есть, и
он спросил, не даст ли она ему поужинать. "Какой тебе еще ужин! - возразила
жена. - Если ты уходишь со двора, разве я когда готовлю ужин? Я тебе не
жена Эрколано! Иди-ка ты спать - так-то дело будет лучше!"

Случилось, однако ж, что в тот вечер приехали из деревни работники Пьетро и
поставили ослов в стойло, около чулана, поставить-то поставили, а напоить
не напоили, и вот один из ослов - которому здорово пить хотелось, сорвался
с веревки, вышел из стойла, стал все кругом обнюхивать - нет ли где воды, и
в конце концов забрел в чулан и наступил копытом на корзину, под которой
хоронился молодой человек. Молодой человек стоял на четвереньках, высунув
из-под корзины пальцы одной руки, и такая уж была его доля, или, вернее,
недоля, что осел на них наступил, а молодой человек взвыл от боли. Услыхав
вопль, Пьетро подивился, но тут же сообразил, что кричат где-то тут, в
доме. Молодой человек по-прежнему вопил, оттого что осел всей тяжестью
давил ему на пальцы; в конце концов Пьетро вышел из комнаты, спросил: "Кто
там?" - затем поднял корзину и увидел молодого человека, а тот теперь уже
чувствовал не только боль в пальцах, которые отдавил ему осел, - он
затрясся от страха, как бы хозяин не расправился с ним по-свойски. Но тут
Пьетро удостоверился, что это тот самый молодой человек, за которым он в
силу своей испорченности бегал, и спросил: "Что ты тут делаешь?" - тот же
ему на это ничего не ответил, - он молил ради Христа не бить его.

"Вставай, не бойся, не стану я тебя бить, - молвил Пьетро, - ты только
скажи, как и зачем ты здесь очутился".

Тогда молодой человек все ему рассказал. Пьетро, столь же обрадованный
встречей с ним, сколь удручена была хозяйка, взял его за руку и повел в
комнату, где, не помня себя от страха, жена ожидала мужа. Пьетро сел
напротив нее и сказал: "Вот ты сейчас поносила жену Эрколано, говорила, что
ее нужно сжечь, что она всех вас, женщин, позорит. Что же ты о себе-то
промолчала? Если же ты о себе помалкиваешь, как же у тебя хватило духу
ругать ее, когда ты сама поступаешь так же точно, как она? Все вы на одну
стать, вот что, все вы ухищряетесь, как бы это чужими провинностями
прикрыть свои собственные шашни. Да снизойдет с небеси огнь и да попалит он
весь окаянный ваш род!"

Жена, приняв за добрый знак, что он пока рукам воли не дает, а только на
словах ее отделывает, и заметив, что он рад-радехонек пригожему этому
юноше, расхрабрилась: "Я не сомневаюсь, что ты был бы счастлив, если бы
огнь с небеси всех нас попалил, - сказала она, - ведь ты нас любишь, как
собака палку, но только, вот как бог свят, желание твое не исполнится.
Хотела бы я, однако же, знать, чем ты мной недоволен. Я была бы только
рада, - поверь, - если б ты сравнил, как живется мне и как живется жене
Эрколано: эта старая святоша и ханжа получает от мужа все, что ей надобно,
он держит ее в холе, как и подобает держать жену, а я именно этого-то и
лишена. Я одета-обута, это правда, но ты же сам прекрасно знаешь, как у нас
с тобой обстоит насчет другого-прочего и сколько времени ты уже со мной не
спишь. Я бы предпочла ходить в лохмотьях, босиком, лишь бы ты ублажал меня
в постели, чем быть нарядной и терпеть такое твое обхождение. Пойми,
Пьетро: я обыкновенная женщина и хочу того же, чего хотим мы все, так что
если я стараюсь промыслить себе то, чем ты меня не ублаготворяешь, то
нечего мне за это выговаривать. Скажи спасибо, что я твою честь блюду: ни с
какими проходимцами и прощелыгами не путаюсь".

Пьетро, видя, что у жены накипело и теперь она может об этом хоть до утра
говорить, и, сознавая, что до сих пор он плохо о ней заботился, обратился к
ней с такими словами: "Полно, жена! Ужо я тебя удовольствую, а сейчас будь
добра, дай нам поужинать, а то, как видно, молодой человек тоже ничего не
ел".

"Конечно, нет, - подтвердила жена. - Он не успел поужинать. Мы с ним только
было за стол, а тут тебя нелегкая несет".

"Ну так ступай, дай же нам поужинать, - сказал Пьетро, - а уж после я
позабочусь о том, чтобы тебе не на что было пожаловаться".

Удостоверившись, что муж более не гневается, жена вышла, велела накрыть на
стол и вместе со своим нерадивым мужем и молодым человеком села за
приготовленный ею ужин, каковой прошел для нее весело. Что именно Пьетро
устроил после ужина для ублаготворения всех троих, - это из моей памяти
изгладилось. Знаю только, что утром молодого человека провожали до Главной
площади4, а он шел и думал - кем же он все-таки был ночью: мужем или скорее
женой? Так что вот, милые дамы: всегда плати тою же монетой, а не можешь
сейчас - подожди удобного случая, но все же как тебе аукнут, так ты и
откликнись.

На том Дионео окончил свой рассказ, во время которого женщины только слегка
хихикали, но не потому, чтобы он им не понравился, а потому, что им было
неловко, и тут пришел конец царствованию Фьямметты; она встала и, сняв с
головы лавровый венок, с обворожительною приятностью возложила его на
Элиссу.

- Теперь, милостивая государыня, настала очередь повелевать вам, - объявила
она.

Приняв сию дань уважения, Элисса поступила так же точно, как ее
предшественники, - отдала распоряжения дворецкому на все время своего
царствования, а затем, к общему удовольствию, повела такую речь:

- Всем нам нередко приходилось слышать, что многим удавалось острыми
словцами, быстрыми и находчивыми ответами мгновенно притуплять зубы,
которые на них точились, и предотвращать опасности. Это отличный,
поучительный предмет, и я хочу, чтобы завтра, с божьей помощью, беседа у
нас шла именно в этих пределах, то есть - О том, как люди, уязвленные
чьей-либо шуткой, платили тем же или быстрыми и находчивыми ответами
предотвращали утрату, опасность и бесчестье.

Мысль королевы встретила полное одобрение, и королева отпустила всех до
ужина. Она встала, вслед за тем ее примеру последовало все почтенное
общество, и тут каждый, согласно уставу, занялся своим делом. Как же скоро
смолкли цикады, королева велела всех звать к ужину; ужин прошел весело, а
после ужина начались танцы и пенье. Эмилии королева приказала повести
танец, а Дионео - спеть песню. Дионео сейчас же затянул: Монна Альдруда5,
хвост задирай, я к тебе с доброю вестью. Женщины расхохотались, причем
громче всех смеялась королева; со всем тем она велела Дионео перестать и
спеть что-нибудь другое.

Дионео же ей на это сказал:

- Государыня! Будь у меня цимбалы, я бы спел: Поднимай-ка подол, мон-на
Лапа, или же: Под оливой мурава, а не то: От морской воды не нажить бы мне
беды, но цимбал у меня нет, а потому выбирайте сами. Может, хотите: А
ну-ка, высунься, дружочек, - тебя сорву я, как цветочек!

- Нет, что-нибудь еще, - молвила королева.

- Ну, тогда: Не подставляй, Симона, бочку - ведь на дворе же не октябрь.

- Да будет тебе! - со смехом молвила королева. - Если хочешь, так спой
какую-нибудь хорошую песню, а эту мы слушать не станем.

- Не извольте гневаться, государыня, - молвил Дионео. - Какую прикажете? Я
же их знаю больше тысячи. Хотите: Не дам тебе, моя ракушечка, покою и
створочки твои немедленно раскрою? Или: Полегче, муженек? Или: Я за сто лир
купила петушка?

Все посмеялись, а королева осердилась.

- Полно же дурачиться, Дионео! - молвила она. - Спой нам хорошую песню, а
то я тебе задам!

Дионео в ту же секунду перестал зубоскалить и пропел вот какую песню:

Любовь! Столь ярок свет
 В очах у милой, что из-за него я
 Стал ей, а значит, и тебе слугою.

Он пламя негасимое твое
 В душе моей питает ежечасно,
 Меня лишая сна.
 Когда гляжу на дивный лик ее,
 Я сознаю, как ты, любовь, всевластна.
 Так хороша она,
 Так совершенств полна,
 Что я ее небесной красотою
 Пленяюсь с каждым днем сильнее вдвое.

Давно уже, владычица моя,
 Награды от тебя за все страданья
 Ждет раб покорный твой,
 Но до сих пор еще не знаю я,

Лелея сладостные упованья,
 Внушенные тобой,
 Известно ль это той,
 Мысль о которой так владеет мною,
 Что мне без милой больше нет покоя.

Владычица благая! Соизволь,
 Чтоб занялся и в ней пожар нежданный
 От твоего огня
 И поняла она, какую боль
 Из-за нее терплю я непрестанно,
 Рыдая и стеня.
 Вступись же за меня
 И слей свои мольбы с моей мольбою,
 Когда прекрасной сердце я открою.

Когда Дионео умолк, тем самым дав понять, что песне - конец, королева
осыпала Дионео похвалами, что не помешало ей долго еще потом слушать пенье
других. Наконец, когда дневной жар сменился ночною прохладой, королева
объявила, что теперь каждый волен отдыхать до утра как ему бог на душу
положит.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...повесть, правда, не весьма пристойную... - Источником новеллы является
эпизод из "Метаморфоз" (IX, 14–28) Апулея, которого Боккаччо особенно чтил.

2 Пьетро ди Винчоло. - Пьетро (из известной перуджинской семьи) упоминается
в документах конца XIII и начала XIV века.

3 ...похожей на святую Вердиану, кормящую змей... - Согласно житийной
литературе, в дом святой Вердианы вползли по божественному наущению две
змеи, которые должны были искусать святую. Она оставила их у себя и кормила.

4 ...до Главной площади... - То есть до площади Палаццо Синьории, главной
площади Перуджи.

5 ...Монна Альдруда, хвост задирай... - Грубоватая простонародная песенка,
не очень пристойного содержания.





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День шестой




Кончился пятый день ДЕКАМЕРОНА, начинается шестой. В день правления Элиссы
предлагаются вниманию рассказы о том, как люди, уязвленные чьей-либо
шуткой, платили тем же или быстрыми и находчивыми ответами предотвращали
утрату, опасность и бесчестье



Уже луна, стоявшая в самом зените неба, померкла и новое светило, взойдя,
осияло наш мир, когда королева, поднявшись со своего ложа, велела созвать
приближенных, и все медленным шагом пошли по росе и, прогуливаясь
неподалеку от прекрасного дворца, заговорили о том о сем, заспорили, чья
повесть лучше, чья хуже, припоминая отдельные случаи, опять не могли
удержаться от смеха, и так они гуляли до тех пор, пока солнце не поднялось
и не начало припекать, - тогда все решили, что пора домой, и повернули
обратно. Столы уже были расставлены, пахло душистыми травами и прелестными
цветами, и королева сказала, что нужно успеть позавтракать, пока еще не так
жарко. Завтрак прошел весело, потом было спето несколько славных, премилых
песенок, потом кто пошел отдыхать, кто - играть в шахматы или же в шашки, а
Дионео и Лауретта запели песню о Троиле и Крессиде1. Когда же настал час
собеседования, то по зову королевы все собрались и, по обыкновению,
расположились возле водомета. Королева только хотела было приказать
рассказывать, как произошло нечто еще не бывалое: ушей королевы и всех, кто
с ней был, достигнул невероятный шум, поднятый на кухне слугами и
служанками. Позвали дворецкого, спросили, кто это кричит и из-за чего
поднялся такой содом, дворецкий же ответил, что перебранку затеяли Личиска
и Тиндаро2, а вот из-за чего - этого он не знает: он пришел на кухню, чтобы
цыкнуть на них, а тут его как раз позвали к королеве. Королева велела ему
тот же час прислать Личиску и Тиндаро, и когда оба явились, она обратилась
к ним с вопросом, из-за чего они повздорили.

Тивдаро только успел рот раскрыть, как Личиска, пожилая, заносчивая от
природы, да к тому же еще разгоряченная спором, смерила Тиндаро
уничтожающим взглядом.

- Видали болвана? - заговорила она. - Смеет лезть с объяснениями, когда я
тут! Нет уж, дай я расскажу! - И, обратясь к королеве, продолжала: -
Государыня! Он мне толкует, кто такая супруга Сикофанта, как будто я сама
этого не знаю, и уверяет, что в их первую брачную ночь мессер Дубини взял
Черногорию приступом, ценою кровопролития, а я стою на том, что это
неправда, - совсем даже наоборот; он занял ее без боя, к великому
удовольствию туземцев3. Этот болван воображает, будто девушки настолько
глупы, что геряют даром время и дожидаются дозволения отца и братьев, а те
в шести случаях из семи откладывают свадьбу на три, а то и на четыре года.
Хороши бы они, братец ты мой, были, если б они так долго терпели. Вот вам
Христос, - а я всуе имя божие никогда не поминаю, - среди моих соседок не
найдется ни одной, которая вышла бы замуж девушкой, да и замужние-то,
сколько мне известно, такие штуки вытворяют с мужьями! А этот остолоп так
со мной говорит о женщинах, как будто я только вчера родилась!

Дамы, слушая Личиску, смеялись до слез, королева же несколько раз пыталась
заставить ее замолчать, но безуспешно: Личиска умолкла только после того,
как выговорилась.

Когда же она наконец утихла, королева с усмешкой сказала Дионео:

- Это - по твоей части, Дионео, так что, когда мы все наши повести
расскажем, ты этот спор разрешишь.

Дионео же не замедлил с ответом:

- Государыня! - сказал он. - Решение у меня уже готово, и добавлять к нему
нечего; по мне, Личиска права, дело, по всей вероятности, обстоит именно
так, как она утверждает, а Тиндаро - болван.

При этих словах Личиска так и покатилась со смеху.

- Ну? Что я тебе говорила? - обратись к Тиндаро, сказала она. - Уж ты,
братец, лучше бы помалкивал! Ведь ты же щенок передо мной, а туда же,
суешься спорить! Я, слава тебе, господи, всего навидалась на своем веку, -
всего навидалась!

Если б королева в конце концов не прикрикнула на Личиску, если б она ей не
велела перестать орать и трепать языком, - а иначе, мол, она распорядится,
чтобы ее высекли, - и не отослала бы ее вместе с Тиндаро на кухню, обществу
пришлось бы целый день только ее и слушать. Как скоро Личиска с Тиндаро
удалились, королева приказала рассказывать Филомене, и та весело начала так.

  1. Некий дворянин дорогой обещает донне Оретте так увлекательно
рассказать одну повесть, что она не заметит, как дойдет до места, словно
ехала на коне, однако ж рассказчик он неискусный, и Оретта просит ссадить
ее с коня

  2. Несколько слов, сказанных хлебопеком Чисти, открывают мессеру Джери
Спине глаза на нескромность той просьбы, с какою он к хлебопеку обратился

  3. Монна Нонна де Пульчи благодаря своей находчивости обрывает епископа
Флорентийского, позволившего себе более чем неуместную шутку

  4. Кикибио, повару Куррадо Джанфильяцци, находчивым ответом, который он
придумал для того, чтобы себя спасти, удается развеселить взбешенного
Куррадо и избежать передряги, коей тот ему грозил

  5. Мессер Форезе да Рабатта и живописец Джотто возвращаются из Муджелло;
у обоих прежалкий вид, и по этому поводу они изощряют друг над другом свое
остроумие

  6. Микеле Скальца спорит с молодыми людьми на ужин, что Барончи - самые
знатные люди не только на всем свете, но даже на всем побережье, и
выигрывает спор

  7. Донну Филиппу муж застает с любовником; на суде она благодаря
находчивому и остроумному ответу избавляет себя от наказания и дает повод
для того, чтобы изменить закон

  8. Фреско советует своей племяннице не смотреться в зеркало, коль скоро,
как она уверяет, ее тошнит от людей противных

  9. Гвида Кавальканти под видом безобидной шутки наносит оскорбление
флорентийским дворянам, которые сделали попытку застать его врасплох

  10. Брат Лука обещает крестьянам показать перо архангела Гавриила, но,
обнаружив угли там, где лежало перо, уверяет, будто это те самые угли, на
коих был изжарен святой Лаврентий



----------------------------------------------------------------------------



1 ...Дионео и Лауретта запели песню о Троиле и Крессиде. - Троил и Крессида
уже присутствовали в юношеских произведениях Боккаччо.

2 ...перебранку затеяли Личиска и Тиндаро... - То есть служанка Филомены и
слуга Филострато.

3 ...к великому удовольствию туземцев. - К сходной метафоричности языка для
объяснения рискованных ситуаций Боккаччо прибегал и во "Фьезоланских
нимфах", прибегнет к ним и в "Корбаччо".




































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День шестой




Некий дворянин дорогой обещает донне Оретте так увлекательно рассказать
одну повесть, что она не заметит, как дойдет до места, словно ехала на
коне, однако ж рассказчик он неискусный, и Оретта просит ссадить ее с коня



- Юные дамы! Подобно как в ясные ночи украшением небесного свода служат
звезды, а весною цветы красят зелень лугов, меж тем как одевшиеся в листья
кусты составляют красу холмов, так же точно добрые нравы и приятную беседу
красят острые слова. В силу своей краткости они больше приличествуют
женщинам, нежели мужчинам, ибо много говорить еще менее пристало женщинам,
нежели мужчинам. Впрочем, к нашему стыду, неизвестно, по какой причине: то
ли потому, что мы, женщины, поглупели, то ли потому, что мы прогневали
небеса, но только теперь уже мало, а может, и вовсе не осталось женщин,
которые могли бы сами ввернуть, когда нужно, острое словцо и правильно
понять остроту, исходящую из уст другого. Ну, да об этом уже говорила
Пампинея, а потому я прямо перейду к своей повести, из коей вам должно быть
ясно, до чего хорошо кстати сказанное словцо: я расскажу о том, как
деликатно одна знатная дама заставила умолкнуть одного дворянина.

Многие из вас, уж верно, встречали не так давно проживавшую в нашем городе
некую знатную даму, - или, по крайности, могли о ней слышать, - даму столь
добродетельную и столь речистую, что имя ее заслуживает быть названным.
Итак, звали ее донной Ореттой, и была она замужем за мессером Джери
Спиной1. Как-то раз все мы были у нее в имении, и она гуляла с дамами и
мужчинами, которые в тот день у нее обедали, а так как до того места, куда
они собирались идти пешком, было довольно далеко, то один из сопровождавших
ее мужчин предложил: "Позвольте, донна Оретта, рассказать вам
презанимательную повесть, и вы не заметите, как дойдете, будто почти все
время ехали на коне".

"Прошу вас, мессер, - молвила дама, - буду вам чрезвычайно признательна".

Получив дозволение, сей господин, которому, видимо, так же пристало носить
шпагу, как и разглагольствовать, начал рассказывать повесть, и повесть эта
сама по себе была прелестна, и шла в ней речь о высоких особах и о
любопытных случаях, с ними происходивших, но он по три, по четыре, по шесть
раз повторял одно и то же, беспрестанно возвращался назад, поправлялся:
"Нет, не так!" - перевирал имена и тем безнадежно испортил повесть, и, в
довершение всего, у него была каша во рту. Донну Оретту в пот ударило,
сердце у нее начало останавливаться, словно она была при смерти. И вот,
когда ей стало совсем уже невмоготу, она, видя, что кавалер запутался
окончательно, с очаровательною улыбкою молвила: "Мессер! Ваш конь очень уж
спотыкается. Будьте любезны, ссадите меня!"

Спутник, как видно, был рассказчик не занимательный, но человек
проницательный, а потому он сразу уловил намек, обернул его в шутку, сам
первый засмеялся и поспешил перейти на другие темы; повесть же, которую он
было начал и в которой потом увяз, так и всталась неоконченной.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...звали ее донной Ореттой, и была она замужем за мессером Джери Спиной.
- Оретта (или Ориетта - от Лауры, Лауретта) - дочь маркиза Обиццо
Маласпина, супруга Джери дельи Спини, главы черных гвельфов (ок. 1300