уже
мало, - а может статься, и вовсе не осталось, - женщин, способных понять
остроту или, поняв, на нее ответить. Дело состоит в том, что способность,
коей женский ум отличался прежде, нынешние женщины употребляют на украшение
своего тела, и та франтиха и щеголиха, у которой платье пестрее, чем у
других, воображает, что она заслуживает особого почета и уважения, и притом
им и в голову не приходит, что если бы все их финтифлюшки и побрякушки
навьючить на осла, то осел выдержал бы и неизмеримо более тяжелую ношу, чем
любая из них, и все-таки его почитали бы всего-навсего за осла и ни за что
более. Мне стыдно об этом говорить, потому что все это ведь и ко мне
относится. Разряженные, подмалеванные, расфуфыренные, обычно они
бесчувственны и немы, точно мраморные статуи, а когда к ним обратятся с
вопросом, то уж так ответят, что, право, лучше было бы им промолчать. Между
тем они себя убеждают, что их неуменье поддерживать разговор с дамами и
благородными мужчинами проистекает из чистоты душевной, свою глупость они
выдают за скромность, как будто скромность женщины состоит в том, чтобы
вести беседы только со служанкой, да с прачкой, да с булочницей. Ведь если
бы того требовала природа, в чем они сами себя пытаются уверить, то она
каким-нибудь другим способом умерила бы их болтливость. Разумеется, и
здесь, как и во всех случаях жизни, необходимо принимать в соображение
время, место, а равно и то, с кем ты говоришь, ибо иной раз случается, что
женщина или мужчина острым словцом хотят вогнать кого-либо в краску, но не
рассчитают сил и вместо того, чтобы заставить покраснеть других, краснеют
сами. Так вот, чтобы вы были осторожнее и чтобы на вас не оправдалась
известная пословица: женщина всегда останется с носом, я намерена последней
повестью сегодняшнего дня, которую надлежит рассказать мне, наставить вас,
дабы подобно как вы отличаетесь душевным благородством, так же точно
выделялись бы вы и приятностью светского обхождения.

Не так давно жил-был в Болонье, - а может статься, он и сейчас еще жив, -
знаменитый лекарь, известный едва ли не всему миру, некто магистр
Альберто1. Этот невступно семидесятилетний старец был, однако ж, до того
молод душой, что, хотя по его жилам естественный огонь почти уже не
пробегал, со всем тем он от любовного пламени не уклонялся. Как-то раз на
празднике он повстречал прелестную вдовушку, кажется - Мальгериду де
Гизольери2, она очень ему приглянулась, он с юношескою живостью влил сей
пламень в старческую грудь свою и с той поры не мог спать спокойно, если
днем не видел нежного и пригожего личика красотки. Того ради он
каждодневно, то пешком, то верхом, как придется, показывался под ее окнами.
В конце концов и она сама, и другие дамы догадались, что тому причиной, и
начали между собой пошучивать, что вот, мол, человек в таких зрелых летах и
такой зрелый ум - и вдруг влюбился! Как будто упоительная страсть любовная
обитает и гнездится лишь в душе у безрассудных юнцов! Между тем магистр
Альберто продолжал показываться перед домом своей возлюбленной, и вот
однажды, в праздничный день, она и другие дамы сидели возле ее дома, и как
скоро они магистра Альберто завидели, то порешили зазвать его, принять с
честью, а затем посмеяться над его любовью. Как сказано, так и сделано: они
встали, пригласили его, провели в прохладный двор, велели принести тонких
вин и сластей и наконец в изящных и изысканных выражениях задали ему
вопрос: как мог он влюбиться в эту красавицу, зная, что у нее такое
множество красивых, обворожительных и стройных юных поклонников?

Уловив тонкий намек, магистр с улыбкой ответил: "Сударыня! Человека
рассудительного не должно удивлять то обстоятельство, что я влюблен, да еще
в вас, ибо вы вполне того заслуживаете. Правда, у людей преклонного
возраста, естественно, не хватает сил для любовных упражнений, зато они не
лишены ни потребности любить, ни понимания того, что значит быть любимым, и
это они, естественно, еще лучше разумеют, нежели юноши, оттого что
разумения у них больше. И хотя я и стар, а у вас столько юных воздыхателей,
однако надежды на взаимность я не теряю, основана же она вот на чем: мне не
раз приходилось видеть, как женщины, полдничая, ели люпин и порей. Порей
весь не вкусен, и все-таки головка у него съедобнее, аппетитнее, но у вас,
женщин, до того испорчен вкус, что вы имеете обыкновение держать порей за
головку, и есть ни на что решительно не годные, прескверные его листья. Как
знать, сударыня? Может статься, вы и возлюбленных себе выбираете таким же
точно образом? А когда так, то меня вы изберете, а других отвергнете".

Слова магистра Альберто слегка смутили знатную даму, равно как и ее
приятельниц, и ответила она ему так: "Вы, магистр, очень мило и деликатно
проучили нас за нашу дерзостную затею. Во всяком случае, ваше чувство
дорого мне, как должно быть дорого чувство человека благоразумного и
почтенного. Располагайте мною, как вам только заблагорассудится, не в
ущерб, однако ж, для моей чести".

Тут магистр встал, - а за ним и его спутники, - поблагодарил даму,
распрощался с нею и, весело смеясь, удалился. Так эта дама, не отдав себе
отчета, над чем, собственно, она смеется, оказалась побежденной, хотя и
рассчитывала на победу. Вы же вполне можете этого избежать, если только
будете осмотрительны.





Девушки и трое молодых людей кончили рассказывать, когда солнце уже
склонялось к закату и жар свалил.

Того ради королева с очаровательною приятностью молвила:

- Милые подруги! В этот день моего царствования мне уже ничего иного не
остается, как только дать вам новую королеву, и пусть она завтра по своему
усмотрению распорядится собою и нами таким образом, чтобы мы могли
благопристойному предаться развлечению. Ночь, правда, еще не скоро, но ведь
если заблаговременно не распорядиться, то уж в будущем порядка не жди, и
вот, дабы люди успели приготовить все, что новая королева соизволит
заказать на завтрашнее утро, я повелеваю считать грядущий день уже
наступившим. Итак, во славу Жизнедавца, а всем нам на утешение, пусть на
следующий день королевством нашим правит юная и благоразумная Филомена.

С этими словами королева встала, сняла с себя лавровый венок и, почтительно
возложив его на Филомену, первая поклонилась ей как королеве, а ее примеру,
добровольно признав над собою власть Филомены, последовали девушки и юноши.

Филомена зарделась, когда ее венчали на царство, однако ж, вспомнив
давешние слова Пампинеи, взяла себя в руки и, дабы не ударить лицом в
грязь, прежде всего утвердила в должностях всех, кого назначила Пампинея,
отдала распоряжения, что приготовить на этом самом месте к завтрашним
трапезам, а затем повела такую речь:

- Милейшие подруги! Хотя Пампинея и назначила меня вашею королевою, -
впрочем, не столько за мои достоинства, сколько из вежливости, - однако ж в
предначертании распорядка нашей жизни я намерена руководствоваться не
только моим, а и нашим общим разумением. И вот, дабы довести до вашего
сведения, что мне представляется необходимым претворить в жизнь, и дабы вы
имели возможность по своему благоусмотрению что-то добавить или же,
напротив того, отбавить, я хочу в двух словах изложить вам свой замысел.
Если я не ошибаюсь, все, что Пампинее удалось сегодня осуществить, было и
занятно и приятно, - вот почему до тех пор, пока ее приказания, от частого
ли повторения или же по какой-либо иной причине, нам не наскучат, я не
намерена их отменять. Итак, во исполнение ранее нами замысленного, давайте
встанем, немного порезвимся, а когда солнце зайдет, поужинаем в холодочке,
после ужина попоем, повеселимся - и на покой! Завтра встанем, пока еще
прохладно, пойдем опять позабавимся, кто чем желает, и, по примеру
нынешнего дня, к обеду вернемся, затем потанцуем, потом отдохнем. Восстав
же от сна, мы, как это имело место сегодня, опять соберемся здесь и начнем
рассказывать, а ведь, по моему крайнему разумению, ничто не может доставить
столько удовольствия и одновременно принести столько пользы, как именно
рассказы. Я лишь собираюсь предложить некое новшество, на которое Пампинея
не могла пойти, так как была слишком поздно возведена на престол: я хочу
ограничить рассказчиков одним предметом и объявить вам его заранее, чтобы у
каждого было время придумать на заданную тему забавный рассказ. Словом,
если вы со мной согласитесь, то тема у нас будет такова: от начала мира
люди подвержены превратностям судьбы и будут им подвержены до конца света,
а когда так, то пусть каждый что-нибудь расскажет на тему О том, как для
людей, подвергавшихся многоразличным испытаниям, в конце концов, сверх
всякого ожидания, все хорошо кончалось.

И мужчины и дамы единодушно одобрили это установление и обещали его
придерживаться. Но когда все уже умолкли, неожиданно заговорил Дионео:

- Ваше величество! Я присоединяюсь к общему мнению: новшество ваше
похвально и остроумно. Однако ж в виде особой милости я прошу у вас некоей
льготы, каковою да будет мне разрешено пользоваться до тех пор, пока
общество наше не распадется, а именно - на меня заведенный вами порядок не
распространяется: если мне не захочется рассказывать на заданную тему, то
приневоливать меня не след; что захочу, то и расскажу А чтобы никто не
подумал, будто я испрашиваю Этой милости, оттого что у меня нет в запасе
рассказов, я согласен всегда рассказывать после всех.

Королева, знавшая Дионео за человека занятного и веселого, сейчас
догадалась, что он обратился с этой просьбою единственно для того, чтобы
позабавить общество каким-нибудь смешным рассказом в том случае, если оно
устанет от умствований, и с видимым удовольствием и при всеобщем одобрении
просимую льготу ему предоставила. Тут все встали и неспешным шагом
направились к прозрачному потоку, низвергавшемуся с горки в тенистую долину
и протекавшему меж частых дерев, обломков скал и зеленых лугов. Дамы
разулись, засучили рукава и, войдя в воду, принялись резвиться. Когда же
пришла пора ужинать, все возвратились во дворец и с удовольствием
отужинали. После ужина принесли музыкальные инструменты, и королева велела
начать танец, причем вести за собою танцоров было поручено Лауретте, а
Эмилии - спеть песню под звуки лютни, на которой должен был играть Дионео.
Лауретта, поспешив исполнить приказ королевы, тотчас открыла танец и повела
за собой остальных, Эмилия же голосом, исполненным страстной неги, спела
песню:

Моя краса дарит мне столько счастья,
 Что ни к кому вовек
 Уже не в силах воспылать я страстью.

Увидев в зеркале свои черты,
 Я прихожу в такое восхищенье,
 Что ни воспоминанья, ни мечты
 Острее дать не могут наслажденья.
 Я не ищу другого увлеченья:
 Ничто меня вовек
 Не преисполнит столь безмерной страстью.

Меня мое блаженство не бежит.
 Когда хочу утешиться им снова,
 Оно само навстречу мне спешит,
 Суля минуту торжества такого,
 Что выразить его не властно слово
 И что его вовек
 Тот не поймет, кто не сгорает страстью.

Чем пристальней в себя вперяю взгляд
 Тем для меня дороже и милее
 Ниспосланный мне от рожденья клад,
 Тем пламенней надежду я лелею,
 Что взыскана судьбою всех щедрее,
 Что никому вовек
 Не довелось такой упиться страстью.

Этой песне все весело подпевали, хотя кое-кого она и заставила
призадуматься над ее словами, а затем, когда пение кончилось, было
исполнено еще несколько быстрых танцев, и так незаметно пролетела часть и
без того короткой ночи, что заставило королеву положить конец первому дню.
Распорядившись зажечь факелы, она велела мужчинам и дамам пойти отдохнуть
до утра, и все разошлись по своим покоям.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...некто магистр Альберта. - Вполне вероятно, что в данном случае имеется
в виду Альберто дей Дзанкари, известный медик, преподававший в Болонском
университете в первой половине XIV века. У него действительно была жена по
имени Маргерита (тогдашняя распространенная в Болонье форма этого имени -
Мальгерида).

2 ...Мальгериду де Гизольери... - Гизольери - известная по хроникам
болонская семья.





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День второй




Кончился первый день ДЕКАМЕРОНА, начинается второй. В день правления
Филомены предлагаются вниманию рассказы о том, как для людей,
подвергавшихся многоразличным испытаниям, в конце концов, сверх всякого
ожидания, все хорошо кончалось



Уже солнце все залило светом нового дня, и птицы, распевая на зеленых
ветках радостные песни, свидетельствовали о том во всеуслышание, когда дамы
и трое молодых людей встали, пошли в сад и там долго гуляли по росистой
траве, развлекаясь плетеньем красивых венков. А затем все пошло по
заведенному вчера обычаю: пока еще было прохладно, закусили, потанцевали,
отдохнули, около трех часов встали, отправились по указанию королевы на
зеленый лужок и расселись вокруг нее. Прелестная, исполненная очарования, с
лавровым венком на голове, королева постояла в раздумье, а затем, окинув
взглядом собравшихся, велела начать Нейфиле, и та, не заставив себя
упрашивать, с веселым видом повела рассказ.

  1. Мартеллино, прикинувшись убогим, делает вид, будто его исцелили мощи
святого Арриго; обман обнаружен, его схватывают, избивают, ему грозит
виселица, но в конце концов все кончается для него благополучно

  2. Ринальдо д'Эсти, подвергшись ограблению, добирается до Кастель
Гвильельмо и там обретает приют у некоей вдовы; будучи вознагражден за
понесенные потери, он цел и невредим возвращается домой

  3. Трое молодых людей, промотав достояние свое, обеднели; их племянник, в
отчаянии возвращаясь домой, знакомится дорогой с неким аббатом и
обнаруживает, что то не аббат, а дочь короля английского; она выходит за
него замуж, он же восполняет родственникам своим убыль в деньгах, благодаря
чему они снова разбогатели

  4. Ландольфо Руфоло, впав в нищету, становится корсаром; будучи взят в
плен генуэзцами, он терпит бедствие на море, спасается на ящике с
драгоценностями, находит приют у одной женщины в Корфу, а затем богатым
человеком возвращается домой

  5. Андреуччо из Перуджи, приехав в Неаполь покупать лошадей, в течение
одной ночи подвергся трем опасностям и, всех трех избежав, возвращается
домой владельцем рубина

  6. После того как Беритола потеряла двух сыновей, ее находят на острове в
обществе двух ланей; она отбывает в Луниджану, и тут один из ее сыновей
поступает на службу к правителю этого края и, слюбившись с его дочкой,
попадает в тюрьму; Сицилия восстает против короля Карла; сын, которого мать
наконец узнала, женится на дочери своего господина; брат его отыскался, и
их обоих восстанавливают в прежнем высоком звании

  7. Султан Вавилонский отдает свою дочь замуж за короля Алгарвского и
отправляет ее к нему; по стечению обстоятельств она на протяжении четырех
лет в разных местах попадает к девяти мужчинам, но в конце концов
возвращается к отцу девственницей и во исполнение первоначального своего
намерения едет к королю Алгарвскому, дабы стать его женой

  8. Графа Антверпенского оклеветали, и он, оставив двух своих детей в
разных городах Англии, спасается бегством; возвратившись в Англию
неузнанным, он убеждается, что дети его хорошо устроены, и вступает конюхом
в ряды войск короля французского; после того как была доказана невиновность
графа, его восстанавливают во всех правах

  9. Генуэзец Бернабо, которого обманул и обворовал Амброджоло, велит убить
свою ни в чем не повинную жену; ей удается спастись, и она, в мужском
одеянии, поступает на службу к султану; обнаружив обманщика в Александрии,
она вызывает туда Бернабо, обманщик наказан, она же вновь облачается в
женское одеяние и, разбогатев, возвращается с мужем в Геную

  10. Паганино из Монако похищает жену мессера Риччардо да Киндзика; тот,
узнав, где она, едет туда же и, подружившись с Паганино, просит вернуть ему
жену; Паганино изъявляет согласие - с условием, однако ж, что она сама того
захочет; она не пожелала, а когда мессер Риччардо скончался, вышла замуж за
Паганино






































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День второй




Мартеллино, прикинувшись убогим, делает вид, будто его исцелили мощи
святого Арриго; обман обнаружен, его схватывают, избивают, ему грозит
виселица, но в конце концов все кончается для него благополучно



- Милейшие дамы! Нередко тот, кто пытается насмехаться над другими,
особливо над предметами священными, смеется себе же во вред и сам же бывает
осмеян. В сих мыслях, исполняя повеление королевы - рассказать что-либо на
заданную ею тему, я хочу сообщить вам, какая беда стряслась с одним нашим
земляком и как потом, сверх всякого его ожидания, все обернулось довольно
счастливо для него.

Не так давно жил-был в Тревизо немец по имени Арриго1, бедняк, по роду
своих занятий - носильщик; при всем при том все знали его за честнейшего,
святой жизни человека. Правда ль, нет ли, а только тревизцы уверяли, будто
ради его праведности, когда он преставился, в час его кончины все колокола
тревизского собора сами собой зазвонили. Сочтя это чудом, все признали его
за святого. Когда же народ со всех концов города притек к дому, где лежало
его тело, то оно с почестями, приличествующими мощам святого, было
перенесено в собор, и туда начали приводить калек, хромцов, слепцов, всех
болящих и порченых, как будто одно прикосновение к его телу должно было
исцелить их.

Случилось, однако ж, так, что во время всей этой сутолоки и столпотворения
в Тревизо прибыли трое наших земляков, из коих одного звали Стекки, другого
- Мартеллино, а третьего - Маркезе; все трое занимались тем, что ходили к
знатным господам и необычайным своим искусством кого угодно передразнивать
забавляли зрителей. Здесь они никогда прежде не были, подивились всей этой
кутерьме и, узнав, что тому причиной, решили, что им самим надобно туда
пойти и посмотреть.

Остановились они в гостинице, и Маркезе сказал: "Пойдем посмотрим на этого
святого. Не знаю только, как мы туда проберемся, - сказывали, что всю
площадь заполонили немцы и воины, воинов же градоправитель туда послал во
избежание беспорядков, да и церковь, слыхать, битком набита, так что не
протолкаешься".

Мартеллино страх как хотелось на все это поглядеть, и он сказал:
"Подумаешь, какое дело! Чтобы я да не пробился к мощам? Быть того не может".

"Каким образом?" - осведомился Маркезе.

Мартеллино же ему ответил: "Сейчас скажу. Я притворюсь убогим, а ты и
Стекки поддерживайте меня с двух сторон, как будто я сам ходить не могу, и
делайте вид, что ведете меня к тем мощам за исцелением, и тогда всякий,
увидев нас, пропустят и даст дорогу".

Маркезе и Стекки одобрили эту затею. Недолго думая, все трое вышли из
гостиницы, и в укромном месте Мартеллино ухитрился так вывернуть себе кисти
рук, ладони, пальцы, ноги, скосить глаза, искривить рот и все лицо, что на
него страшно было смотреть. Никто бы при взгляде на него не усомнился, что
это убогий калека. Маркезе и Стекки, подхватив его в этаком виде под руки и
напустив на себя крайнее благочестие, повели в собор, кротко, Христовым
именем прося расступиться, и все охотно уступали им дорогу. Не в долгом
времени, во всех возбуждая участие и под дружные крики: "Посторонитесь!
Посторонитесь!" - добрели они до собора, где покоились останки святого
Арриго. Дворяне, теснившиеся вокруг раки, подняли Мартеллино и положили на
мощи, дабы на него излилась благодать исцеления. Все на него воззрились, а
он немного погодя начал со свойственным ему искусством делать вид, будто
разжимает скрюченный палец, потом распрямляет ладонь, потом всю кисть и,
наконец, весь выпрямился. При виде этого народ так восславил святого
Арриго, что и удар грома не был бы слышен.

Случайно здесь оказался некий флорентиец, отлично знавший Мартеллино, но не
узнавший его сразу, когда тот предстал перед ним