ловалась
опекунам и, думая, что при таких средствах, как у ее сына, можно звезду с
неба для него достать, повела с ними такую речь: "Нашему мальчику еще и
четырнадцати лет не исполнилось, а он уже так влюбился в дочь портного,
нашего соседа, Сальвестру, что если мы их не разлучим, он, не ровен час,
возьмет да и, не спросясь, на ней женится, и это будет для меня горе
неизбывное; если же она выйдет за другого, то тогда он зачахнет с тоски.
Так вот, во избежание этого, хорошо, если бы вы услали его куда-нибудь
подальше по делам: в разлуке он бы о ней и думать забыл, а мы ему тем
временем подыщем девушку благородного происхождения".

Опекуны с ней согласились и обещали сделать все, что от них зависит. И вот
один из них, зазвав мальчугана в лавку, ласково с ним заговорил: "Мальчик
мой! Ты уже большой, теперь тебе самому не худо бы заняться делами. Нам бы
очень хотелось, чтобы ты пожил в Париже, потому что основная часть твоего
капитала обращается именно там, в чем ты и удостоверишься, а кроме того, в
Париже ты насмотришься на вельмож, на господ, на дворян, - их там многое
множество, - и сам станешь лучше, благовоспитаннее и учтивее, а как
переймешь у них приятность обхождения, тогда можно и домой".

Мальчик выслушал его со вниманием, однако ж в коротких словах ответил
отказом, сославшись на то, что живут же, мол, люди и во Флоренции.
Почтенные опекуны стали ему выговаривать, но толку так и не добились и все
рассказали матери. Ее страшно злило не нежелание сына ехать в Париж, а его
увлечение, и она задала ему звону, но потом начала улещать его сладкими
словами, всячески умасливать и упрашивать, чтобы он исполнил желание
опекунов. И так она сумела к нему подольститься, что в конце концов он
согласился пробыть в Париже год, но никак не более, и на том они и порешили.

Джироламо, без памяти влюбленный, отправился в Париж, и опекуны, кормя, как
говорится, завтраками, продержали его там целых два года. Когда же он,
влюбленный в Сальвестру еще пламеннее, нежели до отъезда, возвратился
домой, оказалось, что Сальвестра вышла замуж за славного молодого человека,
который по роду своих занятий был шатерником, и Джироламо был сильно этим
удручен. Но так как он сознавал, что утраченного не воротишь, то постарался
свыкнуться со своим положением. Разузнав, где она живет, он, как это
принято у влюбленных юношей, начал ходить мимо ее дома, - он был уверен,
что и она его не позабыла, как не позабыл ее он. Однако он заблуждался: она
держала себя так, как будто в первый раз его видит; если же она его
все-таки помнила, то никак этого не показывала. К великому своему
огорчению, юноша весьма скоро в том удостоверился; со всем тем он прилагал
отчаянные усилия, чтобы вновь завладеть ее сердцем, а так как усилия его
были тщетны, то он замыслил побеседовать с нею, хотя бы это стоило ему
жизни.

Вызнав у одного из соседей расположение комнат у нее в доме, он однажды
вечером, воспользовавшись тем, что она с мужем ушла к соседям в гости,
пробрался к ней и схоронился в спальне за развешанными полотнищами шатров.
Дождавшись, когда они, вернувшись домой, улеглись и муж Сальвестры заснул,
Джироламо направился к ней и, положив ей руку на грудь, прошептал: "Счастье
мое! Ты не спишь?"

Сальвестра еще не спала; она хотела крикнуть, но Джироламо взмолился: "Ради
бога, не кричи! Я - твой Джироламо".

Тогда она, дрожа всем телом, заговорила: "Уйди ради бога, Джироламо! Мы с
тобой уже не дети - нам неприлично разыгрывать влюбленных. Как видишь, я
замужем и должна любить только своего мужа, а больше никого. Уйди, ради
создателя, - если тебя услышит мой муж, то тебе-то он никакого зла не
причинит, но мы уж с ним после этого не сможем жить в мире и согласии, а
сейчас он меня любит, и живем мы с ним душа в душу".

При этих ее словах сердце Джироламо стеснила лютая скорбь. Он попытался
напомнить ей прошлое, признался, что расстояние, разделявшее их, не
охладило его чувство, заклинал, уверял, что готов ради нее на все, - она
была непреклонна. Тогда он, задумав покончить с собой, попросил ее в
награду за его любовь дозволить ему лечь рядом с ней, чтобы согреться, а то
он, мол, замерз, пока дожидался ее возвращения; при этом он дал ей слово не
разговаривать с ней, не дотрагиваться до нее и уйти, едва лишь обогреется.
Сальвестра сжалилась над ним и позволила прилечь, с тем, однако, чтобы он
слово свое держал. Джироламо лег так, чтобы не прикасаться к ней. Его
непоколебимая верность, ее жестокость, утраченные надежды - все это в одно
мгновенье промелькнуло у него в голове, и понял он, что жить ему не для
чего. Не сказав ей ни слова, он задержал дыхание и, судорожно сжав кулаки,
умер около нее.

Немного погодя Сальвестра, дивясь его стойкости и боясь, как бы не
проснулся муж, прошептала: "Эй, Джироламо! Что же ты не уходишь?" Не
получив ответа, она решила, что он уснул. Тогда она протянула руку, чтобы
разбудить Джироламо, ощупала его и, почувствовав, что он холодный как лед,
пришла в крайнее изумление. Она надавила на него рукой - он не пошевелился,
еще раз надавила - и тут только поняла, что он мертв; объятая ужасом, она
долго не могла на что-либо решиться. Наконец, надумала спросить совета у
мужа, но сначала изобразить дело так, как будто это касается посторонних
лиц. Разбудив мужа, она рассказала о том, что случилось у него в доме, так,
будто это произошло где-нибудь еще, а потом задала ему вопрос: если бы
нечто подобное случилось с нею, как бы он советовал поступить? Муж, будучи
человеком добрым, ответил, что, по его мнению, покойника нужно тайком
отнести к дверям его дома и там оставить, а на жену, мол, гневаться не
должно, так как она ни в чем не виновата.

Тоща Сальвестра сказала: "Значит, так надлежит поступить и нам". Тут она
взяла мужа за руку и поднесла ее к мертвому телу. Муж в крайнем
замешательстве встал, раздобыл огня и, не вдаваясь ни в какие расспросы,
надел на мертвеца его платье, тут же взвалил его себе на плечи, на что мужу
придало сил сознание невиновности его жены, отнес к дверям его дома и там
оставил.

Когда рассвело, Джироламо нашли мертвым у дверей его дома и подняли крик;
особенно громко голосила его мать. Врачи обыскали его, осмотрели, однако ж
ни ран, ни ушибов не обнаружили и пришли к единодушному заключению, что
умер он с горя, как оно и было на самом деле. Тело его вынесли в церковь, и
туда же пришла его удрученная мать, а с нею целая толпа родственниц и
соседок, и начали они, по нашему обычаю, рыдать над ним и причитать.

Между тем как в храме стоял вопль и стон, добрый человек, в доме у которого
скончался Джироламо, сказал Сальвестре: "Накинь мантилью, пойди в ту
церковь, куда вынесли Джироламо, замешайся в толпу женщин и послушай, что
говорят, а я послушаю, что говорят мужчины, - тогда мы будем знать, не
обвиняют ли в чем-либо нас". Сальвестра, пожалевшая Джироламо, когда было
уже поздно, согласилась, - теперь ей хотелось взглянуть на него хоть на
мертвого, а когда он был жив, она не пожелала порадовать его
одним-единственным поцелуем. И пошла она в церковь.

Удивления достойно, как трудно бывает постигнуть причуды любви! То самое
сердце, которое не вняло мольбам Джироламо, когда он был благополучен,
смягчилось, когда благополучие сменилось злополучием, и это его злополучие
внезапно разожгло в ней угасшее было пламя любви, а любовь породила такое
глубокое сострадание, что стоило закутанной в мантилью Сальвестре издали
увидеть лицо покойника, как она начала пробираться в толпе женщин и наконец
подошла вплотную к гробу. Испустив вопль отчаяния, она упала на гроб и не
окропила слезами лицо мертвого юноши единственно потому, что едва лишь она
к нему прикоснулась, как в то же мгновенье душевная мука, похитившая жизнь
у юноши, похитила жизнь и у нее. Женщины, не знавшие, кто она такая, начали
утешать ее, уговаривали подняться - она не поднималась; тогда они сами
попытались ее приподнять - и удостоверились, что она недвижима; когда же им
наконец удалось приподнять ее, тут только они увидели, что это Сальвестра и
что она мертва. Преисполненные сострадания женщины, все до одной, еще
громче заплакали.

Как скоро весть о том вышла за пределы храма и, облетев толпу мужчин,
поразила слух находившегося тут- же ее мужа, он заплакал и, не внемля ни
утешениям, ни ободрениям, плакал долго, а затем рассказал окружавшим его,
что приключилось ночью с его женой и с этим юношей, и тут все, уразумев,
отчего они оба скончались, поникли головой. Тело же Сальвестры убрали, как
убирают обыкновенно покойниц, положили рядом с Джироламо, а затем
похоронили в одной гробнице. Так любовь оказалась бессильной соединить их
при жизни, зато смерть связала их неразрывными узами.



----------------------------------------------------------------------------



1 ...купец по имени Леонардо Сигьери... - Сигьери - богатая купеческая
флорентийская семья.





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День четвертый




Мессер Гвильельмо Россильоне угощает жену свою сердцем мессера Гвильельмо
Гвардастаньо, которого он лишил жизни и которого она любила; узнав об этом,
она выбрасывается из высокого окна, разбивается насмерть, и ее хоронят
рядом с ее возлюбленным



Как скоро Нейфила, возбудив живейшее сочувствие у подруг, окончила свой
рассказ, король, приняв в соображение, что, кроме Дионео, рассказывать
больше некому, отнимать же у Дионео предоставленную ему льготу он не
собирался, начал так:

- Сердобольные дамы! Вы так глубоко сочувствуете несчастной любви, а потому
повесть, которая пришла мне на память, должна растрогать вас не меньше, чем
предыдущая, ибо поведу я речь о людях, гораздо более известных, произошло
же с ними нечто куда более страшное.

По рассказам провансальцев1 вам, уж верно, известно, что в Провансе некогда
жили два благородных рыцаря, владевшие замками и вассалами, звали же одного
из них мессер Гвильельмо Россильоне, а другого - мессер Гвильельмо
Гвардастаньо. Эти два отважных воина любили друг друга и всегда вместе, в
одинаковых доспехах, выезжали на турниры, ристалища и прочие бранные
потехи. Но хотя их замки отстояли один от другого на добрых десять миль и
хотя их связывали дружба и приязнь, со всем тем мессер Гвильельмо
Гвардастаньо горячо полюбил красивую, очаровательную жену мессера
Гвильельмо Россильоне и не так, так эдак старался выразить ей свое чувство,
она же не могла этого не заметить. Он тоже пришелся ей по нраву, ибо она
знала его за доблестного рыцаря, и столь сильную пробудил он в ней страсть,
что теперь она любила и хотела его одного и ждала лишь, чтобы он прямо
сказал ей о своем желании, он же не замедлил с ней объясниться, и они,
покорясь бурному стремлению своей страсти, несколько раз ее утолили.

Действовали они, однако ж, недостаточно осторожно, и муж, проследив за
ними, пришел в такое неистовство, что сердечная приязнь, которую он прежде
питал к Гвардастаньо, сменилась у него смертельною ненавистью. Однако эту
ненависть он скрывал искуснее, нежели любовники скрывали любовь свою,
задумал же он во что бы то ни стало убить Гвардастаньо. И вот, как раз
когда Россильоне на том порешил, стало известно, что во Франции затевается
большой турнир; Россильоне поспешил уведомить о том Гвардастаньо и велел
передать, чтобы он за ним заехал, а они уж тут обсудят, как и что.
Гвардастаньо чрезвычайно обрадовался и ответил, что не преминет быть у него
на другой день к ужину.

Получив такое известие, Россильоне решил, что теперь самое время отомстить
Гвардастаньо. На другой день он вооружился, взял с собой нескольких слуг,
сел на коня и примерно в миле от своего замка, в лесу, устроил Гвардастаньо
засаду. Ждал он его долго, вдруг видит: впереди едет безоружный
Гвардастаньо, а за ним двое слуг, тоже безоружных, ибо Гвардастаньо не чуял
опасности. Когда же Гвардастаньо доехал до того места, где Россильоне
рассчитывал преградить ему дорогу, коварный и разъяренный Россильоне
выскочил из лесу с криком: "Умри, злодей!" - и в то же мгновенье пронзил
ему грудь копьем. Гвардастаньо не успел вымолвить ни единого слова, а не то
чтобы защититься, - пронзенный копьем, он свалился с коня и тут же испустил
последний вздох. Слуги его, не узнав убийцу, поворотили коней и во весь
опор помчались к замку своего господина. Россильоне сошел с коня, разрезал
ножом грудь Гвардастаньо, собственными руками извлек сердце, а слуге велел
завернуть его во флажок, который был прикреплен к копью, и отвезти в замок.
Строго-настрого приказав слугам никому ничего не говорить, он сел на коня и
поздно вечером воротился домой.

Жена слышала, что Гвардастаньо должен быть к ужину, и с величайшим
нетерпением его поджидала; видя, что он не приехал, она была этим озадачена
и спросила мужа: "Что же это Гвардастаньо не приехал?"

"Я получил от него известие, что он будет завтра", - отвечал муж, и этот
его ответ слегка огорчил жену.

Сойдя с коня, Россильоне послал за поваром и сказал ему: "Вот кабанье
сердце, - изготовь мне из него аппетитное и вкусное кушанье. Когда я сяду
за стол, пришли мне его на серебряном блюде". Повар отнес его в кухню,
разрезал на мелкие кусочки, положил для вкуса разных пряностей, словом,
употребил все свое искусство и приложил все старанья, чтобы изготовить
лакомое блюдо.

Мессер Гвильельмо и его жена сели в положенный час за стол. Ужин был подан,
однако Гвильельмо не давала покоя мысль о совершенном злодеянии, и ел он
мало. Повар прислал то кушанье, которое Гвильельмо ему заказал. Гвильельмо,
сославшись на то, что ему есть не хочется, велел поставить блюдо перед
женой и расхвалил его. Жене, напротив того, хотелось есть, она попробовала,
ей понравилось, и она съела все.

Когда рыцарь увидел, что жена съела все, он обратился к ней с вопросом:

"Ну как вам это кушанье?"

"Очень вкусно, даю вам слово", - отвечала жена.

"Ну и ладно, коли так, - сказал рыцарь. - Впрочем, тут нет ничего
удивительного: что вживе было вам дороже всего на свете, то должно
понравиться и в виде мертвом".

При этих словах жена его призадумалась.

"Что, что? Чем вы меня накормили?" - спросила она.

Рыцарь же ей ответил так: "Вы съели не что иное, как сердце мессера
Гвильельмо Гвардастаньо, которого вы, изменница, так горячо полюбили.
Можете быть уверены, что это его сердце, ибо перед тем, как воротиться
домой, я своими руками вырвал его из груди Гвардастаньо".

Легко себе представить, в какое отчаяние пришла жена Россильоне, когда
узнала, что за участь постигла человека, которого она любила больше всего
на свете. "Вы поступили как вероломный и коварный человек, - немного погодя
сказала она. - Я добровольно сделала его властелином моей души - он меня к
тому не принуждал, - и если я этим вас оскорбила, то наказывать нужно было
не его, а меня. Но господь не попустит, чтобы я вкусила что-либо еще после
той благородной пищи, какую представляет собой сердце столь доблестного и
великодушного рыцаря, каков был мессер Гвильельмо Гвардастаньо!"

С этими словами она вскочила и, не колеблясь ни секунды, спиной выбросилась
из окна, у которого она сидела. Окно было высоко над землей, и она
разбилась насмерть, тело же ее было изуродовано до неузнаваемости. Мессер
Гвильельмо оцепенел. Тут только с совершенной ясностью представилось ему
его злодейство, и, убоявшись народного мщения и гнева графа
Провансальского, велел он седлать коней и ударился в бегство.

На другое утро вся округа уже знала, что произошло. Обитатели замка мессера
Гвильельмо Гвардастаньо вместе с обитателями замка, где жила та женщина,
подобрали останки обоих и, горестно рыдая, погребли их в одной гробнице, в
церкви при замке жены Россильоне, на гробнице же были начертаны стихи, из
коих явствовало, кто здесь похоронен и какова была причина гибели
покоящихся под этой плитой2.



----------------------------------------------------------------------------



1 По рассказам провансальцев... - То есть согласно биографиям
провансальских поэтов (трубадуров). Но в них говорится не о Гвильельмо, а о
Раймонде Руссильонском, вассалом которого был Гвильельмо (Гийом) де
Кабестань.

2 ...и какова была причина гибели покоящихся под этой плитой. - Трагическая
легенда о "съеденном сердце" (отразившаяся также в новелле 1 четвертого дня
и новелле 8 пятого дня) содержалась в "Жизни Гийома де Кабестань" и
различных лэ и сочинениях XIII века ("Роман сенешаля де Куси"). Высоко
ценил эту легенду Петрарка.





































  Джованни Боккаччо : Декамерон : День четвертый




Жена врача кладет своего любовника, который был всего-навсего одурманен
зельем, но которого она сочла умершим, в ларь, и этот ларь вместе с лежащим
в нем человеком уносят два ростовщика; любовник пришел в себя, но его тут
же хватают как вора; служанка лекарской жены показывает у градоправителя,
что это она положила его в ларь, позднее украденный ростовщиками, и ее
показания избавляют любовника от виселицы, а ростовщиков за кражу ларя
приговаривают к денежной пене



Теперь, после короля, дело было только за Дионео; он и сам это знал, а
король ему еще напомнил, и начал он так:

- Горести несчастной любви, о коих нам здесь рассказывали, не только дамам,
но и мне преисполнили грусти и сердце и взор, и я с нетерпением ждал, когда
же этим рассказам будет конец. Теперь все они, слава создателю, досказаны
(если только и мне не припадет охота выделывать нестоящую эту овчинку, но
да упасет меня от этого бог!), и я, оставив столь печальный предмет,
расскажу что-нибудь получше и повеселее, - может статься, это послужит
хорошим началом для завтрашних наших рассказов.





Итак, прекрасные девушки, надобно вам знать, что не так давно жил в Салерно
знаменитый врач-хирург Маодео делла Монтанья1, и вот он, уже в глубокой
старости, взял да и женился на красивой и знатной девице, своей
согражданке, и рядил он ее, на зависть всем прочим горожанкам, в самые что
ни на есть роскошные дорогие платья, дарил ей разные драгоценности и все,
что только может порадовать женщину, да вот беда: она почти все время
мерзла, потому что лекарь плохо ее покрывал в постели. Подобно как мессер
Риччардо да Киндзика, о котором у нас с вами шла речь2, учил свою жену
соблюдать праздничные дни, так же точно лекарь внушал своей благоверной,
что, поспавши с женщиной, надобно потом сколько-то там дней набираться сил
и тому подобную чепуху; она же была им весьма недовольна. А так как она
была женщина сообразительная и смелая, то и замыслила она свое добро
поберечь, выйти на улицу и воспользоваться чужим добром. Многое множество
молодых людей прошло перед ее взором, но по нраву ей пришелся только один,
и к нему одному устремила она все свои помыслы и на нем одном основала все
свои надежды и все свое счастье. Молодой человек это заметил, а так как и
она возбудила в нем сильное чувство, то он полюбил ее всем сердцем. Этот
молодой человек по имени Руджери д'Айероли3 происходил от благородных
родителей, но был известен дурными своими наклонностями и беспутным
поведением, так что у него не осталось ни родственника, ни друга, которые
питали бы к нему приязнь и желали бы поддерживать с ним отношения. По всему
Салерно шла молва о совершенных им кражах и всяких прочих плутнях, однако
лекарская жена смотрела на это сквозь пальцы: он нужен был ей для иных
целей, и вот наконец, воспользовавшись посредничеством одной из своих
служанок, она назначила ему свидание. Сначала они немножко порезвились, а
потом она начала пенять ему за тот образ жизни, который он до сих пор вел,
и обратилась к нему с просьбой - ради нее постараться исправиться. А чтобы
облегчить ему переход на стезю праведную, она потом время от времени
снабжала его деньгами.

Случилось, однако ж, так, что пока они с великою осторожностью продолжали
действовать в том же духе, врача пригласили к человеку с больной ногой.
Врач осмотрел ногу и с