ота, которую мы должны
вести в  школе,  мне кажется недостаточно ценной,  и если ею ограничить свою
деятельность,  значит  делать  очень  мало.  Всегда будешь чувствовать,  что
чего-то не хватает.  И тогда останется только на все махнуть рукой,  а чтобы
весело было,  придется обратиться к  картам,  водке  и  через  несколько лет
превратиться в настоящего вахлака,  что обычно на каждом шагу и делается.  Я
чувствую,  что у  меня нет почвы под ногами,  потому что я  не  наметил себе
определенного плана работы.  Я, брат, та муха, которая попала под стеклянный
колпак: и свет вокруг видать, и возможность есть выбраться из этого колпака,
но нет способности найти выход.  И не я один такой; шумим, вертимся, а толку
мало.  Может  быть,  кому-нибудь случайно и  посчастливится найти  дорогу из
этого колпака, но подавляющее большинство попадает в сыворотку и барахтается
в  ней,  пока не  захлебнется.  Еще ничего,  если всего этого не замечаешь и
думаешь,  что так и  нужно.  Но очень тяжело чувствовать,  что тебя начинает
затягивать болото и ты знаешь,  что в этом болоте твоя гражданская смерть. И
если бы  меня спросил кто-нибудь,  что мне прежде всего бросилось в  глаза и
произвело самое сильное впечатление в первый год учительства,  я ответил бы:
медленное умирание души и затягивание тебя болотом... Нет, брат Янка, нельзя
долго оставаться на одном месте,  иначе болото тебя засосет и испоганит.  Да
здравствуют скитания!
     Как  я  тебе  и  говорил,  во  мне  с  необычайной силой пробудился дух
бродяжничества.  Я  не  нахожу себе спокойного места,  меня куда-то  тянет и
влечет.  Порой просто хочется зажать себе голову руками и  плакать:  "Скучно
жить на  этом свете,  господа".  Теперь только понял я,  какую правду сказал
Гоголь".
     Написав это письмо, Лобанович прилег на диван и задумался. "А все это я
лгу,  не в том причина моей неудовлетворенности и тоски".  И снова перед ним
всплыл образ Ядвиси, и снова о ней, только о ней, начал он думать.


XXIX

     - Бабка, дома панич? - спросила панна Ядвися старую Марью.
     - Нет, паненочка, куда-то вышел недавно.
     Ядвися подошла к двери, прислушалась, словно не веря бабке и боясь быть
пойманной.  Потом, приоткрыв тихонько дверь, вскочила в комнатку, окинула ее
быстрым,  любопытным взглядом.  Подойдя к письменному столу, она положила на
него  маленький  букетик  первых  весенних  цветов.  Взяла  ручку,  оторвала
узенькую полоску бумаги и  немного подумала.  На ее губах заблуждала улыбка.
"Милый... - написала она, поставила три точки и добавила: - дурень". Бумажку
с  двумя этими словами положила в  развернутую книгу,  еще  раз оглянулась и
выбежала в кухню.
     - Смотри же,  бабка,  не говори паничу, что я здесь была! Боже сохрани,
бабка, не говори! - сказала она и бегом бросилась во двор.
     Вскоре оттуда послышался ее звонкий голос. Она пела какую-то песню.
     Бабка тихонько усмехнулась про себя и проговорила вслух:
     - Веселая, хорошая паненка! - И о чем-то задумалась.
     Через минуту бабка сама  вошла в  комнату.  Ей  хотелось узнать,  какую
штуку выкинула там паненка.
     - Цветочки принесла... Пусть, дескать, вспомнит обо мне.
     Бабка взяла в руки букетик, посмотрела на него, поднесла к носу и снова
положила на стол. Она почему-то вздохнула и вышла.
     Это было на закате солнца.
     Когда уже совсем стемнело,  пришел Лобанович. Он зажег лампу. При свете
заметил цветы.
     "Кто же это положил их сюда?"  -  спросил он себя и  начал разглядывать
букетик.
     Вечер был теплый и тихий. Лобанович подошел к окну и открыл форточку. В
окнах комнат подловчего не было света.  Значит,  там никого нет,  или, может
быть,  еще рано было.  Со двора в  комнату учителя доносился шум деревенской
улицы.  Где-то  в  конце  деревни пиликала скрипка,  слышался радостный смех
девчат,  их крики и  визг.  Видимо,  за девушками гонялись хлопцы,  ловили и
дурачились с  ними.  Потом  девчата хором пели  "веснянки".  Звонкие молодые
голоса будили покой этого тихого вечера,  и  отголоски их  замирали где-то в
сонной тиши болот.
     На  ясном  небе  загорались звезды,  мерцали,  светились  разноцветными
огоньками,  переливались, словно это трепетали алмазными крылышками какие-то
диковинные мотыльки. И было что-то необычайно торжественное и величественное
в  далекой красе недосягаемых звезд,  в  молчании темного,  бездонного неба,
перед  беспредельностью и  таинственностью которого  умолкали мелкие  заботы
земли.
     "Скольким людским поколениям светили эти звезды! - размышлял учитель. -
Эти  бесчисленные массы  людей давно исчезли с  лица  земли,  и  ветер давно
разрыл  их  могилы и  разнес по  свету  прах  костей их,  а  они,  спокойные
звездочки,  каждую  ясную  ночь  будут  светить  своим  безмятежным блеском,
равнодушные ко всем волнениям и  тревогам мятущейся человеческой души.  И мы
проживем свой  век,  сколько нам  назначено,  этот  невыразимо короткий миг,
крохотное звено в бесконечной цепи жизни, и никакого следа не сохранит после
нас безжалостное время.  И  стоит ли так привязываться к жизни -  ничтожному
мгновению в безостановочном ходе времен?"
     И какая-то безотчетная печаль охватила учителя.  О чем?  Может быть,  о
ничтожности и мизерности человеческой судьбы, человеческой жизни. Он опустил
голову над  столом и  сидел  неподвижно.  Легкий внезапный шорох  возле окон
заставил его очнуться.  Он  поднял голову,  и  в  тот же  миг на  стол упало
несколько таких же самых цветочков, какие были и в букете. Некоторые из них,
видно,  не попали в форточку, а лишь легонько коснулись стекла и остались за
окном.  Грустные мысли о ничтожности человеческой жизни были, таким образом,
неожиданно вспугнуты чьей-то рукой, бросившей эти цветы.
     Лобанович быстро бросился к  форточке,  но  за  окном все было тихо,  и
только шумливая,  многоголосая улица слагала свой  гимн  этой молодой земной
жизни.
     "Неужели это Ядвися?" - спросил себя учитель.
     - Бабка! - позвал он.
     - Что, паничок?
     - Ты не спишь еще?
     Дверь скрипнула. Вошла сторожиха.
     - Не знаешь ли ты, бабка, кто принес сюда цветы?
     Сторожиха вначале притворилась,  что ничего не знает, а чтобы убедить в
этом и  учителя,  взяла цветы и  стала разглядывать их.  Но  как ни  хитрила
бабка, учитель прочитал на ее лице, что она притворяется.
     - Ой,  бабка!  Грех тебе, старенькой, обманывать! Не любишь ты меня, не
жалеешь.  Я  уж  по одному тому не поверю тебе,  что ты знахарка.  Ты должна
знать.
     - Ой, паничок! Ну кто же вам может принести цветочков, как не паненка!
     - Какая паненка? И почему паненка, а не какая-нибудь молодица?
     - Кто же  их,  паничок,  знает,  кто к  вам сильнее льнет,  паненки или
молодицы,  -  все еще хитрила бабка. Но ей самой не терпелось сказать, и она
начала смеяться. - Паненка сама сюда заходила и положила их вам. Только она,
паничок, просила, чтобы я вам не говорила.
     - Поймаю ее когда-нибудь.
     - Поймайте,  паничок,  поймайте!  -  проговорила  бабка,  готовая  даже
помогать своему паничу ловить паненку.
     - Почему ты, бабка, не идешь на улицу песни петь?
     Старушка посмотрела на учителя, серьезно он говорит или шутит.
     - Кончено, паничок! Отпела я уже свое.
     - А жаль тебе своей молодости?
     - Что ее, паничок, жалеть? Жалей не жалей - не вернется назад.
     - А ты хотела бы вернуть ее?
     - Э, паничок! Я об этом и не думаю. Ни к кому она не возвращается.
     - Значит,  нужно,  бабка,  пользоваться ею и взять от нее все,  чем она
мила и люба!
     - Да, паничок, что теперь потеряешь, того потом не найдешь.
     Этот разговор совсем не интересовал бабку, и она несколько раз зевнула.
Наконец сказала:
     - Поздно уже, паничок. Оставайтесь здоровы!
     Сторожиха медленно побрела в  кухню на  свою  печь,  откуда послышалось
какое-то бормотание - не то она разговаривала сама с собой, не то молилась.
     На  улице еще долго звучали песни,  да  где-то  со  двора доносился лай
потревоженной собаки.  Запоздалый месяц загорелся золотым пожаром за угрюмым
лесом,  черневшим невдалеке от  железной дороги,  и  медленно поднимался над
притихшей  землей.  Ночь  становилась  молчаливее  и  глуше  и  все  тяжелее
опускалась на землю. Учитель долго сидел возле окна, погруженный в раздумье.
Спать не  хотелось,  и  он  долго ворочался,  пока сон не  смежил глаза.  На
столике возле кровати лежал букетик увядших цветов.
     ...Весна вступала в силу.  Снег уже совсем сошел с полей. Ожили болота.
Жалобно застонали чибисы,  тяжело летая над  водой.  Высоко в  небе  звенели
жаворонки.  Подсохшая  земля  начинала  искриться зеленым  бархатом  нежной,
пахучей травки. То один, то другой из учеников переставали ходить в, школу.
     - Вот  что,  дети,  -  сказал однажды учитель,  -  сегодня после  обеда
приходите с лопатами. Будем копать ямки, а завтра все пойдем в лес, принесем
молодых деревец и посадим их вокруг школы.
     Дети  друг  перед  другом спешили заверить учителя,  что  они  принесут
лопаты, и с веселым гомоном, как пчелки из улья, высыпали на улицу, наполняя
ее звонкими, счастливыми голосами.
     После обеда дети весело спешили с лопатами в школу, прибегали к учителю
на  квартиру,  с  удовольствием сообщая ему,  что  его наказ выполнен.  Даже
маленький Павлик Рылка,  самый младший в школе,  гордо нес лопату,  сгибаясь
под ее тяжестью.
     Учитель пришел в  школу  и  повел  детей во  двор.  Вместе с  учениками
наметил места для ямок, потом дал задание ученикам, разделив их на группы, и
сам выкопал первую ямку, чтоб показать детям, как надо это делать.
     - Что это вы делаете?
     Ядвися незаметно подошла к  Лобановичу.  Так  хорошо знакомый ему голос
привел его в какой-то трепет. Сердце забилось сильнее.
     - Хочу после себя вам память оставить.
     - А разве вы умирать собираетесь? - засмеялась Ядвися.
     - Я уже умер, - трагически проговорил Лобанович.
     - Так это вас хоронить здесь будут?  -  шутила она.  -  Может, побежать
позвать баб, чтобы поплакали по вас?
     - А вы разве не заплачете обо мне?
     - Так вы же все равно слышать не будете.
     - Ах,  простите!  -  спохватился Лобанович.  -  Очень благодарю вас  за
букетик и за те цветочки, что через форточку влетели.
     Ядвися притворилась весьма удивленной, будто ничего не понимала.
     - Какой букетик?
     - Тот самый, который вы на стол положили.
     - Ваша бабка лгунья,  и сами вы лгун, - запротестовала Ядвися. - Больше
никогда к ней не пойду, и в вашу кухню не ступит моя нога...
     - И в мою форточку не полетит ни один цветок?
     Ядвися повернулась и бегом бросилась в свой двор,  потом остановилась и
снова подошла к Лобановичу.
     - Слушайте, вы брали книгу, что лежала раскрытой у вас на столе?
     - Нет, не брал.
     - Вы не обманываете?
     - Я,  кажется,  никому  еще  в  форточку не  бросал цветов,  чтобы  мне
обманывать.
     Ядвися почему-то засмеялась, ни капельки не обидевшись.
     - Хотите, пойдем сегодня гулять?
     - Пойдем,  пойдем!  - подхватил учитель. - Вы, может, не поверите, но у
меня,  честное слово,  была  та  же  самая  мысль,  только  я  не  отважился
предложить вам.
     - Тогда заходите к нам.
     - Обязательно! С великим удовольствием!
     Она  снова помчалась в  свой  двор.  Дети  шумели,  гомонили,  спорили,
хвалили свои и хаяли чужие ямки.
     Лобанович стоял счастливый,  о  чем-то думал,  и едва приметная веселая
улыбка блуждала у него в глазах и на губах.
     "Почему она спросила про книгу?  -  подумал Лобанович. - Не положила ли
она что-нибудь в нее?"
     А  тем  временем  Ядвися,  крадучись,  с  другого  хода,  пробиралась в
квартиру учителя,  чтобы  тайком вынуть из  книги  бумажку,  на  которой она
написала вчера: "Милый-дурень", - чего Лобанович не заметил,


XXX

     Заперев дверь кухни со двора,  Лобанович быстро побежал в свою квартиру
другим ходом - через классную комнату. Тихонько ступая, подошел он к двери и
только прикоснулся к  ней рукой,  как в  то  же мгновение панна Ядвися пулей
метнулась в  кухню,  чтобы  выскочить во  двор.  Но  дверь  не  открывалась.
Оглянулась - на пороге стоял учитель.

     Ах, попалась пташка, стой,
     Не уйдешь из сети!
     Не расстанемся с тобой
     Ни за что на свете! -

     спокойно декламировал Лобанович,  не сводя с  Ядвиси глаз,  любуясь ею,
радостно улыбаясь.
     Она и  в самом деле выглядела как пойманная пташка.  Удивление,  испуг,
какая-то  виноватая  улыбка  мелькнули на  ее  лице.  Круглые  темные  глаза
смотрели то на дверь,  то на учителя.  Одна рука ее была сжата, - верно, там
была та записочка с двумя словами.
     - Зачем вы заперли эту дверь? - с невинным видом спросила она.
     - Для того чтобы те  самые ножки,  которые пришли сюда через школу,  не
вышли через кухню.
     Лобанович подошел к ней совсем близко. Она беспокойно задвигалась.
     - Пустите меня!
     - Вы  моя гостья и  пленница.  Ни одному охотнику на свете не случалось
поймать такую славную дикую козочку,  как  мне  сегодня.  Дайте же  мне хоть
наглядеться на нее!
     - Ну, в следующий раз вы не поймаете меня.
     - А зачем мне ловить, если я уже поймал?
     Она вдруг бросилась ему под руку,  чтобы убежать.  Но он крепко схватил
ее под мышки и не пускал.
     - Что вы делаете?  - гневно проговорила она. - Не смейте прикасаться ко
мне!..
     - Вы же сами бросились мне на руки,  -  сказал учитель и  почувствовал,
как взбунтовалась в нем кровь.
     Он  держал  ее  теперь только за  руку.  Она  снова  стала  вырываться.
Темно-русые волосы рассыпались по ее плечам пышными, волнистыми прядями.
     - Нет, милая пленница, ничего не выйдет, не пущу!
     С  распущенными волосами,  с  пылающими щечками,  она  была  необычайно
красива, и учитель не мог оторвать от нее глаз.
     - Ну,  послушайте,  -  просительным тоном проговорила она, - я никак не
ожидала, что вы будете меня мучить!
     - А вы меня не мучите? - спросил он и глянул ей в глаза. - Выкуп дайте,
тогда я отпущу вас.
     - Мне нечем платить, - сказала она, одной рукой стараясь поправить свои
волосы.
     Учитель нарочно снова разбросал их.
     - Ах, отстаньте вы!
     - Нет,  не отстану.  Если бы вы знали, какая вы красивая с распущенными
волосами, вы всегда ходили бы так.
     - У моей мамы тоже были роскошные волосы, но доля ее была несчастливая,
- печально проговорила она.
     Лобановичу стало жалко ее. Он выпустил ее руку и заглянул ей в глаза.
     - Бедная вы, милая, хорошая, славная Ядвисечка!
     - У-у,  все вы такие ироды, тираны! - с какой-то ненавистью проговорила
она.
     Лобанович хотел ответить,  что  она ошибается,  но  не  успел.  Девушка
внезапно  обхватила  руками  его  щеки  и,  приблизив  к  себе  его  голову,
поцеловала,  а  затем с  силой оттолкнула его и  бросилась за дверь.  А  он,
словно опаленный молнией,  стоял несколько мгновений неподвижно.  Потом, как
дикий зверь,  бросился догонять ее.  Она  же  стояла на  пороге,  держась за
щеколду, и была совершенно спокойна.
     - Если вы осмелитесь поцеловать меня, клянусь памятью матери, я брошусь
под поезд! - И ее темные, глубокие глаза блеснули искрами гнева.
     - Милая, родная Ядвисечка! Нет, нет, не буду... А погулять мы пойдем?
     - Дурень! - проговорила она.
     Потом вскинула на него свои добрые,  чистые глаза, улыбнулась и исчезла
за дверью, держа в руке узенькую бумажку.
     Лобанович возвратился в  комнату.  Его руки и  ноги дрожали.  Он присел
возле стола на край дивана и сидел,  не думая ни о чем. Затем встал, шатаясь
пошел в кухню, выпил воды. Внутри у него все кипело от счастья и радости.
     "Что за девчина!  Что за характер!  - несколько раз повторил счастливый
учитель.  -  Она любит меня!..  Разве же  "можно не  любить ее,  эту лучшую,
прекраснейшую сказку Полесья! Ядвисечка! Милая! Любая!"
     Два старших ученика,  которые готовились к  экзамену,  вошли и  сказали
учителю, что все ямки выкопаны.
     - Соберитесь в классе, я вам скажу несколько слов и отпущу домой.
     Веселый,  дружный шум  ворвался в  школу,  звонкие,  счастливые детские
голоса наполнили весь дом.
     Учитель вошел в класс, похвалил детей за работу и сказал им:
     - Завтра уже не приносите с собой книг.  Возьмите несколько лопат, - он
назначил старших учеников,  -  и  соберитесь здесь.  Пойдем в лес,  выкопаем
деревца и посадим их в ямки,  которые вы сегодня приготовили. А теперь идите
домой.
     Учитель не выходил никуда весь вечер. Неожиданный случай о "пленницей",
поцелуй панны Ядвиси наполнили его  счастьем,  и  ему  казалось,  что  этого
счастья  хватит  надолго.  Он  без  конца  вспоминал и  снова  переживал все
подробности последней встречи с  Ядвисей.  Почему она сказала,  что бросится
под поезд,  если он посмеет поцеловать ее,  и даже поклялась памятью матери?
Почему обругала его,  а  потом как бы раскаялась в  этом и одарила его такой
доброй улыбкой, будто просила простить ее? Он ходил по комнате и все думал о
ней.  И чем больше думал,  тем сильнее хотелось ему снова увидеть свою милую
Ядвиську,  услышать ее голос,  заглянуть ей в глаза,  чтобы прочитать в них,
что происходит в ее душе.  Он часто посматривал в окна,  надеясь увидеть ее.
Ее  имя  звучало у  него  в  ушах необычайной музыкой и  приобрело для  него
какой-то особый смысл.
     На  следующий день Лобанович проснулся позже обычного,  так  как  ночью
долго не мог уснуть, проснулся с мыслью о своем счастье, о Ядвисе. Он встал,
когда уже в  школе слышались детские голоса.  Вспомнил,  что сегодня суббота
перед вербным воскресеньем и  что в  этот день он  заканчивает свою работу в
школе, - ведь после пасхи придут заниматься всего три ученика, которым нужно
подготовиться к экзаменам.
     С веселым шумом шли дети в лес со своим учителем,  сбившись вокруг него
тесной стайкой.
     День  был  ясный,  теплый.  Даже  на  тельшинской улице подсохла грязь.
Крестьяне с сохами и севалками,  с мешками,  наполненными овсом,  выезжали в
поле. С жалобными криками сновали над залитыми водой болотами чибисы, словно
они потеряли что-то  очень дорогое и  теперь искали и  никак не находили.  В
тихих  заводях и  лужах  тянули  свою  однотонную,  печальную песню  зеленые
лягушки,  а  дальше,  в  болотах,  среди  леса  перекликались бугаи [Бугай -
болотная птица,  выпь],  бухая как в пустые кадушки. Эти глухие звуки далеко
вокруг  будили леса,  придавая общему настроению Полесья какой-то  особенный
тон.  Степенные, важные аисты с необычайной серьезностью шествовали по краям
болот либо взлетали на  высокие старые сосны и  обновляли свои запущенные за
зиму палаты. Кое-где на краю леса уже распускались молодые листочки березок.
Желтые пушистые сережки свисали с  веточек ивняка,  купаясь в лучах солнца и
приманивая пчел и  шмелей.  Зеленые цветочки пробились на свет сквозь сухую,
выцветшую листву,  и  чарующий аромат разливала в  воздухе молодая черемуха.
Одни только могучие дубы,  обогащенные опытом своей долгой жизни,  не  очень
торопились раскрывать свои почки и выпускать из них свежую,  молодую листву:
ведь дуб мудрое дерево и не идет на приманки неверной вначале весны.
     Учитель остановился с  учениками на сухом место в  лесу и провел с ними
беседу о  том,  что они видели перед собой,  и  о  значении того дела,  ради
которого они  пришли сюда.  Дети рассылались по  лесу и  огласили его своими
криками и  щебетом.  Лобанович долго  искал молодую грушку.  Он  хотел найти
красивенькую грушу и посадить ее на память о своей любимой.
     Найдя  молодое,  крепенькое и  стройное деревце,  он  долго  и  бережно
возился возле него,  пока оно не было выкопано вместе с землей.  Сам нес его
домой,  посадил в уголке школьного двора, где больше всего светило солнце, и
дважды в тот день поливал водой.  Затем огородил эту грушу высокими кольями,
чтобы ее не потоптала и не поломала скотина.
     Для каждого