не мог он найти себе старика сторожа либо молодицу,  ну
пусть себе и  не  только Для  обязанностей сторожихи?  Но  зачем держать эту
безносую?  В чем тут причина?  Нечистое,  видно, дело. Или вот еще - подарки
своим  ученикам  покупает.   Никто  этого  не  делает.  Какой  дурень  будет
выбрасывать на ветер деньги!  Видимо,  и здесь есть какой-то свой расчет.  С
крестьянами зачем-то знакомства заводит.  Смотришь -  то один, то другой, то
сразу несколько на квартиру к нему заходят.  И кто заходит?  Люди, которые в
селе никакого веса не имеют,  а если и имеют,  то в плохую сторону, как этот
Аксен Каль.
     Сама собой напрашивается мысль: "Демократ и смутьян!"
     При случае дьячок нет-нет и заговорит с кем-нибудь о соседе:  интересно
знать, как люди смотрят на это?
     Когда о  всех этих фактах дьячок доложил отцу Николаю,  батюшка сначала
махнул  рукой  и  засмеялся своим  мелким утробным смехом,  потом,  подумав,
устремил глаза  в  пространство,  наконец качнул головой направо и  налево и
сказал:
     - Все может быть.
     Примеры,  подтверждающие такой вывод, можно было найти в газете "Свет",
которую выписывал отец Николай.
     Иван Прокофьевич,  казенный лесничий, лысый человек лет сорока, блеснув
своими быстрыми и острыми глазами, заметил:
     - Пустое! Семинарский идеализм еще не совсем выветрился.
     А писарь заключил:
     - Популярности себе ищет.
     Хотя в  этих взглядах разных лиц на  одного человека не  было согласия,
тем не менее дьячок не только не отказался от своей мысли,  а, наоборот, еще
сильнее укрепился в  ней:  с  какой стороны ни  взгляни на  дело,  поведение
молодого учителя не  совсем обычное.  Людям со  стороны это не  так в  глаза
бросается,  но  старого дьячка  не  проведешь.  Нет,  к  такому  соседу надо
присматриваться!  И нужно быть осторожным, ибо учитель, видать, тоже человек
осторожный.  Недаром он  тогда,  проводив Аксена,  ходил возле речки,  чтобы
дознаться, кто был под окном, и встретил его, дьячка. Узнал или нет?
     Чтобы  не  дать  повода соседу думать плохое о  себе,  дьячок решил сам
навестить Лобановича.
     Однажды вечерком он вошел на школьный двор и  постучал в  кухню.  Ганна
открыла дверь.
     - Добрый вечер, Ганна! - громко поздоровался дьячок. - Дома учитель?
     Лобанович высунулся из своей двери.
     - Не заходите вы ко мне - так я сам заглянул по-соседски к вам.
     - И хорошо сделали.  Садитесь,  пожалуйста.  Вы меня простите, что я до
сих пор не зашел к вам. Даже и сегодня собирался, - солгал учитель.
     - Ой,  правда  ли?  -  спрашивает дьячок  и  лукаво прижмуренным глазом
глядит на соседа.
     - Ну, неловко мне и оправдываться, раз я виноват перед вами.
     - Похвально, что хоть вину признаете свою.
     - Я всегда уважаю людей, которые старше меня.
     - А как в святом писании сказано на сей случай? - спрашивает дьячок.
     - "Пред  лицем  седаго восстани и  почти  лицо  старче",  -  ученически
отвечает Лобанович.
     - Священное писание знаете, но по священному писанию не поступаете. - В
голосе дьячка слышится укоризна.
     - А кто живет по священному писанию?  Священное писание запрещает таить
обиду на кого бы там ни было, а вы на меня обижаетесь.
     - Сохрани боже!  Никакой обиды на вас не имею.  Каждый волен жить,  как
считает лучше,  -  говорит дьячок  и  оглядывает комнату.  -  А  ничего себе
квартирка у вас.
     Дьячку нужно что-то говорить, и он повторяет:
     - Ничего квартирка.
     Наступает короткое молчание.
     Учитель  пытается заговорить,  но  разговор не  клеится.  Его  выручает
дьячок:
     - Не скучно вам одному?
     Лобанович оживляется.  Нет,  ему совсем не скучно, у него есть работа в
школе, а по вечерам он или читает, или готовится к следующему школьному дню.
     - А  я  к вам хотел как-то зайти,  но здесь кто-то был,  и я не захотел
мешать вам.
     - Вы  мне нисколько не помешали бы.  Пожалуйста,  заходите,  -  говорит
учитель и тут же думает: "А лучше, чтобы ты не заходил".
     Разговор снова прерывается.
     - Ну, а как у вас хор? - наконец переходит дьячок на деловую почву.
     - Никак.
     - Митрофан Васильевич организовал в свое время хор,  и ничего себе пели
в  церкви.  Вам бы  только поддержать его.  Знаете,  благочиние церковное от
этого во многом зависит.
     - О,  Митрофан Васильевич выдающийся учитель и  память о нем не умрет в
выгоновской школе.
     Начинают хвалить Митрофана Васильевича, хвалить неискренне и фальшиво.
     - А теперь ему повышение дали, - говорит дьячок. - Назначили в городе в
приходское училище.  А  там,  знаете,  учителя уже  и  форму  свою  имеют  с
блестящими пуговицами, и фуражки с кокардами носят, как чиновники.
     - Митрофан Васильевич такую  честь  заслужил в  полной мере!  -  с  еле
скрытой насмешкой аттестует своего предшественника Лобанович.
     - Умел человек поставить себя, - замечает дьячок.
     - Да, это не всем удается.
     - Не зарыл своих талантов в землю.
     Нудный,  пустой  разговор тянется с  короткими перерывами,  течет,  как
гнилая вода в грязном ручейке.
     Дьячок сидит уже более часа и не собирается домой.  Да и что ему делать
дома? Не знает дьячок, куда девать свое время. Хозяйство его небольшое, Даша
одна справляется с ним.
     Даша -  молчаливая, угрюмая, замкнутая девушка. О чем она думает, что у
нее на сердце, она никому не говорит, даже отцу не открывается. Правда, отец
не  очень и  старается заглянуть в  ее сердце.  Он знает,  что ей давно пора
замуж,  но  где ты возьмешь теперь жениха!  А  Даша сама надулась на молодых
людей, - что же ей еще оставалось делать?
     Дьячок сидит,  время от времени посматривает на свои вывернутые пальцы,
о чем-то думает, и хитроватая улыбка мелькает в его прищуренных глазах.
     Неинтересно сидеть со старым дьячком.  Сухой и пустой, как обмолоченный
сноп.  Какой-то старческий скептицизм сквозит в каждом его слове, затхлостью
прошлого отдает его  речь,  и  сам  он,  пропахший обветшалыми и  бездушными
церковными канонами,  лампадным маслом  и  воском церковных свечей,  кажется
неприятным архаизмом, враждебным всему, что свежо и молодо.
     Время от  времени учитель украдкой бросает взгляд на дьячка:  "И был же
когда-то человек молодым... Какой он был в юности? - мелькают мысли у него в
голове.  -  Вероятно, были у него тогда какие-то стремления, чего-то ждал от
жизни человек. И как он сделался таким заскорузлым, сухим и черствым?"
     Дьячок начинает его раздражать,  злить,  мешать ему.  А тот сидит себе,
покуривает папиросы соседа,  разглядывает свои кротовьи лапы-руки. Лобанович
не знает,  о чем говорить с ним, как поддержать разговор. Вместе с дьячком и
он переводит глаза на его руки,  останавливает на них свое внимание. Наконец
не выдерживает и спрашивает:
     - Отчего это у вас такие руки, Амос Адамович?
     Амос  Адамович -  так  зовут дьячка -  смотрит на  свои  странные лапы,
растопырив пальцы, усмехается и говорит:
     - От старости и от ревматизма. Стареет человек - изменяются и формы его
тела.  Не красит,  милый мой, старость человека... А вы знаете, чем лечусь я
от ревматизма?
     - Чем?
     - Крапивой. И очень помогает.
     - Как же вы лечитесь крапивой?
     - Рву  крапиву и  бью  его  по  рукам.  Нахлещешь их  -  и  сразу легче
становится.  А  доктора не  знают лекарства от ревматизма.  Крапива -  самое
лучшее лекарство.
     - А зимой как вы лечитесь крапивой?
     - Зимой хуже: не растет крапива. Это хорошо свеженькой.
     Дьячок начинает рассуждать о  большой ценности крапивы.  Чтобы здоровым
быть, не мешает иногда всего себя посечь крапивой. От крапивы он переходит к
прошлому.  В старину люди никаких докторов не знали и были здоровые.  Вообще
прежде жилось лучше.  Продукты были дешевые.  За три копейки черт знает чего
можно было купить. И люди были лучше.
     Ведет  разговор  Амос  Адамович  неинтересный,   много  раз  слышанный.
Вспоминает какого-то  исправника,  как  тот из  сметаны масленку [Масленка -
творожистая сыворотка, остающаяся от сметаны после отделения масла] делал.
     Бедный учитель то и  дело смотрит на часы,  а дьячок не замечает этого.
Кажется, он никогда не уйдет отсюда.
     Так проходит весь вечер.
     - Вы, должно быть, поздно спать ложитесь? - спрашивает учитель.
     - Как  когда,  -  отвечает  дьячок  и  снова  сидит,  смотрит  на  свои
вывернутые пальцы.
     "Ах, чтобы ты лег и не проснулся больше!" - думает Лобанович и не может
дождаться, когда его гость уйдет.


XVIII

     Начало ноября.
     Вечер.
     Лобанович сидит  в  своей  любимой комнатке.  На  столе горит лампа под
светлым абажуром.  В окна глядит густой мрак.  Низко свисают седые тучи, сея
мелкий дождь.  Тихо и глухо.  Только из кухни доносится голосок Юсты, поющей
песенку, да изредка скажет что-нибудь своей дочери Ганна.
     Учитель просматривает бумаги, присланные сегодня с почты через волость.
С  почтой  пришла  и  газета  "Гражданин".  Редактор  этой  газеты  -  князь
Мещерский.   Отвратительная  черносотенная  газетка   "сверхпатриотического"
содержания.  Высылается в школы бесплатно, издается на казенную субсидию для
распространения монархических идей.  В  газете помещаются и  соответствующие
рисунки.  В этом номере также есть рисунок:  царь Николай II сидит за столом
среди книг и  бумаг с  пером в  руке.  Выражение его лица глубокомысленное и
озабоченное. А где-то на заднем плане суетится народ, занятый своими делами.
Под рисунком подпись: "Народ веселится, а царь работает".
     Лобанович смотрит на  рисунок,  и  по  его  лицу  пробегает ироническая
улыбка. Потом он хватает газетку и швыряет куда-то в угол.
     "Мерзость!"
     Возле школьного крыльца со стороны выгона слышатся чьи-то шаги, а затем
осторожный стук в дверь.
     "Кого это еще нелегкая несет?" -  думает учитель и идет к двери, подняв
на всякий случай с пола "Гражданина" князя Мещерского.
     - Кто? - спрашивает Лобанович.
     - Учительница, - слышится за дверью молодой девичий голос.
     Визит  незнакомой  учительницы,  да  еще  в  поздний  час,  его  сильно
удивляет. Он открывает сначала дверь в свою квартиру, чтобы виднее было, так
как в сенях темно, и впускает учительницу.
     - Заходите, будьте любезны.
     Учительница входит в темноватую комнату и останавливается.
     - Проходите дальше - там светлее и теплее.
     - Но прежде нужно познакомиться.  Ольга Андросова... Не испугала я вас?
- спрашивает учительница и смеется.
     - Если пугаться учительницы, то лучше пойти и утопиться в Пине.
     - Вы простите меня.  Еду в  свою школу,  в Купятичи,  и по дороге к вам
заехала.
     - И  очень хорошо сделали.  Разденьтесь и немного посидите.  У меня как
раз и самовар сейчас будет готов.
     Ольга Андросова еще совсем молодая девушка. Год, как окончила гимназию.
Смуглая,  круглолицая,  живая и быстрая.  Фигурка у нее стройная,  складная.
Темные волосы подстрижены. Глаза бойкие и смелые.
     - Вы еще не были в своей школе?
     - Нет, не была. И не знаю, какая она там. А вы уже давно здесь?
     - Скоро два месяца будет.
     - И работу начали в школе?
     - Начал. Второй месяц как занятия идут.
     - Охти мне! Как же я отстала от вас!
     - Почему же так поздно вас назначили?
     - Назначили меня с первого октября.  Ну,  пока пришло назначение,  -  а
живу я  на  Смоленщине,  -  да  пока приехала сюда,  да  в  Пинске немного у
знакомых побыла, вот и опоздала.
     - Ну что ж, лучше поздно, чем никогда.
     Андросова -  бойкая,  общительная девушка.  Не прошло и пяти минут, как
они  разговорились,  словно давно уже были знакомы.  А  когда Ганна принесла
самовар, учительница взяла у нее полотенце, стала вытирать стаканы, попросив
на  это  разрешение,  и  сама налила чаю  хозяину и  себе.  Она  пила чай  и
рассказывала о том,  как добиралась сюда.  Заговорившись,  курила и, видимо,
чувствовала себя здесь очень хорошо.
     Но в  самый разгар чаепития и  разговора в окно постучал возчик.  О нем
здесь и  забыли.  Возчик этот -  крестьянин из  Купятич.  Ему надоело стоять
возле школы, и он забарабанил в окно.
     - Скоро поедем?
     Ольга Викторовна посмотрела на Лобановича.
     - Я и забыла, что мне ехать нужно. Что ж, буду собираться.
     - Ольга Викторовна!  Отправляйте вы свою подводу домой,  а сами ночуйте
здесь.  Уже ночь, а пока доедете, еще пройдет час. А в школе вашей, наверно,
холодно и,  возможно,  никого нет.  Говорю вам, отбросьте всякие церемонии и
оставайтесь ночевать.  Завтра пойдете в волость, - а в волости вам все равно
надо побывать, - возьмете подводу и поедете.
     Учительница смотрит на Лобановича.
     - А знаете, - говорит она, - вы подаете мне гениальную мысль.
     Лобанович выходит во двор.
     - Поезжайте  домой,  -  говорит  он  подводчику.  -  Учительница  здесь
останется.
     - Здесь так здесь. Но зачем я битый час стоял?
     Возчик поворачивает коня, бубнит что-то себе под нос и отъезжает.
     Лобанович  возвращается в  квартиру,  а  Ольга  Викторовна по  какой-то
аналогии вспоминает один случай из своей жизни и рассказывает о нем.
     - Однажды   в   Смоленске   останавливает   меня   оборванный   человек
интеллигентного вида:  "Дайте мне,  барышня,  на выпивку". - "Сколько же вам
дать?" -  спрашиваю. Оборванный человек глубокомысленно приставляет палец ко
лбу.  "Представьте себе,  барышня,  впервые в  жизни  наталкиваюсь на  такой
вопрос!  Ну,  дайте,  чтобы можно было червяка залить".  -  "Понятие "залить
червяка" - вещь неопределенная и растяжимая: одному и "крючка" достаточно, а
для  другого  "крючок"  -   капля  в  море",   -  замечаю  ему.  "Совершенно
справедливо.  Я именно из категории тех, для кого "крючок" - капля в море...
"
     Ольга Викторовна как бы спохватывается и говорит:
     - Может быть, коллега, я вам мешать здесь буду? Бестолковая я!
     - Нисколечко!  - успокаивает ее Лобанович. - Квартира моя просторная, и
даже кушетка мягкая есть.
     - Да вы буржуй! - смеется Ольга Викторовна.
     - Я только пользуюсь, можно сказать, от вашего брата.
     - Как так?
     - Тут была когда-то учительница,  которой симпатизировал инспектор. Это
он  для  нее  приобрел такую буржуйскую роскошь.  Так что вы  на  нее имеете
большее право, чем я.
     - Ну ладно! - соглашается Ольга Викторовна. - Будем считать этот вопрос
исчерпанным.  А теперь хотела бы я просить,  коллега,  чтобы вы ввели меня в
курс школьного дела,  ведь я в нем ни черта не понимаю.  Не знаю даже, как и
приступить к нему.
     - Ну что ж,  расскажу вам, как и что. Только с вас за это магарыч, ведь
даром, говорят, и коза не прыгает, - шутит Лобанович.
     - За  этим  дело  не  станет.  Приезжайте  ко  мне,  угощу,  -  смеется
учительница.
     - Ну,  если  так,  слушайте.  Прежде всего вам  нужно собрать учеников.
Обычно это делается так:  вы  назначаете день сбора,  а  староста -  можно и
через попа -  оповещает родителей,  чтобы посылали в школу детей.  Соберутся
дети, вы их запишете в особый журнал... Вот это все я покажу вам...
     Лобанович  приносит  журналы  и  раскладывает  их  перед  учительницей,
показывает, в каком журнале и что надо записать.
     - Как видите,  журнал сам подсказывает,  как и  что записывать.  Но это
пустяки. Самое паршивое в нашей учительской практике то, что одному человеку
приходится вести работу с четырьмя группами, а у вас еще и школа многолюдная
- около ста детей наберется.
     - Что вы говорите!  Около ста человек?  И четыре группы! Да ведь это же
свинство! Что же я буду делать?.. Охти, головонька моя!
     Страх  и  недоумение отражаются на  лице  Ольги  Викторовны.  Лобанович
смотрит на нее, а затем хохочет.
     - Так это же обычное явление в наших школах, - замечает он.
     - Но  я  не  могу  себе  представить,  как  можно вести работу в  таких
условиях. И все четыре группы в одной комнате?
     - А  как  же  иначе?  Страшного здесь ничего нет.  Нужно только заранее
распределить свою работу таким образом,  чтобы у вас всегда была группа, где
вы  будете  вести  основную  работу,  а  другие  группы  тем  временем пусть
занимаются сами под вашим контролем.  Группы вы  меняете,  чередуете,  но ни
одну не упускаете из виду, иначе в классе будет шум, беспорядок.
     - Невеселые вещи рассказываете вы мне,  Андрей Петрович. Если бы знала,
не  приехала  бы  к  вам...  Миленький  Андрей  Петрович,  научите  же  меня
распределить работу так, чтобы удобно было вести ее!
     - Вы так хорошо попросили меня, что я должен научить.
     Лобанович приносит  свое  расписание работы  в  школе.  Садятся  рядом.
Учитель   показывает   ей   расписание   и   объясняет.   Ольга   Викторовна
присматривается, начинает разбираться и совсем веселеет.
     - Ну,  я  спишу  ваше  расписание,  сдеру  его  до  буквы.  Дайте  мне,
пожалуйста, лист бумаги... Ах, как славно, что я к вам заехала и как умно вы
поступили, что не пустили меня!
     Она снова оживляется,  с  жаром принимается за  работу.  Через четверть
часа они окончили переписывание.
     - Ну, теперь меня не возьмешь за рубль двадцать! - говорит учительница,
пряча расписание.
     Речь  ее  развязная,  бойкая.  С  Лобановичем держится  по-товарищески.
Лобанович присматривается к  ней,  раздумывает,  к какой категории женщин ее
отнести. Она напоминает ему тургеневскую нигилистку.
     - Ну,  как вы вообще смотрите на свою учительскую миссию?  - спрашивает
он.
     - Ох, скажу вам, нудное это дело! Да я его и не знаю. А вы так напугали
меня,  хотелось повернуть отсюда и  дать драпака.  Я только утешаю себя тем,
что,  к счастью, вы мой сосед, и надеюсь, что вы поможете мне, если я иногда
упрусь лбом в стену.
     - Видите, Ольга Викторовна, все дело в том, чтобы полюбить свою работу.
Если  вы  полюбите  ее  и  увлечетесь ею,  то  найдете  способ  устранить  и
преодолеть препятствия, когда они встретятся.
     - Чтобы полюбить свое дело,  нужно еще и верить в его смысл, - замечает
Ольга Викторовна. Она опускает глаза, будто веры у нее как раз и не хватает,
только сказать она об этом не отваживается.
     - Но ведь вы, наверное, верите, если выбрали себе учительскую дорогу.
     - Вы  думаете,  все  учителя  так  увлечены своим  делом,  что  целиком
отдаются ему?  -  вопросом отвечает Ольга  Викторовна,  видимо  уклоняясь от
прямого ответа.  Потом она поднимает глаза на Лобановича. - Андрей Петрович,
скажите, пожалуйста, добро вы творите народу или зло, забивая головы детей и
их чистые души всякой казенной трухой?
     "Ах,  вот ты какая!" - думает Лобанович и чувствует, как больно уколола
его эта странная девушка.
     - Тот,  кто знает,  что он сознательно начиняет детские мозги этой, как
вы называете,  казенной трухой,  тот мерзавец,  либо несчастный,  безвольный
человек, или просто ремесленник, готовый за деньги делать все что хочешь. Но
что мешает отбросить эту труху и направить внимание детей в другую сторону?
     - Как же это сделать? - спрашивает Ольга Викторовна.
     - Вот  это  и  надо  обдумать.  Я  знаю,  что  такая работа в  тайне не
останется.
     Дальнейший   разговор    сближает    их,    рассеивает   недоверие    и
настороженность,   которые  мешают   проявлению  искренности  и   прямоты  в
отношениях людей, особенно малознакомых.
     Ольга Викторовна рассказывает,  как  летом она  жила  среди студентов и
учителей,  какие  разговоры велись между ними,  как  враждебно настроены они
против этой  "казенной трухи".  У  нее  есть интересные книги,  которыми она
охотно  поделится  со  своим  соседом.   Беседа  тянется  за  полночь,  пока
Лобанович,  как хозяин,  не вспоминает, что учительница устала с дороги, что
ей нужно отдохнуть.
     А  со  двора на  них  смотрит не  одна только черная,  молчаливая ночь:
дьячок Ботяновский стоит на  границе света,  падающего из  окна  учительской
квартиры,  и  густо нависшей над землей тьмы.  Он пристально всматривается в
молодую пару,