ович
почтительно приветствовал его по-белорусски: "День добрый!" - и спросил:
     - Это здесь редакция?
     - Здесь, - ответил молодой человек и в свою очередь полюбопытствовал: -
Вам, собственно говоря, кого нужно? По какому вы делу?
     Молодой человек говорил по-белорусски,  но с сильным польским акцентом.
Это  был экспедитор газеты,  секретарь по  хозяйственной части,  бухгалтер и
делопроизводитель.  Звали его Стасем,  а фамилия его была Гуляшек. Лобанович
рассказал,  что  редактор  прислал  ему  приглашение приехать  на  работу  в
редакцию.
     - Так  будьте  любезны,   раздевайтесь.   Редактор  обычно  приходит  в
двенадцать.
     Стась Гуляшек стал теперь значительно гостеприимнее и любезнее со своим
новым знакомым.  Он  даже высказал предположение,  что  здесь,  в  редакции,
Лобановичу будет предоставлена и комната, - Стась показал рукой на комнатку,
находившуюся напротив перегородки.
     - А сами вы где живете? - спросил Лобанович.
     - На квартире в  городе.  Со мной живет и моя мать,  -  ответил Стась и
добавил: - У нее кое-кто столуется.
     Стась оказался разговорчивым и  готовым на  разные услуги человеком.  С
разрешения Стася Лобанович зашел в  ту  комнатку,  которая должна была стать
его  квартирой.  Комнатка была  запущенная,  давно  не  беленная,  мрачная и
неуютная.  Номер газеты,  наклеенный на стеклах так, чтобы можно было читать
его с  улицы,  заслонял свет и делал комнатку еще более темной.  Возле одной
стены в глубине комнаты стояла койка, похожая на санитарные носилки. Дерюжка
крестьянского производства, прикрепленная к двум боковым деревянным брускам,
была продавлена,  и вся постель напоминала собой корыто. Так потом и называл
ее Лобанович.
     Вскоре в редакцию пришел и сам редактор,  высокий, плечистый, с пышными
черными усами. Видно было, что, перед тем как выйти из дому, редактор цеплял
на усы наусники,  а концы их, туго натянув, завязывал на затылке и так ходил
около часа, чтобы придать усам желательный для их обладателя вид. Вся фигура
редактора,  манера держаться,  шляпа и платье свидетельствовали о стремлении
произвести впечатление,  пустить пыль в глаза. Своему внешнему виду редактор
придавал большое значение.  В  разговоре с  малознакомыми людьми он держался
независимо,   любил   употреблять  такие  словечки  и   выражения,   которые
характеризовали бы его как человека самобытного,  не похожего на других и  в
то же время шутника и оптимиста.  После каждой меткой фразы или поговорки он
смеялся солидным, басовитым смехом.
     - Го! - приветливо сказал редактор, увидя Лобановича. - С приездом вас,
дядька Андрей! Работать будем. Что?
     - Благодарю за доброе слово, - почтительно ответил Лобанович. - Не знаю
только, справлюсь ли с работой.
     - Не святые горшки лепят, - сказал редактор и махнул рукой. - Закрутим,
пане мой, дело так, что пыль столбом пойдет. Что?
     Редактор положил на  плечо  Лобановичу свою  тяжелую руку,  давая  этим
понять,  что  он,  редактор,  человек простой и  деловой,  а  редакционное и
газетное дело поставлено как  нельзя лучше.  Редакторский оптимизм увлекал и
радовал Лобановича: ведь ему хотелось, чтобы так оно и было.
     - А   скажите,   пожалуйста,   как  расходится  газета  в   народе?   -
поинтересовался Лобанович.
     Редактор на мгновение отвел в  сторону глаза,  словно немного смутился,
но твердо ответил:
     - Хорошо,  очень хорошо,  дядька Андрей. А будет расходиться еще лучше,
если начнем печатать ее  -  есть у  нас  такое предположение -  кириллицей и
латинкой: ведь много есть белорусов-католиков.
     Эту  новость Лобанович встретил без  особого восторга:  ведь  тогда уже
ходили  разговоры о  том,  что  к  белорусской газете примазываются польские
клерикалы. Но он счел за лучшее пока что промолчать.
     Долго еще говорил редактор,  переходя от  одной темы к  другой.  Он  не
забыл   даже   упомянуть  о   возможной  посылке  Лобановича  в   Краковский
университет. На прощание редактор дал Лобановичу гривенник на обед.
     - Подкрепитесь и отдохните с дороги.
     Редактор показал рукой на комнатку,  в которой стояла похожая на корыто
продавленная койка.


XX

     Неподалеку  от  редакции  работала  столовая-чайная,  открытая  "Союзом
истинно русских людей". Там можно было за пять копеек съесть тарелку борща и
соответствующую порцию каши.  Обо  всем  этом  сообщил Лобановичу услужливый
Стась.
     - Хоть столовка и черносотенная, но почему не попользоваться ею тому, у
кого мало денег! - хитро подмигнул Стась и добавил: - Не сделают же человека
черносотенцем черносотенский борщ и каша. Как вы смотрите на это?
     - Согласен с  вами,  Станислав Зигмундович,  -  подхватил Лобанович.  В
глазах у него блеснул веселый огонек.  -  Это даже будет интересно: "истинно
русские люди" по дешевке подкармливают крамольников!
     Стась засмеялся.
     - И не только крамольников,  но и прямо... бог его знает кого, - сказал
он.
     Вскоре они уже сидели в столовой, довольно просторной, но грязноватой и
примитивно обставленной.  Столы были топорной работы и без скатертей. Вместо
стульев  возле  них  стояли  деревянные табуретки и  просто  длинные,  узкие
скамейки.  За столами сидело несколько посетителей неопределенной профессии.
Лобановичу даже показалось,  что среди них есть обычные карманники.  В  этой
компании Стась и Лобанович выглядели элегантными молодыми людьми. Вот почему
на них подозрительно посмотрел человек средних лет, с широкой русой бородой,
сидевший возле буфета,  где стояли вместительные чайники,  стаканы и тарелки
незамысловатого производства.
     Возле буфета и между столами не торопясь ходила курносая,  розовощекая,
еще  молодая женщина.  Она  разносила чай и  подавала борщ и  кашу.  Один из
посетителей нежно назвал ее "перепелочкой", когда она подошла к нему.
     По соседству с тем столом, за который сели Стась и Андрей, примостились
два человека, по виду мещанин и крестьянин. Они вели разговор о своих делах,
о заработках, кому, как и где повезло.
     - И много же ты заработал? - услыхал Лобанович.
     Крестьянин вздохнул,  провел  рукой  по  усам,  глянул  на  мещанина  и
серьезно ответил:
     - Рупь и две ноздри круп.
     Лобанович не раскаивался, что зашел сюда: здесь можно и утолить голод и
спокойно понаблюдать людей,  услышать меткое словечко или  выражение.  Можно
также увидеть и интересные сцены.  Он вспомнил Янку Тукалу.  Жалко,  что его
нет  здесь.   Наверно,   выдумал  бы  афоризм,   -  например,  такой:  "И  в
черносотенной грязи можно найти крупицы золота" (Лобанович имел в виду слова
крестьянина о его заработке).
     Начинало вечереть,  когда Лобанович, обойдя многие уголки города, порой
чрезвычайно живописные, очутился снова в редакции.
     Стась окончил свой рабочий день и ушел домой.  Лобанович остался один и
также   отправился  в   свою   "опочивальню",   где   стояла  известная  уже
койка-корыто.  Пожилая  женщина,  убиравшая в  редакции,  принесла дерюжку и
ворох  каких-то  лоскутьев вместо подушки.  Андрей постелил постель,  лег  и
усмехнулся:  ни один царь,  вероятно,  не чувствовал себя так хорошо в своей
постели,  как  чувствует себя в  этом корыте Лобанович.  Долгое время ему не
удавалось заснуть.  Он  вспоминал разные  события,  впечатления прожитого на
новом месте дня,  гадал,  думал,  что  нового принесет ему  завтрашний день.
Возникало много вопросов в  связи с  изданием газеты:  на какие средства она
издается, каковы перспективы ее в будущем?
     А  неугомонный город шумел.  За окном тарахтели колеса тяжелых повозок.
Ритмично цокали  по  мостовой подкованные конские  копыта,  слышались голоса
людей  и  заливистая музыка рельсов и  колес  старомодной,  конки на  крутых
поворотах.   Все  это  сливалось  в  глухой,   неумолкаемый  шум.  Под  этот
приглушенный шум  Лобанович  уснул  наконец  крепким  сном.  Но  как  только
рассвело и запела конка,  он проснулся и несколько часов лежал -  торопиться
было некуда.  Начинался новый день с  его  заботами и  хлопотами.  В  первую
очередь следовало так или иначе решить вопрос о  том,  как и на какие деньги
жить в редакции. На редакторских копейках и пятачках далеко не уедешь. Стась
вчера сообщил,  что для издания газеты специальных денег нет, что сотрудники
газеты,  -  правда, их не так много, - работают больше из-за идеи, чем из-за
гонорара,  и сам Стась получает всего три рубля в месяц да небольшой процент
от продажи газет,  но он любит белорусскую газету, сочувствует и помогает ей
как может.
     Часов  в  десять  утра  Стась  первым явился в  редакцию.  Он  дружески
поздоровался с Лобановичем.
     - Как отдыхали? - спросил Стась.
     - Благодарю.  Отдыхал,  можно сказать,  не хуже губернатора. Губернатор
дрожит за  свою жизнь,  он боится террористов.  А  мне чего бояться?  Дальше
ссылки и тюрьмы дорог для меня нет, - пошутил Лобанович.
     - Пускай лучше в ссылку и в тюрьмы идут губернаторы, - заметил Стась.
     Они  разговорились.  Видно  было,  что  Стась более или  менее знаком с
делами газеты и ее внутренним механизмом, но не все выкладывает, - может, он
и  не все знал,  а  может,  просто не хотел обо всем рассказывать.  От Стася
Лобанович узнал,  что  редактор Власюк играет в  газете второстепенную роль,
является официальным лицом, представителем редакции, юридическим редактором.
Подлинные же руководители и заправилы газеты -  братья Лисковские,  Стефан и
Ясь.  Фактическим редактором является Стефан Лисковский.  Старший брат Ясь -
казначей газеты.  Большую  часть  времени он  проводит далеко  за  пределами
редакции,  главным образом в разъездах. Что это за разъезды, Лобанович узнал
потом:   Ясь  Лисковский  поставил  себе  целью  собрать  как  можно  больше
белорусских экспонатов и  открыть краевой музей.  Не  последнюю роль в  этих
планах  играли  и  соображения определенной экономической выгоды.  Некоторые
ранее добытые экспонаты Ясь Лисковский выменивал на такие, которых у него не
было,  и  при  этом  с  прибылью  для  себя.  Разъезжая  по  разным  уголкам
Белоруссии,  по старинным городам и местечкам,  он не пропускал католических
монастырей,  костелов  и  старых  церквей,  заглядывал в  помещичьи усадьбы,
шляхетские фольварки,  обделывал свои дела и собирал подписку на белорусскую
газету.  Ксендзы, арендаторы и владельцы фольварков видели в газете средство
для распространения "польскости" в белорусском крае.  А может,  на эту мысль
наталкивал их  сам  собиратель белорусской старины.  Ксендзы и  панки в  тех
случаях,  если они не  подписывались на газету,  все же вносили определенную
дань  на  ее  издание.  Отсюда стало ясно,  почему газету печатали некоторое
время кириллицей и латинкой.
     В  свое  строго определенное время пришел редактор.  Как  всегда пышные
редакторские усы красовались в  своей боевой позиции,  не  выходя за пределы
той формы,  которую придали им  наусники.  И  сам редактор был,  как всегда,
спокойный,  уравновешенный,  с  тем же видом независимого веселого человека,
любящего пошутить и посмеяться.
     - Ну,  как  чувствуете себя  на  новой квартире и  в  новой,  пане мой,
обстановке? - спросил редактор Лобановича, поздоровавшись с ним и со Стасем.
     - Благодарю, Никита Александрович, чувствовал бы себя по-губернаторски,
если бы в животе кишки не играли марш.
     Редактор захохотал добродушно и раскатисто.
     - Люблю белорусов за  то,  что  они  никогда не  теряют чувства юмора и
обладают  аппетитом  запорожских  казаков!  Что?  Я  вам,  пане  мой,  найду
заработок.  Есть  у  меня  в  управлении Полесской железной дороги  знакомый
инженер,  Блок по  фамилии.  Я  с  ним переговорю.  Он  даст вам переписку с
хорошей оплатой.
     - За это благодарю, - искренне ответил Лобанович.
     - Мы вас,  пане мой,  на ноги поставим и свет откроем перед вами,  - не
унимался редактор, - а чтобы кишки марш не трубили, мы сейчас закатим бал на
всю Завальную улицу.
     Редактор дал Стасю несколько медяков и послал его купить пару булочек и
баранок. Сам же вытащил из угла примус и с увлечением начал возиться с ним.
     - А  тем  временем,  пока я  буду готовить губернаторское угощение,  вы
просмотрите корреспонденцию "Мартина из-за речки" и,  где нужно,  поправьте.
Человек способный, только язык у него хромает.
     Редактор сунул в  руки Лобановичу несколько продолговатых листочков,  а
сам засуетился возле примуса.
     Лобанович  присел  за   столик,   чтобы   основательно  ознакомиться  с
корреспонденцией.
     "Делают мне экзамен,  -  подумал он. - Ну что ж, или пан, или пропал. И
не святые же горшки лепят", - размышлял Лобанович под густой шум примуса.


XXI

     Утром на следующий день после разговора с  редактором Лобанович надумал
зайти к ному и к братьям Лисковским.  Все они были неженатые, или, как тогда
говорили,  "кавалеры", и жили на одной квартире. Ранний приход незнакомого и
нежданного гостя удивил Стефана Лисковского.  В  этот  день  из  всех  троих
квартирантов он  встал  первым  и  присел за  письменный стол.  В  ответ  на
несмелый стук Стефан подошел к двери и спросил:
     - Кто там?
     Лобанович,  как умел,  объяснил,  кто он  такой и  зачем пришел.  Дверь
открылась.  На  пороге стоял сам действительный редактор белорусской газеты,
молодой невысокий человек с белым,  довольно красивым лицом,  с темно-серыми
глазами. Он пожал руку Лобановичу и с приятной улыбкой повел его в кабинет.
     - Ну,  садитесь,  пожалуйста,  - Стефан показал на стул, стоявший перед
столом, а сам сел в кресло за стол.
     На  столе  лежали несколько номеров газеты,  рукописи,  разные статьи и
корреспонденции.  Стефан обрабатывал их для очередного номера газеты.  Среди
этих рукописей была и  корреспонденция "Мартина из-за  речки",  выправленная
вчера Лобановичем.  На  столе царил полный порядок,  рукописи и  газеты были
аккуратно сложены,  и  каждая вещь лежала на  своем месте.  Лобанович окинул
взглядом кабинет.  Ни в какое сравнение не шел он с конурой в редакции,  где
обосновался Лобанович и  где  стояло  его  "корыто".  Двумя  дверями кабинет
соединялся с другими комнатами квартиры.
     Стефан Лисковский взял со  стола "Мартина из-за речки",  ласково кивнул
головой налево и направо, как бы кладя этим начало разговору.
     - Совершенно согласен с вашими поправками.
     - Очень рад слышать это, - ответил обнадеженный Лобанович.
     - А как вам нравится наша газета? - спросил Стефан.
     - Обо мне и говорить нечего. Люблю ее. Люблю уже потому, что это первая
белорусская газета.  А  самое главное -  ее охотно читают простые люди,  для
которых она предназначена.
     Слова Лобановича вызвали новую улыбку на губах Стефана.
     - Очень,  очень приятно слышать это,  и особенно от вас,  -  проговорил
Стефан. В его тоне Лобанович почувствовал фальшивую нотку, но смолчал.
     В  эту  минуту дверь,  что была напротив,  медленно открылась и  оттуда
вышел Ясь  Лисковский.  Лобанович успел увидеть на  стене комнатки несколько
старинных сабель и пистолетов.  Но они только мелькнули в его глазах-  дверь
тотчас же закрылась.
     Ясь Лисковский был совсем не похож на брата и на целую голову выше его.
На лице Яся все время блуждала улыбка, порой очень сладкая, льстивая.
     - Познакомься:  новый сотрудник нашей газеты, талантливый, - представил
Стефан Лобановича.
     Ласковая улыбка на лице Яся расплылась еще шире.
     - Очень,  очень рад видеть вас в нашей среде, - сладко проговорил он. -
Фактически я знаком с вами,  заочно.  Знаете, профессия моя - путешествия. Я
путешествую из одного уголка Белоруссии в  другой,  присматриваюсь ко всему,
прислушиваюсь,  о  чем говорят люди,  -  одним словом,  ищу всего того,  что
составляет особенность белорусов. И о вас я также многое слышал, разумеется,
хорошее. А сейчас очень рад, что вижу вас перед собой.
     Лобанович молча слушал этого ловкого дипломата. А Ясь продолжал:
     - Растет наша  Белорусская грамада,  ширится и  собирается вокруг нашей
газеты группа сознательных белорусов.  Скоро мы  объединим все  наши  лучшие
силы.
     Говорил Ясь с  увлечением.  На  губах у  него появлялась попеременно то
сладкая,   то  настороженно-хитрая  улыбка.   В  самый  разгар  возвышенного
красноречия Яся  из  соседней  комнаты,  приоткрыв  дверь,  высунулся Никита
Александрович,  босиком,  в одной только нижней коротенькой сорочке. Вся его
почти голая фигура напоминала дебелую чугунную тумбу.  Нельзя было без смеха
смотреть на него.  Под носом у  Власюка красовались наусники,  концы которых
были  завязаны на  затылке.  Такой  "торжественный" выход редактора оскорбил
эстетическое чувство Яся Лисковского.  Ничего не  говоря,  он быстро вышел в
свою комнату,  снял со  стены одну из  старинных сабель,  не вынимая клинка,
шлепнул  раза  два  ножнами  по  редакторскому заду.  Редактор  нисколько не
обиделся и только сказал:
     - Не паненки же здесь сидят!
     Повернулся и пошел в свою комнату.  Там у него были гири и штанга, и он
приступил к гимнастическим упражнениям, а затем занялся туалетом.
     Братья же Лисковские говорили много,  с  большой горячностью,  говорили
так,  словно только у них открыты глаза на все явления современной жизни.  И
все,  что касалось работы газеты,  рисовали они в  розовых тонах.  Не обошли
также и Краковского университета,  где учится не одна только Элоиза Пашкевич
(Тетка),  но  и  много  других белорусов.  Им  помогает Белорусская грамада,
белорусское землячество.  Лобановичу также  не  заказан  путь  в  Краковский
университет.
     - Вы знаете,  уважаемый друг Андрей,  -  не унимался Ясь Лисковский,  -
культура идет к  нам и  дальше на  восток с  запада.  -  На  последнем слове
Лисковский сделал ударение.
     - А как определить границы этого запада? - спросил Лобанович.
     Ясь Лисковский снисходительно улыбнулся:  "Какой же ты,  братец,  неуч,
если ставишь такой вопрос!"
     - Запад - это Италия...
     - С римским папой или без папы? - кинул реплику "неуч" Андрей.
     Ясь Лисковский пропустил ее мимо ушей и продолжал:
     - Неметчина, Франция и, если хотите, Польша. Главным образом культура с
запада шла в идет к нам через Польшу.
     - Но Польши теперь,  как таковой,  нет. И если через нее шел шляхетский
"не позволяй" и реакционный католицизм и если это вы называете культурой, то
такую "культуру" собаке под хвост, - отрезал Лобанович.
     - Мы это и не считаем культурой, - вставил слово Стефан, а Ясь, немного
смущенный, положил руку на плечо Лобановичу.
     - Вы,  почтенный друг,  не совсем разбираетесь в том,  что идет к нам с
запада.  Не  из  азиатской же  России идет  культура!  Сразу заметно на  вас
влияние русской школы и русификаторства, и в этом ваша ошибка.
     - Вы мне простите, уважаемый дядька Ян, - мягко заметил Лобанович, - вы
валите в  одну кучу русскую школу и русификаторство.  Русификаторство -  это
самодержавная,  царская национальная политика.  Не признаю ее, борюсь против
нее,  как умею. А русская школа - для меня это Пушкин, Белинский, Грибоедов,
Гоголь,  Лермонтов,  неповторимый Иван  Андреевич Крылов,  которого я  очень
люблю. Вот моя русская школа.
     Братья Лисковские еще долго говорили о культуре с запада,  говорили как
политики-дипломаты.
     Вышел от них Лобанович с  чувством не вполне осознанной тревоги,  с  не
приведенной в порядок мешаниной в голове.
     У  него  слегка приоткрылись глаза на  роль братьев Лисковских.  Рубеж,
отделявший от них Лобанович а, остался неперейденным.
     Единственным  реальным  результатом  этой   встречи  была   записка  от
редактора Власюка на  имя  инженера Блока.  Пойти к  нему Лобановичу удалось
только во вторую половину дня,  и  впустили его в кабинет инженера не сразу.
Наконец  он   все-таки  переступил  порог  светлого,   просторного,   богато
обставленного кабинета.  В мягком, широком кресле величественно, как царь на
троне,  сидел инженер Блок.  Он только хлопнул глазами на