хочешь учиться, так и скажи: я больше ходить сюда
не буду.
     Лида растерялась,  она  не  ожидала таких суровых слов.  Печаль и  боль
отразились на ее лице. Она низко опустила голову и молчала. Лобановичу стало
жалко ее, но он не сразу переменил взятый им сухой, учительский тон.
     - Ну,  ты подумай,  Лида,  до чего доводят твои капризы!  - Учитель сам
почувствовал,  что мелет чепуху,  но все же продолжал: - Что сказала бы твоя
мать, если бы застала меня с тобой за занавеской?
     "Совсем глупо", - заметил себе Лобанович.
     Лида  еще  ниже опустила голову и  ничего не  ответила.  Вероятно,  она
думала, что ее учитель сейчас недостоин такого звания.
     - Ну,  как ты думаешь,  Лидочка,  -  уже ласковее заговорил учитель,  -
будем продолжать или окончим наши занятия?
     Не поднимая головы, Лида тихо проговорила:
     - Я хочу учиться.
     - Ну,  вот это другое дело!  - Учитель был доволен, что к Лиде вернулся
дар речи:  тем самым как бы проводилась грань между тем, что произошло, и их
теперешним положением.  -  Если  учиться  -  так  учиться,  Лидочка.  Больше
капризничать не будешь?
     - Не буду, - ответила Лида и взглянула на Лобановича.
     - Ну, значит, все в порядке. Сегодня мы больше заниматься не будем. Иди
погуляй,  подумай обо всем и  на  меня не  гневайся.  Все,  что я  говорил о
сложении дробей, постарайся сама разобрать по учебнику.
     Они простились.
     Учитель отправился домой.
     Хорошая все же вещь дорога.  Чего только не передумаешь в пути!  Версты
две незаметно промелькнули в мыслях о происшествии на хуторе. Обсудив его со
всех  сторон,  учитель  не  осудил  себя  очень  строго,  но  предостерег на
дальнейшее.
     И он все веселее подвигался вперед, держа направление на Верхань.


XIX

     Путешествия  на   хутор  не  очень  привлекали  Лобановича.   Это  была
неприятная обязанность.  И самое худшее состояло в том,  что виноват он сам:
кто просил его ходить на эти занятия?  Но отступать поздно.  Взялся за гуж -
не говори,  что не.  дюж.  Нужно сказать,  что эти путешествия имели и  свою
положительную сторону:  в пути очень хорошо обдумывался доклад.  Мысли плыли
легко и гладко.  Много удачных,  метких фраз, выражений накопилось в голове.
Временами учитель даже останавливался,  доставал из кармана записную книжку,
оглядывался,  чтобы не было лишних свидетелей,  - ведь люди могли черт знает
что подумать,  -  и  записывал меткие,  хлесткие выражения.  В  такие минуты
казалось,  что  стоит только сесть за  стол и  все потечет на  бумагу так же
гладко,  свободно,  как текли его мысли в дороге. На деле же выходило иначе.
Записанные замечательные фразы  не  могли  воссоздать той  полной и  широкой
картины,  что  рисовалась  в  его  воображении,  и,  взятые  в  отдельности,
выглядели   беспомощно,   как   ощипанные  воробьи.   Невольно   вспоминался
необычайный,  чудесный замок,  представший однажды взору Лобановича во время
его скитаний по окрестностям Верхани:  стоило только отдалиться на несколько
шагов  от  того  места,  с  которого  рисовался замок,  чтобы  он  распался,
развеялся как дым.
     Случались в дороге и другие удовольствия.
     В  конце июня  прошли щедрые летние дожди,  а  затем снова установилась
ясная  погода.  Проходя в  тени  стоявших вдоль  дороги  берез,  натолкнулся
Лобанович на ладный боровик, обрадовался ему, как другу детства, остановился
и  подрезал его корешок возле самой земли.  Стал осматриваться -  поблизости
сидели еще два боровика,  молодые,  здоровые. Аккуратно очистив от песка, он
положил грибы в платочек и с этими трофеями пошел дальше.
     Впереди,  возле самой дороги, зеленел лесок, преимущественно березовый.
Изредка попадались и сосенки,  и ели,  и даже кусты можжевельника. Лобанович
свернул с дороги и пошел обследовать лес.  "Место для боровиков подходящее",
- подумал он  и  с  увлечением завзятого грибника стал  осматривать наиболее
удобные для боровиков лесные тайники.
     Не прошел он и полсотни шагов,  как вдруг остановился словно вкопанный.
Ему  редко  случалось видеть такое  множество боровиков на  совсем небольшом
клочке земли.  Грибы сидели где  по  одному,  где  парами,  а  где и  целыми
группами. А самое любопытное, что это были не подберезовики, желтенькие, как
яичница,  а  черноголовые,  самые  лучшие боровики,  которые растут только в
сосняке.
     Налюбовавшись боровиками,  Лобанович не  спеша  начал их  собирать.  Он
приседал возле  каждого гриба,  подрезал ножиком корень,  соскребал песок  и
разный мусор,  прилипший к корню. А грибы - как на подбор, молодые, крепкие,
тяжелые;  шапки  их  сверху черные,  а  внизу  белые  как  лен.  Ну  как  не
радоваться,  глядя на них! Собранные и очищенные боровики счастливый грибник
складывал в кучку.  Их набралось около сотни. На этом местечке грибов больше
не было,  и по соседству не попалось ни одного.  Кузовка учитель не имел. Он
срезал  несколько березовых прутьев,  связал  их  тонкими концами и  нанизал
целых три мониста грибов. С этой добычей он и вошел на хутор.
     Встречные  хуторяне  с  любопытством глядели  на  венки  грибов.  Порой
кто-нибудь не мог удержаться и выражал вслух свое удивление:
     - О-о! Вот это грибы! И так рано появились! Где это вы набрали их?
     Учитель  отвечал,   ничего  не  утаивая.  Пока  он  дошел  до  Антонины
Михайловны,  несколько  хуторянок  отправились  осматривать  грибные  моста.
Удивилась также и Антонина Михайловна.
     - Что же вы будете делать с ними? - поинтересовалась она.
     - Отдаю их вам. Что хотите, то и делайте, Антонина Михайловна.
     - Ну, так у нас сегодня будет фриштик...
     Антонина Михайловна стала  перебирать грибы,  чтобы  приготовить их  по
своему способу.  Одна  только Лида не  проявляла никакого интереса к  добыче
своего учителя, и это немного обидело его.
     - Лида, ты любишь собирать грибы? - спросил он.
     Лида виновато улыбнулась.
     - Я никогда не собирала их. Землянику я люблю собирать...
     - Эх, Лида, Лида! - с укоризной сказал учитель, и глаза его загорелись.
     Он  вспомнил  свое  детство  и  свои  грибные  походы.  Целая  вереница
разнообразных  картинок,  образов  прошла  перед  его  глазами.  Он  не  мог
сдержаться, чтобы не рассказать об этом.
     - Нет для меня ничего лучшего на  свете,  как ходить одному по  грибным
местам и  собирать боровики.  Люблю я  их.  Они  словно мои  друзья,  только
говорить не умеют.  Встанешь,  бывало,  раненько,  пойдешь в  лес,  захватив
кузовок,  на  облюбованные заранее места.  В  лесу еще  темно,  ждешь,  пока
рассветет,  чтобы первому осмотреть грибные места.  А  в лесу так тихо,  так
хорошо - ну, просто хочется петь песни! Ты понимаешь это, Лида?
     Лида не понимала этого.  Она слушала учителя,  но думала в эту минуту о
чем-то  другом.  Вопрос  учителя застал ее  врасплох.  Улыбнувшись виноватой
улыбкой, опустила голову и тихо проговорила:
     - Так рано я никогда не вставала, а ходить в лес одна боюсь.
     Ее ответ охладил пыл воспоминаний учителя.  Но он нисколько не обиделся
да Лиду:  зачем было впадать в такой телячий восторг? На мгновение Лобанович
замолчал.
     - Вот в том-то и дело, Лида, что ты рано не встаешь и не была в лесу до
восхода солнца...  Ну, да ладно, - прервал себя учитель, - будем заниматься,
если моя экскурсия в лес не удалась, - иронически закончил он.
     Добрых два  часа  занимались они,  хотя  сидеть в  хате  за  надоевшими
учебниками и отмахиваться от мух,  когда за окном светло, зелено, просторно,
удовольствие небольшое.  Но  ведь  нужно повторить все  пройденное.  Учитель
собирался в  скором времени поехать в Микутичи к своим друзьям и старался до
отъезда как  можно  больше подучить Лиду.  Повторяли грамматику,  синтаксис,
делали грамматический разбор,  писали диктовки,  решали задачи.  Там,  где в
подготовке не  все шло гладко,  учитель не отступал,  пока Лида полностью не
усваивала того  или  иного  вопроса.  Порой  она  в  таких случаях впадала в
отчаяние.
     - Ничего из моего поступления не выйдет,  - говорила Лида. Недовольство
и безнадежность слышались в ее голосе.
     - Об этом,  Лида,  ты не думай. Ведь если ты начнешь вбивать себе это в
голову, то и в действительности ничего не выйдет. Веселее смотри на вещи!
     Учитель терпеливо объяснял девушке то,  что было усвоено ею  не  совсем
твердо. Когда ей становилось наконец все ясно, она веселела.
     - Ну  вот,   видишь?  Не  нужно  опускать  руки  перед  трудностями,  -
подбадривал ее учитель.
     Вообще же  теперь Лида  стала  серьезнее и  вела  себя  по  отношению к
учителю сдержанно и даже как бы немного холодно.  После известного случая за
полотняной занавеской она не  выходила встречать Лобановича и  не  провожала
его, когда он возвращался с хутора в Верхань.
     - Ну, сделаем перерыв, - сказал Лобанович и поднялся.
     Лида  осталась сидеть  за  столом.  Она  думала о  поездке Лобановича в
Микутичи.  Почему-то ей не хотелось,  чтобы он туда ехал. Сказать же об этом
учителю она не отваживалась.
     - Чего задумалась, Лида?
     Лида еще ниже наклонила голову.
     - Так, ничего.
     Помолчав немного, она подняла глаза на учителя и тихо сказала:
     - Не надо вам ехать в Микутичи.
     Лобанович удивился.
     - Почему?
     - Так, - ответила Лида, - не знаю. Но не ездите.
     Учитель больше ничего не  добился от  Лиды.  Она  встала из-за  стола и
выбежала из хаты.
     Тем  временем Антонина Михайловна поджарила грибы,  щедро  заправила их
сметаной.
     - Давайте немного перекусим.  Попробуйте моей стряпни и скажите, гожусь
ли я в кухарки.
     Она  застлала стол  чистой  скатертью,  принесла тарелки,  крестьянскую
закуску, поставила графинчик наливки и грибы.
     Лобанович вынужден был признаться,  что таких вкусных грибов он  не  ел
никогда. Лида также хвалила грибы и ела их с удовольствием. А затем сказала:
     - Пойду позову Колю, пусть и он попробует.
     Когда она вышла из хаты, Антонина Михайловна, минуту помолчав, сказала:
     - Закружили вы голову моей Лиде...
     В этих словах учитель почувствовал и другие, невысказанные: "А если это
так, то ты уж и не бросай ее".
     Учитель чувствовал себя неловко,  но  все  же  сумел выдавить несколько
слов.
     - Дитя она еще. Все это пройдет у нее.
     Идя в Верхань,  учитель много чего передумал.  И мысли свои заключил он
украинской песней:

     Ой, не ходы, Грыцю,
     Та й на вечорницю!


XX

     На   школьном  крыльце  Лобановича  встретила  бабка  Параска.   По  ее
озабоченному лицу и той хитроватой улыбке, которая светилась на нем, учитель
догадался  -   бабка  знает  какую-то   новость.   Но  бабка  не  торопилась
рассказывать, потому что не знала, как примет эту новость учитель.
     - Ты, бабка, что-то скрываешь от меня? - заметил Лобанович.
     - Этого,  паничок,  не  скроешь,  -  ответила бабка  и,  понизив голос,
проговорила: - Гость к вам приехал.
     - Гость? Какой гость?
     - Не сказал, кто такой, не назвался.
     - А где он?
     - Там, - показала бабка на дверь, что вела в квартиру учителя.
     Пока шел этот разговор, неведомый гость подкрался к двери и запер ее на
ключ.  Лобанович заметил это лишь тогда,  когда постучал в дверь,  а затем и
толкнул ее. Но дверь не открылась и никто не отозвался.
     "Заснул он там,  что ли?  II кто это такой?" -  подумал Лобанович, стоя
возле двери.
     Он  постучал сильнее.  Неизвестный гость забарабанил изнутри пальцем по
двери, выстукивая целую мелодию: "Тра-та-та! Тра-та-та! Тра-та-та!"
     "Кто-то из близких друзей, - подумал Лобанович, - но кто?"
     Он постучал еще раз и, стараясь говорить басом, спросил:
     - Терем-теремок! Кто в тереме живет?
     Писклявый голос из-за двери, также измененный, ответил:
     - Я мышка-норушка! А ты кто?
     - Я медведь, - ответил Лобанович, - и могу выломать дверь.
     - Тельшинский? - спросил тем же писклявым голосом гость.
     И  в  тот  же  миг почему-то  в  памяти Лобановича промелькнула картина
встречи с  Турсевичем на  Полесье.  Лобанович тогда  точно таким же  образом
подшутил над приятелем, как теперь шутит гость над ним.
     - А-а-а!  - вскрикнул Лобанович. - Загадка разгадана. Открывай, Максим,
дверь!
     В замке лязгнул ключ. Дверь открылась. Действительно, это был Турсевич.
Отступив на  шаг,  он  пригнулся,  одной  рукой уперся в  колено,  а  другой
показывал на Лобановича а хохотал.
     - Не ждал меня? - спросил он.
     Вместо ответа Лобанович бросился к приятелю, крепко обнял его.
     - Ждать-то  я  ждал,  но  только не сегодня.  Почему не написал,  когда
приедешь? Я встретил бы тебя.
     - А я решил преподнести тебе сюрприз,  застать тебя врасплох, - ответил
Турсевич, а затем спросил: - Ты где же это бродишь?
     - Где я был, там теперь меня пет.
     - Вишь ты какой конспиратор! Ну, покажись, что ты за человек.
     Турсевич взял приятеля за плечи, повернул его направо, налево, поглядел
в лицо.
     - Ничего,  можно смело принимать в  солдаты,  -  заключил Турсевич свой
осмотр.
     - Лучше,  брат,  быть арестантом,  чем слугою царя,  -  шутливо ответил
Лобанович.
     - Ну,  это как на чей вкус, - заметил Турсевич. - Что касается меня, то
я не хотел бы стать ни тем, ни другим.
     - А если бы перед тобой поставили такую дилемму -  солдат или арестант?
Что ты выбрал бы?
     Турсевич,  видимо,  счел,  что этот вопрос не  имеет под собой реальной
почвы, и не ответил на него.
     - Ни солдатом,  ни арестантом не хочешь быть?  - заметил Лобанович. - А
я,  брат,  живу по поговорке:  "От сумы да от тюрьмы не отрекайся".  Ну,  да
ладно,  -  прервал он  самого себя.  -  Рад,  что ты приехал...  Скажи,  как
находишь ты мое новое место?
     Турсевич одобрительно мотнул головой.
     - Гм!  Хорошее местечко, ей-ей! Не то что паше былое Тельшино! Простора
много, свет видать.
     - А  я  с удовольствием вспоминаю Тельшино.  И когда думаю о нем,  -  а
думаю часто,  -  меня охватывает грусть,  словно я  утратил что-то  дорогое.
Может,  потому,  что  там оставлена некоторая частица души,  -  с  печалью в
голосе проговорил Лобанович.
     - Знаю,  знаю, что ты утратил, вернее - кого утратил: Ядвисю, - пошутил
Турсевич, внимательно глянув на приятеля.
     Лобанович немного смутился. Само слово "Ядвися" больно отозвалось в его
сердце, и наблюдательный Турсевич это заметил.
     - Что,  не  правду сказал?  -  не  оставляя шутливого топа,  со  смехом
воскликнул Турсевич, но, чувствуя, что он затронул рану в сердце Лобановича,
уже серьезно добавил:  -  Ты,  Андрейка,  не гневайся и  не сердись на меня.
Прости,  если затронул твою больную струнку.  Ядвися стоит того, чтобы о ней
порой и вздохнуть.
     Лобановичу хотелось сказать:  "Пока  буду  жить,  буду  помнить ее.  Но
исчезла она с моего неба и следы замела за собою".
     Вместо этого он подмигнул приятелю и,  так же переходя на шутливый тон,
сказал:
     - Вижу, что ты по ней вздыхаешь.
     - Ну, где уж мне вернуть то, что с возу упало! - махнул рукой Турсевич.
- Хочу еще поучиться, а потом жениться.
     - Ладно, ладно, браток, воспоминания потом! - засуетился Лобанович. - И
был бы я дурак, если бы спросил тебя: "Есть хочешь?"
     Не давая приятелю опомниться, Лобанович крикнул:
     - Бабка Параска!
     Вошла бабка,  окинула взглядом молодых учителей.  Она увидела,  что они
рады друг другу, и на душе у нее стало легко.
     - Вот  что,  бабулечка,  -  обратился к  ней  Лобанович,  -  напеки нам
картофельных пирожков.  Максим  Юстинович,  -  Лобанович  показал  рукой  на
Турсевича, - никогда в жизни не только не ел, но и не видел таких пирожков.
     Бабка Параска вся так и просияла, а Лобанович продолжал:
     - Вот,  бабка,  три  рубля.  Пошли Пилипа в  монопольку,  пусть возьмет
полкварты.  К  нам приехал гость,  надо угостить его так,  чтобы ни нам,  ни
людям за нас совестно не было.
     Бабка ласково улыбнулась и вышла из комнаты.
     - Золотая бабка! - сказал Лобанович.
     Турсевич рассудительно заметил:
     - Зачем такие хлопоты? Андрей, не глупи!
     - Не каждый день такое бывает. Вспомни, сколько времени мы не виделись!
Как же не отметить это событие?
     - Ну,  это  я  так себе сказал,  для приличия,  -  засмеялся Турсевич и
потряс Лобановича за плечи.
     Пока  бабка  Параска суетилась в  кухне,  хозяин и  гость  решали,  как
удобнее разместиться.
     - Впереди  все  лето,  -  говорил  Лобанович,  -  тебе  нужно  заняться
зубристикой,  так давай устраиваться, как лучше и удобнее для тебя. Вот одна
комната,  а  вот другая.  Есть диванчик и койка -  выбирай что хочешь.  Стол
общий.
     Турсевич  комически развел  руками,  словно  удивляясь богатству своего
друга.
     - Такая роскошь,  такое богатство!  Не  знаешь,  на что смотреть и  что
выбирать,  -  смеялся он.  И вспомнил по этому поводу один случай:  -  Некий
бедный  человек  встретил учителя  и  обратился к  нему  с  просьбой оказать
денежную помощь.  "И  рад  бы  я  вам  помочь,  но  откуда деньги у  бедного
сельского учителя?" - "Вы сельский учитель? - удивился бедняк. - Извините, я
этого не знал". Он полез в карман, достал троячку и протянул ее учителю.
     - Смеяться здесь или плакать?  - отозвался Лобанович и добавил: - Лучше
посмеяться.  Зато  у  сельского учителя  совесть  чистая,  это  не  обдирала
урядник,  не пристав и не волостной писарь. По-моему, сельский учитель самый
чистый и самый святой человек в царской России.
     - Приятно слышать такие отзывы о нашем брате, - вставил слово Турсевич.
- Да оно, может, и правда. Но не надо забывать одного обстоятельства: посади
ты его возле вкусного и  жирного пирога -  так не споткнется ли и  наш брат,
как ты думаешь?
     В  приятельской беседе,  в воспоминаниях о прошлых днях,  о товарищах и
общих  знакомых время  шло  незаметно.  Бабка  Параска  приготовила закуску,
накрыла стол белой как  снег скатертью,  поставила тарелки,  положила ножи и
вилки  и  затем  принесла  из  кухни  вместительную  сковороду  с  душистыми
шкварками и яичницей. Вскоре появились и знаменитые картофельные пирожки.
     - Ну, что ты скажешь про бабку Параску? - спросил Лобанович.
     - Молодец твоя бабка! - похвалил Турсевич.
     - И    легенда   об    учительской   бедности   не    совсем   отвечает
действительности,  -  сказал Лобанович, показывая на сковороду со шкварками,
на полбутылки водки и на картофельные пирожки.  - Ну, так давай пропустим по
чарке. За нашу встречу, за нашу учительскую бедность, за чистоту и святость!
     - Принимаю! Аминь! - подтвердил Турсевич, берясь за чарку.


XXI

     Старые  друзья-приятели  Турсевич и  Лобанович разместились в  квартире
наилучшим образом.  Все поделили,  размежевали,  и  никто ни в  чем не мешал
другому.   Может,  этому  способствовала  учительская  бедность,  о  которой
рассказывал  Турсевич,  и  учительская  "святость  и  чистота",  за  которые
поднимал чарку Лобанович.
     Каждый  из  них  в   меру  своих  душевных  сил  и   в  соответствии  с
особенностями  своего   характера  приносил  дань   на   алтарь   дружбы   и
товарищества,   если  говорить  высоким  стилем.  В  определенные  часы  они
разбредались кто куда.  У  каждого была своя дорога.  Турсевич брал учебник,
шел  куда-нибудь  в  тихий  уголок  и  старательно  занимался  подготовкой в
институт.  По  сердцу пришлось ему верханское кладбище,  особенно после того
как  Лобанович рассказал о  неизвестной влюбленной паре,  нашедшей себе  там
тихое пристанище и убежище.  Сам хозяин также имел свои излюбленные местечки
для прогулок -  отправлялся в лес по грибы, хоть напасть на такое нетронутое
местечко и на такое множество боровиков, как довелось ему недавно, больше не
случалось.
     В  определенные часы приятели сидели вместе,  беседовали,  спорили,  не
соглашались  друг  с  другом,  но  не  выходили  за  границы  дружбы.  Этому
способствовало,  видимо,  и  то  обстоя