чениками и  немного  расшевелить их,
рассеять  их  робость.  Среди  учеников,  с  которыми  занимался  Лобанович,
внимание учителя обратил на  себя  Гриша  Минич.  Услыхав свою  фамилию,  он
нерешительно  и  смущенно  встал,  пригнулся,  держась  за  парту.  Это  был
белобрысый,  худой, высокий и тонкий мальчуган четырнадцати лет. На его лицо
блуждала растерянная улыбка. Минич учился во второй группе, но ростом он был
самый высокий в  школе,  и  это,  видимо,  смущало его.  К тому же еще Минич
страдал недостатком речи -  он шепелявил. После короткой беседы - ответов на
вопросы учителя,  ответов толковых и  серьезных,  -  Минич немного помялся и
несмело попросил перевести его в третью группу.
     - Почему же не перевел тебя прежний учитель? - спросил Лобанович.
     - Я неаккуратно посещал школу и много пропустил занятий.
     - А почему пропустил? Почему неаккуратно ходил в школу?
     Минич объяснил,  что он единственный работник в доме.  Отца у него нет,
мать  долгое время болела,  и  ему  приходилось заниматься разными домашними
делами. Теперь у него есть свободное время и можно целиком отдаться учению.
     Лобановичу  стало  жалко  этого  нескладного,  застенчивого и,  видимо,
способного хлопца. В тоне его просьбы звучала боль человеческой души.
     - Ну хорошо,  Минич,  переведу тебя в третий класс. Будешь стараться, я
помогу тебе. А дальше увидим.
     Счастливый Минич сел и с видом победителя взглянул на своих товарищей.
     Учитель вычеркнул фамилию Минича из списка второй группы и  записал его
в третью.
     Знакомство с  учениками и  разговоры с  ними заняли добрый час времени,
после чего был объявлен перерыв.
     В  первый  день  Лобанович  окончил  занятия  значительно  раньше,  чем
полагалось. Этот день показал, что учителя ждет большая, напряженная работа,
- ведь  его  ученики много учебных дней  потеряли зря  и  школьную программу
усвоили слабо.  Но это не путало учителя, настроение его оставалось хорошим,
бодрым.  То обстоятельство, что он будет иметь дело только с двумя группами,
а  не  с  четырьмя,  как  прежде,  поддерживало веру  в  успех  и  укрепляло
стремление целиком отдаться работе.
     За  недолгое время  своего пребывания на  новом  месте  Лобанович успел
довольно хорошо осмотреться,  и  ему начинало нравиться здесь.  Он полюбил и
школу и  учеников.  Теперь и само село Верхань и его окрестности,  казалось,
выглядели значительно веселее и уютнее.
     Лобанович вышел  на  крыльцо школы.  Возле  волостного правления стояло
несколько подвод.  Временами в  здание  волости  преходили люди,  видимо  по
каким-то   своим   делам.   Лобанович  вспомнил  недавний  визит  к   писарю
Василькевичу и оказанный учителю негостеприимный прием. Захотелось побродить
где-нибудь  в  окрестностях села,  побыть  наедине с  самим  собой.  Но  уже
вечерело и  всюду было много снега.  Он  отложил прогулку до  более удобного
времени. Весь вечер он сидел дома, зарывшись в школьные дела.
     Бабка Параска относилась к  новому хозяину с ласковостью родной матери.
Несколько раз  заходила она  к  Лобановичу.  Ей  приятно было сообщить,  как
отнеслись к  нему  ученики,  что  говорили они  об  учителе.  А  затем бабка
надумала  угостить его  особенным ужином.  Она  начистила чугунок  картошки.
Когда картошка сварилась, бабка истолкла ее, добавила к ней пшеничной муки и
пару яичек. Из этой смеси она делала пирожки и поджаривала их на сковородке.
Таких пирожков учителю никогда не приходилось пробовать,  он ел их с большой
охотой и  хвалил кулинарные способности бабки  Параски.  Бабка вся  цвела от
удовольствия.


VI

     Среди  разных забот  деревенского учителя,  приехавшего в  новую школу,
немалое место занимал вопрос об отношениях с местной сельской так называемой
интеллигенцией.  Из  опыта прошлых лет,  из непосредственного общения с  нею
Лобанович знал ей  цену и  не  видел в  ней ничего привлекательного.  Карты,
пьяные вечеринки, сплетни, разговоры о женитьбе и разные тайные покушения на
холостого человека, имеющие целью сделать его женатым, - все это известная и
уже  старая  для  Лобановича  история.  Посещение  писаря  Василькевича  еще
уменьшило в  учителе охоту к  дальнейшим визитам.  Но обойтись без них очень
трудно. Ломать установившиеся традиции, особенно в такое время, когда многие
учителя зарекомендовали себя  людьми с  опасным,  крамольным образом мыслей,
нельзя без риска приобрести славу отщепенца и человека подозрительного.
     В селе самой видной фигурой был поп. Обходить его не совсем удобно, тем
более  что  учитель  побывал уже  у  писаря.  Это  стало  известно поповской
фамилии,  и  окольными путями до Лобановича доходили вести,  что в поповском
доме ждут встречи с  новым учителем.  Вот почему хочешь не хочешь,  а к попу
заявиться надо.
     В  ближайший  субботний  вечер,   после  церковной  службы,   Лобанович
направился в  противоположный конец  села,  где  среди просторного двора,  с
огородом и садом,  стоял большой и довольно красивый дом здешнего священника
Владимира  Малевича.  Перед  домом  возвышалось  широкое  крытое  крыльцо  с
точеными круглыми столбами.  Влево  от  него  шла  веранда.  Здесь в  теплые
весенние и  летние дни совершал свои трапезы отец Владимир.  Вся его усадьба
напоминала  усадьбу  землевладельца  средней  руки.   Рассмотреть  ее  более
подробно и оценить так,  как она того заслуживала, мешали вечерние сумерки и
снег,  покрывавший толстым  пластом крышу  дома  и  хозяйственные постройки.
Сквозь  щели  закрытых ставней пробивался яркий  свет.  Лобанович взошел  на
высокое  крыльцо и  постучал в  дверь.  Спустя  некоторое время  послышались
легкие шаги, затем женский голос за дверью спросил:
     - Кто там?
     - Новый учитель. Я с визитом к батюшке.
     Дверь  открылась.   Молодая,  высокая,  ладная  женщина  посторонилась,
пропустила учителя и, приветливо улыбнувшись, сказала:
     - Заходите.
     Лобанович с недоумением взглянул на женщину.  Кто она?  Попова дочь или
служанка?  С потолка передней свисала лампа,  на стенах виднелись вешалки, а
на них полно женского и мужского платья, муфт и шапок.
     - Я, кажется, не вовремя пришел? - растерянно проговорил Лобанович.
     - Ничего, ничего, - сказала женщина, - снимайте пальто.
     Она  взяла из  рук Лобановича пальто и  втиснула его среди одежды,  уже
висевшей на вешалке.
     Молодая  женщина  оказалась  экономкой  отца  Владимира,  и  не  только
экономкой:  отец Владимир был не  в  ладах со старой,  толстой,  вроде копны
сена,  матушкой,  но  все они жили вместе,  распределив между собой домашние
обязанности и функции.
     Пока Лобанович приводил себя в порядок,  экономка успела доложить о его
приходе. Учитель неловко переступил порог и смущенно остановился: в столовой
за  длинным столом сидело человек двадцать незнакомых людей  разного пола  и
возраста.  Но  Лобановичу не  дали  времени осмотреться.  Перед его  глазами
смутно промелькнули только две фигуры - дебелого бородатого отца Владимира и
писаря Василькевича.  Растерянный визитер больше ничего не увидел -  к  нему
живо подбежал старший сын отца Владимира,  Виктор,  низкорослый,  коренастый
парень лет двадцати.  Как самого лучшего друга,  которого он не видел долгие
годы,  Виктор крепко обнял за шею нового гостя и начал его целовать. А в это
время возле них  уже  появилась переросшая девичий век  сестра Виктора Дуня.
Она оттолкнула Виктора и  тоже начала бурно выражать свои чувства,  а  затем
взяла учителя под руку и повела знакомить с гостями. При этом она говорила:
     - У нас попросту, по-приятельски.
     - Сюда, сюда веди его! - скомандовал отец Владимир.
     Лобанович подошел  к  нему.  И  не  успел  открыть  рта,  как  батюшка,
покачнувшись,  широко развел руки,  обнял  гостя и  прилип к  нему  мягкими,
волосатыми губами,  целуясь с  ним,  как на  пасху.  От отца Владимира несло
водкой, как из винного погреба. Обойти гостей отец Владимир учителю не дал.
     - Садись тут,  -  указал он  Лобановичу место  возле  себя  и  добавил,
обращаясь к гостям: - Обнюхаетесь с ним потом.
     У  отца Владимира был  свой излюбленный лексикон.  Он  часто употреблял
слова,  которые шли вразрез не только с уставом святой церкви,  но и с самой
элементарной цензурой. Богослужения он всегда справлял "под мухой".
     - Пьешь горелку? - спросил он Лобановича.
     - С  духовными особами горелка пьется вкусно.  Не  знаю  только,  какой
философ сказал это, - проговорил Лобанович.
     - Молодец!  -  засмеялся отец Владимир.  - Духовные особы по этой части
маху не дают.
     В подтверждение своих слов он затянул басом:

     Отец наш благочинный
     Пропил тулуп овчинный
     И ножик перочинный, -
     Омерзительно!

     Пропев этот куплет, отец Владимир неожиданно обратился к Лобановичу:
     - Покажи мне свои глаза!
     Посмотрев учителю в глаза, батюшка заключил:
     - Глаза как глаза!  А  вот писарь уверял,  что в твоих глазах революция
горит.
     Писарь  беспокойно  задвигался на  стуле  и  злобно  взглянул  на  отца
Владимира.
     - Не подобает батюшке сплетнями заниматься, - заметил он.
     Батюшка  только  засмеялся в  свою  густую  бороду  и  тихо  проговорил
Лобановичу:
     - Если  у  тебя есть нелегальная литература,  неси ее  мне.  Спрячу под
престол - никакой черт не доберется до нее.
     Отец Владимир был  уже  изрядно пьян.  Он  вдруг замолчал,  помрачнел и
тотчас  же  поднялся с  места.  Не  сказав  больше ни  слова,  он,  шатаясь,
направился  в  свою  опочивальню.   Его  широкая,  медвежья  спина  неуклюже
покачивалась. Проводить батюшку пошла экономка. На его уход никто не обратил
внимания -  так поступал он не впервые.  Гости даже вздохнули с облегчением.
Только писарь оставался надутым и угрюмым.  Прямо перед ним за столом сидела
его  жена Анна Григорьевна,  боясь поднять глаза на  кого-нибудь из  молодых
людей.  Это была красивая женщина,  немного напоминавшая червонную даму. Все
время писарь не спускал с  нее глаз,  и ни одно ее движение не ускользало от
его внимания.  Вскоре и  он  поднялся из-за  стола,  простился кое с  кем из
гостей,  забрал свою жену,  как ни упрашивала его Дуня оставить ее здесь,  и
пошел домой.  За писарем поднялись и  другие пожилые гости.  Это были мелкие
соседние землевладельцы, с которыми Лобановичу не довелось ни познакомиться,
ни  встретиться когда-либо в  дальнейшем.  Неловко и  неудобно чувствовал он
себя  здесь.  Собрался идти домой,  но  белобрысая,  курносая Дуня,  вылитая
мать-попадья,  категорически запротестовала.  К  ней присоединились Виктор и
Савка,  его младший брат,  долговязый и долгоносый парень,  не похожий ни на
попа, ни на попадью, и сама попадья.
     - Куда вам торопиться?  -  говорила матушка.  - Дети плачут у вас дома,
что  ли?  Погуляйте,  повеселитесь.  Вон какие девушки здесь,  словно мак на
грядках.
     На части разрывалась Дуня, стараясь создать атмосферу веселья и втянуть
в  нее  малознакомого нового  учителя.  На  вечере осталась только молодежь.
Среди  барышень была  даже  одна  из  пришедшей в  упадок  дворянской семьи,
довольно красивая девушка Вера Ижицкая.  Лобанович украдкой наблюдал за ней.
Она  сидела  тихо,  сдержанно,  внимательно  присматривалась ко  всему,  что
происходило  вокруг.   Слегка  прищуренные  темно-серые   глаза   ее   порой
становились задумчивыми,  -  казалось,  она  вспоминала  что-то  и  мысленно
переносилась в  другую среду.  "Каким образом очутилась она здесь?" -  думал
Лобанович.  Он вспомнил одного слуцкого извозчика, имевшего княжеский титул,
и в критических случаях козырявшего им.
     Дуня завела хриплый граммофон, затем заставила петь Виктора. У него был
неплохой голос.  Очень чувствительно спел он надрывный романс:  "Отойди,  не
гляди,  скройся с  глаз ты моих...  " Слова романса и исполнение производили
гнетущее впечатление;  причину этого  Лобанович нашел не  сразу.  И  слова и
мелодия  вызывали  ощущение  бесперспективности,  распада  жизни  тогдашнего
общества.  "А  тебя с  красотой продадут,  продадут!"  Все,  кто  был здесь,
особенно девушки, и в том числе Ижицкая, внимательно слушали пенис Виктора и
порой тяжело вздыхали.
     Лобанович   сидел,   словно   связанный,   и   не   испытывал  никакого
удовольствия.  Его  замкнутость  и  скованность бросались  всем  в  глаза  и
говорили не в его пользу.
     Вечер закончился играми.  Сели играть в фанты. Было условлено, что тот,
кто  проштрафится,   должен  по  своему  выбору  поцеловать  кого-нибудь  из
присутствующих.  Если  проштрафится юноша,  он  должен  выбрать  девушку,  и
наоборот. Самым интересным в игре и был этот момент. Охотников проштрафиться
нашлось немало.  Проштрафилась и  дворянка.  С  лукавой улыбкой вышла она  в
круг.  Крадучись,  как кошка, обвела взглядом парней и подошла к Лобановичу.
Бедный  учитель смутился,  чем  и  вызвал дружный смех  и  аплодисменты всей
компании. "Лучше было бы поцеловаться с глазу на глаз", - подумал Лобанович,
но высказать этого не посмел.
     С облегчением вздохнул он,  выйдя наконец за порог дома отца Владимира.
Веру  Ижицкую  вспоминал он  часто,  но  встретиться с  нею  ему  больше  не
пришлось.


VII

     Работа в школе наладилась, вошла в свою колею.
     После  школ,  в  которых приходилось вести  уроки с  четырьмя группами,
занятия  с  двумя  показались Лобановичу чрезвычайно легкими.  Вдвое  больше
внимания он  мог  сейчас отдавать каждой группе.  Недели через две Лобанович
отобрал из  старшей группы четырнадцать учеников -  девять мальчиков и  пять
девочек,   которых   решил   представить  к   выпускным   экзаменам.   Среди
представленных к экзаменам оказался и Минич. Какая это была для него радость
и  гордость!  Он  имел отличные способности и  был  необычайно старательным.
Однажды во время занятий Лобанович заметил,  что Минич нет-нет да и  закроет
глаза и  клюнет носом в парту.  Сон одолевал мальчика.  Наконец Минич уснул.
Учитель подошел и тронул его за плечо.
     - Что это ты, Минич, спишь на уроке?
     Минич испуганно встрепенулся. Виноватая улыбка скользнула по его губам.
Ученики засмеялись.
     - Я не спал всю ночь, - прошепелявил Минич.
     - Почему же ты не спал? - заинтересовался учитель.
     - Я учил историю, - ответил мальчик.
     - И много же ты выучил за ночь?
     - Всю прошел.
     - И теперь ты ее знаешь? - допытывался учитель.
     - Знаю, - уверенно подтвердил Минич.
     Лобанович  удивился,   когда  на  многочисленные  заданные  им  вопросы
последовали точные и обстоятельные ответы.
     - Молодец! - похвалил мальчугана учитель.
     Минич стоял довольный и гордый. Ученикам стало неловко за свой пустой и
необоснованный смех над товарищем.
     - Теперь ты можешь посмеяться над ними,  -  сказал Лобанович мальчику и
добавил: - После обеда не приходи в школу, отоспись.
     - Мне уже не хочется спать, - проговорил счастливый Минич.
     Целые дни,  с  утра до  вечера,  отдавал Лобанович школе.  Он испытывал
большое моральное удовлетворение -  ученики занимались дружно, старательно и
делали значительные успехи.  Особенно много внимания уделял он  четырнадцати
выделенным из  старшей группы ученикам,  готовя их  к  экзаменам.  Когда дни
заметно  увеличились,  учитель  стал  созывать  выпускников после  уроков  и
заниматься с ними отдельно.  Это были самые лучшие часы школьного обучения и
для  учителя и  для  его учеников.  Здесь уже не  соблюдался обычный строгий
распорядок,  обязательный,  когда все  дети  были в  сборе.  Лобанович часто
выходил  за  рамки  программы.  Ему  хотелось  пробудить пытливый  ум  своих
воспитанников,  шире  открыть  им  глаза  на  мир  и  научить их  критически
относиться к  жизни,  к  своим  общественным обязанностям.  Обычные  задачи,
диктовки,  грамматика с  головоломной буквой "ять"  часто заменялись чтением
художественных произведений русской  классической литературы,  знакомством с
биографиями выдающихся людей,  разбором тех  или иных произведений.  Учитель
стремился вызвать  у  своих  учеников искренний интерес к  тому,  о  чем  он
говорил или читал. Если среди ребят выделялся своими способностями Минич, то
среди девочек самой способной была Лида Муравская.  Лида и  ее  младший брат
Коля,  также представленный к экзаменам,  жили с матерью, крещеной еврейкой,
на хуторе,  километрах в шести от школы. Их отец, телеграфист, умер года три
назад,  когда Коле исполнилось девять, а Лиде одиннадцать лет. Брат и сестра
жили дружно.  Лида не  спускала с  брата глаз и  не давала ему расшалиться в
школе,  и Коля слушался ее.  Вообще Лида пользовалась уважением не только со
стороны подруг,  но и  со стороны мальчишек.  У нее были прирожденный такт и
умение  держать себя.  Ее  авторитету в  значительной степени способствовали
успехи в учении,  а также и красивое лицо, характер и весь ее облик. Старшие
ученики начинали засматриваться на Лиду, а один из них, Думитрашка, любил ее
первой,  для него самого еще не  ясной любовью.  Лобановичу со  стороны было
виднее  это  робкое  пробуждение мальчишеского чувства.  Один  раз  он  даже
заметил:
     - Думитрашка! Ты больше смотри в книгу, чем на Лиду.
     Пойманный  с  поличным,  Думитрашка  смутился.  Ученики  засмеялись,  а
некоторые из них также опустили глаза. Лида покраснела. В тот день Лобанович
долго  раздумывал,   правильно  ли  он  поступил,  сделав  Думитрашке  такое
замечание.  Казалось, ошибки он здесь не допустил, и в то же время его брало
сомнение: ведь и сам он не относился безразлично к Лиде Муравской...
     Налаженное течение  школьных занятий  неожиданным образом  нарушил Иван
Антипик.  Встревоженный, неспокойный пришел он однажды к Лобановичу. Учителя
обычно встречались редко.  У  каждого были своя жизнь и свой круг интересов.
Антипик почти никогда не  оставался дома после занятий.  За широким оврагом,
где рос ольшаник и протекала небольшая речушка, на горке раскинулась усадьба
пана Вансовского.  В имении жила экономка с дочерью Анной Карловной.  К Анне
Карловне и  зачастил Иван Антипик.  Сегодня он  был  так взволнован,  что от
волнения  его  язык  прищелкивал  значительно  чаще,  чем  обычно,  и  слова
срывались с него с большим трудом.
     - Что случилось, Иван? - сочувственно спросил Лобанович.
     Антипик немного успокоился.
     - "Вихри враждебные веют над нами"! - трагическим тоном ответил он.
     Из дальнейшего разговора выяснилось, что Анну Карловну имеет на примете
и  здешний становой пристав.  Ему не нравится,  что Антипик зачастил к  Анне
Карловне,  и  он  хочет приписать учителю некоторую долю  крамолы.  Об  этом
Антипик узнал от  Анны Карловны и  ее матери.  Угроза пристава легла тяжелым
камнем на плечи Антипика.  Единственный способ спастись от беды -  исчезнуть
на  некоторое время отсюда.  Но  как  и  куда исчезнуть?  Как  найти причину
исчезновения? А самое главное - как оставить школу?
     - Но, может быть, все это сплетни? - успокаивал его Лобанович.
     Язык Ивана Антипика снова защелкал.  Антипик так был убежден в грозящей
ему со стороны пристава беде, что ничего и слышать не хотел.
     Лобанович посмотрел на учителя,  -  может, и правда, всякое бывает. Ему
стало жалко коллегу.
     - Так вот что, - посоветовал Лобанович. - Отправь тем или иным способом
себе самому телеграмму такого содержания:  "Немедленно приезжай, отец тяжело
болен".  Вот тебе и будет предлог выехать.  А своих учеников передай мне,  я
позанимаюсь с ними до твоего возвращения.
     Лицо Антипика прояснилось,  совет и  помощь Лобановича пришлись ему  по
сердцу.
     На  третий день он снова пришел к  Лобановичу.  Тот взглянул на гостя и
встревожился -  Антипик стоял угрюмый, потемневший. У него был вид человека,
с которым стряслось несчастье.
     - Вот пришла телеграмма, - упавшим голосом проговорил Антипик.
     Лобанович взял листок и прочитал: "Приезжай скорее, отец тяжело болен".
     - Почему же ты загоревал? - спросил он.