довыми пошныряли по
углам  редакции,  -  ничего  не  нашли.  Ротмистр забрал письма и  несколько
переписанных от  руки стихотворений.  Все это он записал в  протокол.  Когда
обыск был окончен, ротмистр строго сказал Лобановичу:
     - Если вы  в  трехдневный срок не  выедете сами,  то  я  вас  арестую и
отправлю этапом к месту вашего жительства.
     Ротмистр повернулся и  направился к  двери.  За  ним  вышла и  вся  его
капелла.


XXIV

     Пришли, понюхали, побрехали и исчезли... Хорошо, что хоть так обошлось.
И все же хлопот наделали много.
     Спать Лобанович уже  не  мог.  Неожиданный визит жандармов и  городовых
разрушил все его планы.  Три дня! За это время нужно ликвидировать все дела.
Во-первых,  сообщить обер-кондуктору,  чтобы  он  искал  для  своих  сыновей
другого  "директора",   и  проститься  с  его  домом.   Во-вторых,  зайти  к
редакторам,  - может, они чем-нибудь помогут. Хотя надеяться на их поддержку
- пустое дело.  Прав был  Бовдей,  когда говорил,  что  в  Краков земляк его
поедет,  когда укусит свой  локоть.  Так  пусть хоть поклон передадут своему
Кракову.  Но  что  предпринять,  как  расчистить себе  путь к  возвращению в
Вильну?   И   тут   неожиданно  решил   -   использовать  орган   виленского
генерал-губернатора "Виленский вестник" и  с  помощью этой  газеты устранить
препятствия,  вставшие на его пути.  А для этого надо навестить редакцию, да
не с пустыми руками. Лобанович сел за стол и начал писать небольшой рассказ,
очень умеренный,  не  было в  нем революционности,  но  он не имел и  ничего
общего с  творчеством реакционно-шовинистических писак.  К десяти часам утра
работа была окончена. Рассказ понравился автору, он подписался "Иван Торба".
     Захватив   рукопись,   Лобанович  направился  в   редакцию  "Виленского
вестника",  которая  помещалась  в  шикарном  доме,  в  просторных и  богато
обставленных комнатах.
     Редактора еще не было.  Лобановича принял секретарь редакции,  молодой,
белесый, прилизанный человек.
     - Садитесь!  -  показал  он  на  кресло  и  вопросительно  взглянул  на
посетителя.
     - Прошу простить меня за ранний визит,  -  почтительно обратился к нему
Лобанович.  -  Я еду в провинцию.  Мне хочется быть корреспондентом и вообще
сотрудником вашей газеты. Для начала принес вам небольшой рассказ.
     Секретарь просмотрел рукопись, взглянул на подпись.
     - Это ваша настоящая фамилия? - спросил он.
     - Нет, это мой псевдоним.
     - Здорово звучит,  -  усмехнулся секретарь и добавил: - Ваш рассказ мне
нравится.  В  очередном номере  газеты будет  помещен,  только напишите вашу
настоящую фамилию и адрес. Еще чем могу служить?
     - Мне  хотелось  бы,  -  проговорил  обрадованный  Лобанович,  -  иметь
какой-нибудь документ,  скажем, корреспондентский билет, в котором значилось
бы,  что я сотрудник или корреспондент "Виленского вестника". Это помогло бы
мне стать более полезным для газеты сотрудником.
     - Это можно, - согласился секретарь.
     Минут  через  пять  Лобанович держал  в  руках  аккуратно написанный на
хорошей,  твердой бумаге,  с  отчетливой печатью корреспондентский билет  от
"Виленского вестника".  Эта  удача окрылила Лобановича,  но  он  сам  еще не
осознал в должной степени ее значения.
     Редакторы сделали вид,  будто огорчены вынужденным отъездом Лобановича.
Они сочувственно покачивали головами, выражали сожаление.
     - А если бы вместо выезда на местожительство взять да махнуть в Краков?
- со скрытой насмешкой спросил Лобанович Стефана и Власюка.
     Стефан виновато опустил глаза, а Власюк отвел их в сторону.
     - Время еще не пришло, - проговорил Стефан.
     Помолчав, он добавил, положив руку на плечо Лобановичу:
     - Не теряйте надежды!
     Власюк повернул лицо к Лобановичу и дал такой совет:
     - Вот что,  дядька Андрей,  зайдите в Минске к адвокату Семипалову.  Он
свой  человек и  может  посоветовать вам  что-нибудь хорошее.  На  то  он  и
адвокат... Что?
     Власюка поддержал и Стефан. Они дали Лобановичу письмо на имя адвоката.
     - Когда  же  вы  рассчитываете выехать  из  Вильны?  -  поинтересовался
Стефан.
     - Чем скорей,  тем лучше. Может, даже сегодня вечером. Допустить, чтобы
жандармы повезли как арестанта,  не очень приятная вещь... А впрочем, может,
таким способом добираться домой выгоднее:  дорога ничего не будет стоить,  -
сказал Лобанович с горькой усмешкой.
     - На дорогу мы вам кое-что подбросим, - успокоил Лобановича Стефан.
     Лобанович даже  не  поделился с  редакторами своей  удачей.  Зачем?  Он
твердо решил выехать из Вильны в  тот же день.  Сборы небольшие.  Зайти же к
своим ученикам, сообщить обо всем и проститься времени хватит.
     Обер-кондуктор   и   доброжелательная  Мальвина   Казимировна  искренне
пожалели,   что  их  дети  остаются  без  "директора".  Да  и  сами  ученики
опечалились -  они привыкли к  своему учителю.  Обер-кондуктор добросовестно
рассчитался с  Лобановичем с  надбавкой  трех  рублей  к  пятнадцати.  А  на
прощание сказал:
     - Если бы  вы  поехали по Полесской железной дороге,  то до Баранович я
довез бы вас бесплатно. - Лобанович поблагодарил, ехать на Барановичи ему не
с руки.
     Простился он также и со Стасем Гуляшеком.  Затем зашел в свой курятник,
где стояло "корыто",  остановился возле него.  "Эх,  корыто мое,  корыто!  -
мысленно сказал Лобанович.  -  Лелеяло ты  мои мечты о  Кракове,  но  им  не
суждено осуществиться". Он взял свой чемоданчик и пешком двинулся на вокзал.
     Поезд из  Вильны в  Минск шел не  более шести часов.  На восходе солнца
Лобанович выходил из вагона в Минске.  Сухая и не по времени холодная погода
сменилась теплыми ночами и  жаркими днями.  С  вокзала,  по  пути  в  город,
Лобанович зашел  к  бывшему своему другу  Болотичу,  с  которым он  дружил в
семинарии и который работал теперь учителем в школе слепых. Болотич держался
старых  правил поведения,  с  пути  "благонадежного" человека не  соступал и
революции  не   сочувствовал,   но  старого  приятеля  встретил  приветливо,
гостеприимно, хотя и шутил по поводу его неудачного участия в революции.
     - Ты,  братец,  погоди смеяться,  -  сказал Лобанович.  -  А вот что ты
скажешь на  это?  -  Он достал из кармана корреспондентский билет и  показал
другу.
     Болотич  внимательно  рассмотрел  билет,   а  затем  перевел  глаза  на
приятеля.
     - Значит,  одумался и  над  крамолой поставил крест?  -  спросил баском
немного удивленный Болотич.
     - Нет,  братец, крест думаю поставить над дураками, но об этом еще рано
говорить, - заметил Лобанович.
     Болотич словно бы немного растерялся: на что намекает приятель?
     - Как понимать твои слова?
     - Если бы  с  нами был  Янка Тукала,  он  ответил бы  тебе каким-нибудь
афоризмом.
     Болотич недоумевал еще больше.
     - Ничего не понимаю. Какой афоризм сказал бы он?
     Лобанович развел руками.
     - Ход его мыслей отгадать не  так-то  легко.  Он  мог бы  сказать нечто
вроде загадки библейского Самсона,  например:  "От поедающего получилось то,
что можно есть, и от сильного получилось сладкое".
     Теперь Болотич развел руками.
     - Напускаешь ты на все какого-то туману.  Чем дальше в лес,  тем больше
дров.  Одно можно сказать,  -  усмехнулся Болотич, - ты тот заяц, за которым
гонятся гончие, и ты закручиваешь петли, чтобы сбить их с толку.
     - Вот,  вот!  -  подхватил Лобанович.  - Наконец и ты можешь напасть на
след.
     Они немного посмеялись.
     - А что думаешь делать сейчас?
     - Сказать тебе правду - и сам не знаю. Жандармы выгнали меня из Вильны,
потому что я под надзором полиции.  Разрешения на право жить в Вильне у меня
нет. А там я имел кое-какой заработок.
     - Так ты сейчас из Вильны?
     - Оттуда, братец.
     - А отсюда куда направишься?
     Лобанович вскинул глаза на Болотича.
     - А что, если ты приютишь меня на своей квартире?
     Болотич замялся:
     - Что же, день-два поживи у меня...
     - А вот скажи ты мне правду.  Если бы я был не бродягой-изгнанником,  а
важным чиновником,  с  окладом в  тысячу рублей,  тогда на  сколько дней  ты
предоставил бы мне приют?
     - Получи тысячный оклад и тогда спрашивай...  Знаешь, Андрей, я приютил
бы тебя и больше,  но известно ли тебе,  что пишут о вас, о таких, как ты, в
"Минском голосе"?
     - Это  в  той  газете,  где  редактором черносотенец и  изменник родины
Шмидт?
     - Я  не  знаю,  кто он  такой,  знаю только,  что он редактор "Минского
голоса" и написал в газете вот что.
     Болотич взял со стола, где все бумажечки лежали каждая на своем месте и
царил образцовый порядок,  номер газеты "Минский голос" и показал заметку, в
которой  участники  учительского собрания  в  Микутичах шельмовались на  все
лады.
     Лобанович наскоро просмотрел заметку и сказал приятелю:
     - Можешь дать мне этот номер?
     - Для тебя я и берег его, - ответил Болотич.


XXV

     Позавтракав  у  приятеля,   Лобанович  отправился  на  поиски  адвоката
Семипалова,  чтобы  передать ему  письмо  от  редакторов.  Адвоката дома  не
оказалось -  он выехал на неопределенное время на юг Украины. Таким образом,
надежды на Семипалова отпали.  Да и  что он мог сказать и  какой дать совет?
Вероятно,  посоветовал бы ехать домой и  у  местного полицейского начальства
просить разрешения жить и  работать в Вильне.  "Но я и без попа знаю,  что в
воскресенье праздник", - вспомнил Лобанович старую поговорку.
     В  скверике напротив архиерейского дома  он  выбрал спокойное местечко,
присел  на  скамейку и  достал из  кармана "Минский голос",  в  котором была
помещена злая заметка о народных учителях под названием "Без ума и совести".
Прочитал и  задумался.  И  здесь пришла ему в голову мысль зайти к редактору
"Минского  голоса",  к  черносотенцу Шмидту,  и  в  связи  с  этой  заметкой
поговорить с  ним  в  том  плане,  в  котором они с  Янкой Тукалой проводили
репетицию допроса.  Сначала мысль  эта  показалась нелепой,  но  чем  больше
размышлял он,  тем  сильнее она  захватывала его.  И  в  самом деле,  что он
теряет?  Если редактор даже не захочет разговаривать с ним, так что за беда!
О Шмидте ходили разговоры,  что прежде он был флотским офицером, украл планы
Кронштадтской крепости и  передал их  немецкой разведке.  Ему  дали  за  это
десять лет каторжных работ,  но  царь Николай II отменил наказание и  вернул
редактору  гражданские  права.  А  сейчас  Шмидт  самый  преданный  "истинно
русский" человек. Лобанович окончательно укрепился в своем намерении сходить
к Шмидту.  Хоть посмотрит,  что это за человек, и попробует завести разговор
об уволенных учителях, которых шельмовала газета.
     В  приемной редактора "Минского голоса" сидели  два  человека -  поп  и
какой-то  захудалый чиновник.  Попа сейчас же  пригласили в  кабинет.  Через
несколько минут он вернулся оттуда,  веселый, довольный, и кивнул чиновнику,
чтобы тот вышел с ним вместе. Лобанович услыхал слова попа, сказанные им уже
у двери:
     - Скажу тебе, человече: голова!
     Они исчезли.
     - Как  доложить о  вас господину редактору?  -  обратился к  Лобановичу
служитель с рыжеватой бородкой, неинтересный с виду.
     - Скажите:   корреспондент  "Виленского  вестника",  газеты  виленского
генерал-губернатора, - важно проговорил Лобанович.
     Служитель  с  уважением  взглянул  на  посетителя  и  даже  поклонился.
Лобанович сам себе заметил: "Клюет!"
     Человек  с  рыжеватой бородкой тихонько юркнул  в  дверь  редакторского
кабинета и тотчас же вернулся.
     - Пожалуйста! - показал он головой на дверь.
     В  просторном  кресле  за  столом,  застланным  зеленым  сукном,  сидел
редактор,  без пиджака.  Это был невысокий,  коренастый человек,  с  широким
лицом, с круглыми выцветшими глазами, с копной поседевших волос. На нем была
русская рубашка с расстегнутым воротом, из которого выступала толстая, как у
вола,  шея. В ответ на приветствие Лобановича он только слегка пошевельнулся
в своем кресле.
     - Чем могу быть полезным? - довольно сурово спросил он.
     - Я хочу поговорить с вами,  господин редактор, не только о своем деле,
но и о деле своих коллег - учителей.
     Редактор немного шире раскрыл глаза,  но молчал, приготовившись слушать
дальше. Лобанович сделал небольшую паузу.
     - Я вас слушаю, - уже нетерпеливо проговорил редактор.
     Лобанович  вытащил  из   бокового  кармана  аккуратно  сложенный  номер
"Минского голоса", развернул его, нашел заметку "Без ума и совести" и указал
на нее редактору.
     - Я,  господин редактор, и есть один из тех, которые в заметке значатся
под таким титулом.
     Редактор взял из рук Лобановича газету,  взглянул на заметку.  Лицо его
сразу переменилось. В выцветших глазах блеснул злой огонек.
     - Так что вам нужно?  -  спросил редактор так сердито, словно перед ним
был не молодой человек, а какой-то вредный гад.
     - Если человека незаслуженно обливают помоями,  -  спокойно,  хотя и  с
горечью в голосе ответил Лобанович,  -  то совершенно естественно,  господин
редактор, что этот человек хочет очиститься от такой грязи.
     Редактора, показалось Лобановичу, тронули эти слова.
     - Я не понимаю вас, - сказал он.
     - Дело вот в чем,  господин редактор:  то, что написано про нас в вашей
газете, ни в какой мере не отвечает действительности.
     Редактор недоуменно взглянул на посетителя.
     - Как же  так?  Но  было же  у  вас недозволенное,  запрещенное законом
собрание? Даже и постановление вы написали! - запротестовал редактор.
     Лобанович глянул редактору в глаза.
     - Жалко,  что пристав,  которому,  конечно,  хотелось выслужиться, взял
одно  только  так  называемое постановление.  Но  почему он  не  позаботился
присоединить к нему полтора десятка пустых бутылок из-под водки?  Тогда было
бы понятно, откуда и как могло появиться это постановление.
     Редактор недоверчиво покачал головой.
     - Чем  же  объяснить тот  факт,  что в  одном селе собралось свыше двух
десятков учителей?
     - В этом селе, господин редактор, их более трех десятков. Такое уж наше
село Микутичи - окончил учительскую семинарию один и показал дорогу десяти.
     Как ни старался редактор поймать Лобановича, ему это не удавалось. Все,
что  говорил Лобанович,  казалось правдивым и  естественным.  Тогда редактор
попытался повести атаку с другой стороны.
     - Скажите,  вы специально зашли ко мне, чтобы опровергнуть выставленные
против вас обвинения? - поставил он вопрос ребром.
     - Поверьте, господин редактор, я зашел к вам совершенно случайно. Скажу
вам правду:  я еду -  и не по своей воле -  из Вильны.  Там я имел кое-какой
заработок -  занимался с  детьми одного железнодорожника.  Но  позавчера мне
жандармский ротмистр категорически заявил,  чтобы я  покинул город,  если не
хочу быть высланным по этапу.  Изредка давал я также кое-какие материалы и в
орган виленского генерал-губернатора, в газету "Виленский вестник".
     Лобанович заметил,  что на столе редактора как раз и лежала эта газета.
В  подтверждение сказанного он достал свой "талисман" -  аккуратно и красиво
заполненный корреспондентский билет.  На  глазах у  Лобановича с  редактором
произошла перемена -  из сурового он сделался ласковым. Совсем иным тоном он
сказал, подняв на Лобановича выцветшие глаза:
     - Вот что.  Обо всем,  что вы  рассказали мне относительно учительского
собрания,   напишите  в   "Минский  голос",   напишите  так,   как   было  в
действительности.  Я помещу это в газете.  Думаю,  молодой человек,  что это
послужит вам на пользу и на пользу вашим коллегам.  Я...  -  не без гордости
заметил редактор,  но перестроил свою фразу без "я":  -  К "Минскому голосу"
прислушиваются  и   считаются  с   ним  и   его  превосходительство  минский
губернатор,  и его преосвященство епископ Минский и Туровский,  и все высшие
чиновники губернии.
     Лобанович  заметил  склонность  редактора  к   самохвальству  и   решил
использовать это.
     - Господин  редактор!   Мне  довелось  читать  малоизвестного  писателя
Лейкина. Один из его героев на банкете сказал: "Любили правду мы сызмальства
и  награждены за это от начальства".  Я  хочу сказать,  что и  ваша любовь к
правде начальством замечена.
     Редактор сладко улыбнулся.  Видно было,  что  эти слова пришлись ему по
вкусу.  А когда Лобанович поблагодарил его за гуманный прием, редактор встал
со своего широкого кресла и крепко пожал руку посетителю.
     - Так вот, жду вашей статейки.
     Когда Лобанович возвращался из "Минского голоса",  ему казалось, что за
плечами  у  него  выросли крылья.  Без  помощи  Лисковского и  Власюка,  без
адвоката Семипалова он сам сумел сделать кое-что на пользу себе и товарищам.
Не  задерживаясь нигде,  он  быстро шел на квартиру Болотича -  там он решил
написать "статейку".
     К этому времени, закончив свои дела, Болотич сидел в кабинете и наводил
порядок на  письменном столе,  хотя этот порядок и  без того был на  должной
высоте. Болотич сразу заметил веселое, возбужденное настроение своего друга.
     - Ну  как,  Андрей?  "С  победой,  Гришка,  поздравляю и  расцарапанной
щекой"? - спросил он.
     - Вот что,  Болотимус-Болото,  дай мне пару-другую листов бумаги,  и ты
посмотришь, что я на них напишу, куда и для кого.
     Болотич  искренне  и  весело  смеялся,  выслушав  рассказ  Лобановича о
разговоре с редактором и о результатах встречи.
     - Это называется провести попа в решете,  - шутливо заметил Болотич. Он
вынул из  стола с  десяток листов хорошей,  гладкой бумаги:  -  Пиши сколько
влезет!
     Лобанович выбрал спокойный уголок в квартире и сел за работу.


XXVI

     Статья Лобановича под  названием "Как оно  было" появилась через день в
"Минском голосе" за подписью "Кудесник". Прочитав ее, Болотич широко раскрыл
глаза и некоторое время молча смотрел на приятеля.
     - Вот  попробуй разобраться,  где  правда,  а  где  хитрая  выдумка!  -
восхищенно сказал он.
     - Между правдой и  выдумкой,  похожей на  правду,  трудно,  мой  друже,
провести границу, - заметил Лобанович. - Канву для них дает сама жизнь.
     - Замысловато говоришь,  мой  братец.  Не  выпив чарки доброй настойки,
ничего не разберешь.
     Сказав  так,  Болотич  направился к  своему  довольно красивому и  даже
уютному буфетику, достал вместительную бутылку и поставил ее на стол.
     - Это,  братец мой,  вроде польской старки. Долгов время я хранил ее на
торжественный случай.
     - Тем  самым,  дорогой  мой  Болотимус,  ты  доказываешь,  что  ты  мой
настоящий друг, каким был и в семинарии.
     Наливая настойку в чарки, Болотич серьезным тоном заметил:
     - А знаешь,  Лобуня, эта статья произведет если не переворот, то полное
замешательство в  головах судебных чиновников,  а также и полицейских:  ведь
"Минский голос" - это их "Символ веры".
     - Что ж!  - весело отозвался Лобанович, подняв чарку. - Дай боже нашему
теляти волка поймати!
     Вечером,  сердечно  простившись с  Болотичем,  Лобанович  отправился на
вокзал. Он захватил с собой несколько экземпляров "Минского голоса" со своей
статьей.  Сидя в вагоне,  Лобанович думал о том,  как будут удивлены друзья,
уволенные с  учительских должностей,  когда  вдруг услышат про  "Кудесника".
Никому и в голову не придет,  что это написал он, Лобанович. Ему было весело
и  вместе с  тем смешно.  Он  думал в  первую очередь о  своем приятеле Янке
Тукале, думал, как половчее рассказать ему о своих приключениях.
     В  Столбуны  поезд  прибывал около  одиннадцати часов  утра.  Чтобы  не
разминуться с  Янкой,  Лобанович решил зайти к нему на его прежнюю квартиру.
От  вокзала  до  местечка  с  полверсты.  Как  же  удивились и  обрадовались
приятели,  когда по счастливой случайности встретились на дороге,  там,  где
она поворачивала на вокзал! Они бросились друг к другу:
     - Янка!
     - Андрей!
     Друзья крепко пожали друг другу руки, поц