сражением,  в котором царская армия потерпела поражение.  А
месяца  через  три  возле  Цусимы  была  погребена и  Балтийская эскадра под
командованием  вице-адмирала  Рожественского.   Позорные  военные  поражения
самодержавия привели к Портсмутскому мирному договору,  заключенному в конце
августа 1905 года.
     Лобанович уже два года живет и  работает в Выгонах.  За это время он не
только  крепко свыкся,  сжился со  школой,  но  и  стал  по-настоящему своим
человеком  в  деревне,  близко  узнал  жизнь  всех  ее  обитателей.  Внешне,
казалось,  ничто вокруг не  изменилось за это время,  все шло своим обычным,
издавна заведенным порядком.  Но нет,  Лобанович видит,  как события, быстро
следующие одно за другим, накладывают свой отпечаток на психику людей, на их
думы и  настроения.  Встречаясь с  крестьянами,  учитель чувствует -  каждый
словно  ждет  чего-то.  Вот-вот  придет  в  жизнь  что-то  новое,  большое и
важное...  Из  городов  все  чаще  доносятся вести  о  смелых  революционных
выступлениях рабочих.
     Обложившись  газетами,   сидит  Лобанович  в  своей  комнатке.  Он  так
углубился в чтение, что не слышит, как кто-то стучит в дверь, и только тогда
отрывает глаза от газеты, когда стучать начинают в окно напротив.
     "Кого там черти несут?" - думает он.
     Никто в  это окно ему никогда не  стучал,  и  он  от неожиданности даже
вздрогнул. Выходит, открывает дверь.
     - Ну и Андрей Петрович!  -  слышит знакомый обиженный голос. - Не хочет
уже и пускать в квартиру...
     - Как не хочу? - радостно говорит он. - С открытой душой!
     - Серьезно?
     - Более чем  серьезно,  Ольга Викторовна,  чтоб  мне  с  этого места не
сойти!
     - Ну, тогда добрый вечер, если так.
     - Добрый вечер!  Ну и молодец же вы!  Как славно сделали, что навестили
меня! Пришли или приехали?
     - Какое там приехала! На своих двоих качу.
     - Ну, это все равно, шли вы или ехали, лишь бы сюда попали.
     Заходят в комнату.
     - Газеты все читаете?
     - Читаю, пусть они пропадут пропадом.
     - А  что такое?  -  спрашивает Ольга Викторовна,  и  глаза ее  искрятся
веселой насмешкой.
     - Не повезло нам.
     - И это вас печалит?
     - Не только печалит, начинает разбирать злость.
     - На кого?
     - А черт его знает, на кого.
     - Вам, как вижу я, хотелось бы запеть:

     Гром победы, раздавайся,
     Веселися, храбрый Pocc!

     Так не дождетесь, Андрей Петрович. Если у кого-нибудь и были надежды на
победу в начале войны,  то они быстро развеялись, как утренний летний туман.
Разве же не ясно вам,  что гнилая царская Россия не способна воевать?  Война
была давно проиграна.  И  начата она  была для того,  чтобы отвлечь внимание
закабаленного населения в  другую сторону,  чтобы  снизить волну  революции,
которая все  нарастает и  близится.  Не  победы надо  было желать России,  а
полного поражения!
     - Что же выиграете вы от этого поражения?
     Лобанович чувствует правду в  ее словах.  Ему неловко за свое увлечение
войной,  за  свои  взгляды  на  результаты войны,  за  свою  наивную веру  в
непобедимость царской России.  Он  чувствует ложность своего  положения,  но
хочет поспорить с соседкой.
     - А я спрашиваю вас:  что выиграли бы вы от победы России в этой войне?
- вопросом на вопрос отвечает Ольга Викторовна.
     - Во-первых, была бы удовлетворена моя национальная гордость: я стал бы
думать о  себе как о сыне того народа,  который победил в войне.  Во-вторых,
поражение в  войне нанесет нам неисчислимые материальные потери.  К  тому же
естественное стремление России,  вытекающее из ее географического положения,
найти себе свободный выход в  океан будет парализовано.  Ни  Балтийское,  ни
Черное море этого выхода нам не дает. Сибирь находится слишком далеко, чтобы
можно было  надлежащим образом использовать ее  богатства.  И  совсем другое
дело,  если выход у нас будет на Дальнем Востоке.  Все равно, будет ли у нас
царь или президент,  а свободный выход в море мы должны иметь, без этого нам
тесно и  на наших необъятных просторах.  Вот почему я и не хотел,  чтобы нас
побили японцы, и вот почему меня так больно задевает наше поражение в войне.
     - Мысли, достойные самого заядлого патриота!
     В  голосе Ольги Викторовны слышится насмешка.  И вдруг она резко меняет
тон:
     - Да вы просто смеетесь,  шутите,  Андрей Петрович, и мне нравятся ваши
шутки!
     - А если я говорю это серьезно?
     Ольга Викторовна поднимает на него бойкие глаза.
     - Серьезно говорить так вы не можете.
     - Почему?
     - Если вы  говорили это серьезно,  то  вы либо фальшивый человек,  либо
очень плохой революционер.
     - Лучше  быть  плохим  революционером,  чем  фальшивым человеком:  ведь
фальшивому  человеку   стать   искренним  гораздо   труднее,   чем   плохому
революционеру сделаться хорошим.
     - Это правда, с этим я согласна, и вы мне нравитесь вашей искренностью.
     - Неужели я вам нравлюсь? Впервые слышу это от девушки!
     - Ах,  какой несчастненький! Ну, и в последний раз слышите это, не надо
придираться к словам!
     Лобанович придает лицу трагическое выражение,  низко свешивает голову и
печально качает ею.
     - Неужели это  правда?  Неужели никогда не  услышу я  от  девушки,  что
нравлюсь ей? Не услышу!..
     - Не услышите, - подтверждает Ольга Викторовна.
     В  один  миг  трагическое выражение исчезает  с  его  лица.  Он  быстро
вскидывает голову.
     - И наплевать!
     Такой быстрый и неожиданный переход от отчаяния к беззаботности веселит
учительницу, и она заливается веселым смехом.
     - Лучшего в вашем положении и не скажешь,  - говорит она, не переставая
смеяться.
     Какая-то   новая  мысль  загорается  в   живых,   выразительных  глазах
учительницы.
     - А  скажите,  Андрей  Петрович,  -  переменив  тон,  спрашивает  Ольга
Викторовна, - любили вы кого-нибудь хоть раз?
     Лобанович   невольно   опускает   глаза,   но   быстро   справляется  с
замешательством и в свою очередь спрашивает:
     - А как вам кажется?
     Ольга Викторовна вглядывается в Лобановича.
     - Мне кажется, любили и теперь любите.
     - Кого? - снова спрашивает Лобанович.
     - Ну, это уж вам лучше знать.
     Лобанович устремляет глаза куда-то в пространство и молчит.
     - А вы мне все же не ответили на вопрос, - не отступает учительница.
     - Если  парень начинает рассказывать девушке о  своей  любви  к  другой
девушке,  это  означает,  что  он  переносит  свою  любовь  на  ту,  которой
рассказывает.
     На лице Ольги Викторовны мелькает радость.
     - Это правда?
     - Думаю, что правда.
     - Но это в том случае, когда рассказчика не тянут за язык?
     Лобанович помолчал.
     - И это правда.
     Ольга Викторовна в свою очередь опускает глаза и задумывается.
     - А  если бы девушка рассказывала парню о  своей любви к другому,  то и
тогда была бы правда?
     - Правда осталась бы правдой.
     - И  такой  вывод  делаете вы  из  собственного опыта?  -  допытывается
учительница с лукавой улыбкой.
     - Нет, это только теория, и она, думаю, подтверждается практикой.
     - А что послужило причиной создания такой теории?
     - Жизнь. Молодая человеческая жизнь.
     Ольга Викторовна заливается смехом.
     - Ах вы психолог-сердцевед! - в ее словах слышится скептицизм.
     Лобанович хитровато улыбается.
     - У вас,  Ольга Викторовна,  был такой случай,  когда один ваш знакомый
поведал вам  о  своей любви к  другой,  а  вы  полюбили его  раньше,  чем он
рассказал вам это. Я не буду спрашивать, было это или нет, так как знаю, что
было.
     Ольга Викторовна приходит в замешательство и слегка краснеет. Лобанович
делает вид, что не замечает этого.
     - Черт знает что вы плетете!  Хватит об этом! - говорит она. - Не затем
пришла я к вам, чтобы говорить о любви.
     Она,  кажется,  разозлилась на свою слабость,  ведь у  нее к  нему есть
нечто более важное...
     - Знаете, коллега, что я хотела вам сказать?
     - Нет, не знаю.
     - Так  вот.   Вошла  я  в  одну  революционную  организацию,  имею  там
знакомства. И вам непременно надо связаться с нею.
     Лобанович молчит, о чем-то думает. Он и сам знает, что рано или поздно,
а  стать  ближе к  какой-нибудь революционной организации ему  придется.  Он
чувствует,   что  надо  сделать  какой-то  новый  шаг  в  жизни,   важный  и
небезопасный шаг. И теперь как раз наступает решающий момент.
     - Разумеется, связаться с организацией надо, - наконец говорит он.
     - Непременно надо!  -  подхватывает Ольга Викторовна.  -  Все, что есть
здорового,  честного,  должно выступить на борьбу с самодержавием и вести ее
организованно:  ведь реальная сила только и может быть создана тогда,  когда
будет   крепкая  организация  и   когда  работа  будет  вестись  по   строго
определенному плану.  Организация поможет вам и литературой,  и деньгами,  и
живым советом. Организация поддержит вас, за ее спиной вы будете чувствовать
себя увереннее и смелее.  А теперь как раз идет собирание революционных сил,
эти силы растут,  крепнут, идет широкая подготовка к вооруженному восстанию,
и  недалеко время,  когда  вспыхнет революция.  Хныкать в  такое  время  над
военными поражениями самодержавной России  просто  смешно.  Чем  больше этих
поражений,   тем  шире  будет  расти  недовольство,  тем  больше  шансов  на
революцию, на ее победу.
     - И вы верите в близкую победу революции?
     - Я уверена в этом, - горячо отвечает Ольга Викторовна.
     - Может,  вы больше в курсе дела, если так глубоко верите в революцию и
в ее победу. Я же, признаться, не разделяю полностью этой веры, ибо для меня
неясны  две  силы  в  государстве,  от  которых  и  будет  зависеть  все,  -
крестьянство и армия. Меня глубоко взволновал один факт и заронил сомнение в
мою душу.  Летом довелось мне ехать по  Полесской железной дороге.  На одном
небольшом разъезде я  остановился,  и  мне пришлось остаться там дня на два.
Проходил царский поезд.  На  протяжении всей  железной дороги стояла охрана.
Впереди стояла цепь войск, за ней тянулась линия полицейской охраны и третий
ряд -  охрана крестьянская. Никого и близко не подпускали к железной дороге.
Задержали все движение.  Царских поездов было два; в одном из них ехал царь,
но в каком -  никто не должен был знать. Представьте же себе, когда проходил
царский  поезд,  крестьяне по  добровольному почину  высыпали из  деревень и
становились на  колени за  этими тремя линиями охраны.  И  заметьте -  такие
случаи имели место не только здесь, но и в других губерниях.
     - Андрей  Петрович!   Стоит  ли  придавать  этому  значение?   Начнется
революция, и все изменится внезапно и стихийно. И тот, кто становится теперь
на колени перед царским поездом,  пойдет с дубиной на самого царя.  Во время
революции настроение изменится быстро.  А войско, армия, вы думаете, целиком
стоит на стороне царя?
     - Этого я не знаю.
     - В том-то и штука, что вы многого не знаете.
     Понизив голос, Ольга Викторовна тихо добавляет:
     - В  армии ведется работа,  и почва для этой работы имеется.  Революция
приближается,  и  она  заявит о  себе так  громко и  неожиданно,  что  земля
задрожит и небу жарко станет.
     Лобанович слушает и удивляется,  как много революционного запала в этой
смуглой девушке со  стрижеными волосами и  как горят ее  глаза.  Ему неловко
перед ней:  ведь где-то там,  на дне его души, шевелятся робость и сомнение,
чего нот, как видно, у нее.
     - Так,  -  говорит он.  -  Ну  что ж,  в  добрый час!..  Так вы,  Ольга
Викторовна, помогите мне, познакомьте меня ближе с организацией, чтобы можно
было попасть на собрание, кое-какие знакомства завести.
     - С великой охотой!  Я так и знала, что вы это сделаете, - говорит она,
и удовлетворение отражается на ее лице.
     Поздно вечером Ольга Викторовна идет в свою школу.
     - Ну, я вас немного провожу.
     Когда  они  отправляются в  дорогу,  на  выгоне напротив окон  квартиры
учителя  тихо  проползает сутулая человеческая тень  и  скрывается в  темном
закоулке, оставаясь незаметной для них.
     Далеко за переездом, возле самого села, учитель останавливается.
     - Ну,  Ольга Викторовна,  теперь вы,  можно сказать,  и  дома.  Бывайте
здоровы!
     - Андрей Петрович! А вы ночуйте у меня. Зачем вам идти так поздно?
     - Не  так уж и  поздно.  Пока вы приготовитесь ложиться спать,  я  буду
дома.
     - А почему вы не хотите ночевать?
     - Я люблю ходить ночью - это раз.
     - И боитесь сплетен - это два.
     - Ну, пусть будет два, - соглашается Лобанович.
     - Ну,  как знаете...  Оно,  может, и действительно не стоит давать пищу
для сплетен.  Только мне жалко, что вы будете из-за меня трепаться еще целый
час.
     - Э, Ольга Викторовна, все равно трепаться придется, так лучше начинать
понемногу теперь.
     Они простились.
     Только  сейчас,  оставшись  один,  Лобанович почувствовал всю  глушь  и
затаенную,  глубокую тишину осенней ночи.  Низко  к  земле склоняются черные
кусты  рядом с  гатью.  Сдавленные тяжелим,  густым мраком,  они  напоминают
какие-то  странные большие кочки.  А  дальше ничего не видно.  Земля закрыта
черным  плотным  пологом.   На  небе  ни  звездочки.   Седые  тучи  нависают
низко-низко и еще увеличивают темноту. Видать, собирается дождь.
     На  переезде  Лобанович останавливается.  Слышится  далекое  грохотанье
поезда.  Учителю становится веселее,  и  этот  грохот кажется ему  близким и
милым.  Далеко-далеко выплывают из  мрака два огонька,  словно глаза доброго
друга.  Кажется,  они стоят на одном месте, не двигаются, но железные колеса
все отчетливее выстукивают свою однообразную песню.
     Эти  два огонька и  это громыханье,  оживляющие ночную глушь,  невольно
напоминают  Лобановичу то  неведомое,  новое,  приближение чего  уже  слышат
чуткие уши этих загнанных в темные норы людей.


XXVI

     С крутой излучины возле села Высокого,  где Пина поворачивает в сторону
заречных болот,  очень  хорошо  видна  южная  часть  Пинска.  Огромный белый
монастырь,  построенный иезуитами в XVI веке, и монастырский дом, где прежде
жили монахи,  а  теперь помещается духовное училище,  возвышаются над гладью
болот, составляя самый крайний южный выступ Пинска.
     Чем-то грозным и  угрюмым веет от этих старинных стен;  монастырь имеет
вид неподкупного стража отживших религиозных традиций старины. Как нерушимая
скала  над  морем,  стоит над  болотами этот  молчаливый великан,  оглядывая
необъятные просторы Пинского Полесья  на  далекие  десятки  верст.  Холодная
строгость стиля и  гордая мощь взлета монастырских башен приковывают к  себе
внимание и производят необычайно сильное впечатление.  В ясные весенние либо
летние  утра  и  вечера,  когда  воздух,  напоенный  сыростью,  так  чист  и
прозрачен,  монастырь виден  особенно отчетливо.  Тогда  он  кажется  совсем
близким,  хотя до  него отсюда будет верст пять.  Его величественные порталы
резко вырисовываются на фоне розовато-синего неба,  и  нельзя не заглядеться
на него.
     Всякий раз, когда Лобанович идет из волости по над Пиною, ему бросается
в  глаза этот монастырь,  и  какое-то  странное впечатление производит он на
учителя,  воскрешая в  памяти  события исторического прошлого,  борьбу  двух
вероисповеданий,  из  которых ни  одно не сделало людей счастливыми.  Прошли
века со времени основания монастыря,  много людских поколений сошло с  арены
жизни,  а  эта  громадина стоит и  стоит и  долго еще  будет стоять,  станет
свидетелем уже  новой борьбы за  новый порядок жизни,  где  на  первом плане
будут реальные интересы людей.
     Лобанович не может забыть последний разговор с Ольгой Викторовной.  Они
условились встретиться вечером в субботу возле монастыря на пристани.  Здесь
неподалеку находится квартира,  где  изредка  происходят тайные,  подпольные
собрания. В одном из таких собраний вскоре и он примет участие.
     Сказать  правду,   Лобановичу  немного  страшновато.  Происходит  новый
поворот в  его жизни.  Скоро он пойдет по дороге,  где так много опасностей,
где на каждом шагу его может подстерегать беда.  В  его воображении рисуются
аресты,  остроги, ссылка. С того времени как начал учитель вести свою тайную
работу,  он  постоянно ощущает беспокойство,  тревогу.  Если  ему  случалось
видеть в селе какого-нибудь полицейского чиновника, невольно думалось, не по
его ли делу заявился сюда представитель власти. Нервы все время были немного
напряжены,  и он стал подозрительным и осторожным, особенно когда узнал, что
о  его поведении уже ходят в  селе разные слухи.  Но  понемногу он  привык к
мысли,  что  может попасться,  что его арестуют,  и  перестал этого бояться.
Наоборот,   временами  арест  казался  ему  привлекательным,   не   лишенным
своеобразной прелести.  Почему  же  и  не  потерпеть за  правду?  Почему  не
испытать  судьбу  "крамольника"?  Почему  не  изведать тюремной жизни?  Ведь
тюрьма -  это школа,  где жизнь познается наиболее глубоко и  быстро.  Кроме
того, во всем этом есть еще сладость борьбы, риска. Ты знаешь, что за каждым
твоим шагом следят,  что,  если  все  откроется,  тебя  будут ловить,  будут
судить,  но ты также можешь не поддаваться,  выкручиваться,  вести настоящую
борьбу за свое право жить на воле.
     Занимает мысли и предстоящая встреча с таинственными людьми, с которыми
он никогда прежде не встречался.  Он только читал о  них,  слышал издалека и
преимущественно из  уст  тех,  кто  их  ненавидел,  считал  самыми  большими
преступниками на свете. Он чувствует глубокое уважение к ним, даже некоторый
страх перед ними.  Кто такие они,  эти люди?  Чем они живут? О чем думают? В
его представлении все эти люди -  герои,  на которых можно смотреть только с
великим уважением.
     В  субботу перед  вечером,  закончив работу в  школе,  он  собирается в
дорогу,  на  всякий  случай  припрятав в  тайничок все,  что  при  известных
условиях могло бы стать уликой против него. Запирает квартиру на ключ и идет
выгоном на дорогу.
     Осенний  мрак  надвигается быстро,  сужая  горизонты  и  наваливаясь на
онемелые дали.  В крестьянских дворах снуют люди,  делают свои хозяйственные
дела, заканчивая заботы короткого дня.
     Лобанович минует выгон, выходит в ноле. Здесь он чувствует себя немного
свободнее,  спокойнее,  -  по  крайней мере никого поблизости не  видать.  А
Лобановичу не хотелось бы теперь встретиться с кем-нибудь из своих знакомых,
вступать в разговор, выдумывать причины своего позднего путешествия в Пинск,
хотя их можно легко придумать не один десяток. Но на дороге тихо и безлюдно.
Вот он минует Альбрехтово, где раскинулось огромное поместье пана Скирмунта,
где работают его сукновальня, литейная мастерская, винокуренный завод. Возле
поместья,  словно копны сена,  разбросаны по  полю  довольно высокие концы -
земляные  насыпи,  где  хранится  картошка,  заготовленная для  производства
водки. Неподалеку от дороги начинается огромное гумно, крытое камышом. Гумно
тянется от дороги до самой Пины,  его длина саженей двести. За Альбрехтовом,
уже возле самого города,  видна небольшая деревенька Леща, где есть церковка
и поповская усадьба.  Уже темно, но широкие кроны высоченных лип и вязов еще
довольно отчетливо вырисовываются на сером небе.
     Миновав арестный дом, - причем Лобанович оглядел его очень внимательным
взглядом,  -  учитель  вступил на  территорию Пинска  и  пошел  по  мощенной
булыжником Купеческой улице.  Здесь было довольно пустынно и глухо. Время от
времени застучат по мостовой сапоги прохожего, скрипнет калитка, и снова все
умолкнет,  словно  скованное этим  густым  мраком.  Пройдя несколько улиц  и
переулков,  Лобанович  направляется на  пристань,  стараясь  обходить  более
оживленные и шумные улицы.
     По  дороге попалось ему  несколько будок -  пунктов полицейской стражи,
возле которых обычно стояли либо ходили городовые в клеенчаты