ь:  товарищам помог,  а  сам  остался перед
неведомым и, быть может, трагическим поворотом своей судьбы...
     В  чем же  причина того,  что Лобановича привлекают к  суду,  да еще по
статье,  предусматривающей наказание каторгой за  свержение государственного
строя? Обвинительного акта Андрею еще не вручили. Оставалось думать, что ему
ставится  в   вину   написание  листовки  "Товарищи  учителя!".   Лобановичу
вспомнились слова жандармского ротмистра:  "Ваш почерк сыграет роль в  вашей
жизни".
     Андрей  ждал  дальнейшего  развития  событий.   Странным  и  непонятным
казалось то,  что  в  деле был  замешан какой-то  Тургай.  Андрей никогда не
слыхал о нем и не видел его в глаза.  Как могло статься,  что в одну тележку
впрягли такую тройку?  Владика арестовали и  посадили до  суда в  бобруйский
острог за распространение прокламаций,  запрещенной литературы и за агитацию
против  существующего  самодержавного  строя.   Тургая,   как  вскоре  узнал
Лобанович,  поймали в  Кареличах на почте и  загнали в  новогрудский острог.
Кроме  всей  прочей  "крамольной деятельности",  Тургаю  ставили  в  вину  и
агитацию среди  батраков и  крестьян,  чтобы  они  не  ходили  на  работу  в
помещичьи имения,  потому что все имения должны принадлежать народу... Много
было  неясного  в  той  паутине,  которую  соткали  для  них  троих  царские
юристы-пауки.
     В  ожидании суда  Андрей  жил  у  своих  родных на  Немане.  Отлучаться
куда-нибудь из дому было сейчас неудобно.  Он только ходил собирать грибы, а
их в тот год уродилось много. В лесу было так тихо, и ничто не мешало думать
и  рисовать мысленно такие картины,  от которых становилось веселее на душе,
но  которые редко когда осуществляются.  Каждый день ждал он  писем от своих
бывших друзей. Но они молчали. Даже Янка, такой искренний, преданный друг, и
тот не подавал голоса.  Разве это не обидно?  Нет,  обижаться нечего! Бывшие
друзья и  самый близкий из  них  Янка сейчас думают,  как  бы  закрепиться в
какой-нибудь школе -  осень не  за  горами.  Что им он,  Андрей!  Они теперь
чистые,   политически  благонадежные.   Так   зачем   поддерживать  связь  с
крамольником,   которого  впереди  ждет   суд?..   Андрей   ощущал  глубокое
одиночество, но не поддавался унынию. Просто было немного грустно на сердце.
     В  эту  ночь Андрею не  спалось.  Сырая земля и  ночная тишина доносили
разнообразные звуки неугомонной жизни. Вот по дороге мягко прошумели в песке
колеса крестьянской тележки. Кто-то, запоздав, медленно ехал в свой двор. За
Неманом  мелодично свистнула какая-то  бессонная пташка.  В  низине  по  эту
сторону Немана упрямо, не умолкая, однотонно квакали лягушки, и это кваканье
сливалось в одну бесконечную, тоскливую песню. Как все это близко, знакомо с
детских лет!
     Уснул  Андрей  только под  утро,  когда  солнце уже  пробивалось сквозь
блестящие оконца  недалекого леса.  Первые же  солнечные лучи,  проникшие на
гумно,  где обычно проводил ночь Андрей, разбудили его. Уснуть больше он уже
не  мог,  а  ворочаться с  боку на  бок не хотелось.  Лучше дольше побыть на
просторной земле,  на которой, однако, людям тесно, под ясным небом, которое
также  застилается тучами и  шумит грозами.  Не  будет ли  и  сегодня грозы?
Андрей заметил,  что перед грозовыми дождями его навещает бессонница.  Но он
любил грозы,  лучше недоспать, лишь бы только была шумная гроза. Он поднялся
со  своей пахучей постели на  мягком сене,  быстро оделся и  пошел на Неман,
чтобы  в  свежей,  чистой,  прозрачной воде  прогнать следы  усталости после
бессонной ночи.  И  действительно,  после  купанья Андрею стало легко,  тело
словно налилось новой  силой,  и  мускулы стали упругими.  Одевшись,  Андрей
присел на  берегу.  Он  любил  побыть здесь  в  хорошую погоду.  Размеренное
течение  неманской воды  успокаивало,  навевало такие  светлые мечты...  Над
землей широко раскинулся ясный  купол бездонного неба.  Только немного левее
Микутич,  на юго-западе, показалась тонкая продолговатая тучка, словно некий
художник,  собираясь написать картину, провел уверенно и смело первую темную
полоску.  На  полоске начали  возникать причудливые белые  клубочки,  башни,
разные завитушки.  Они то  росли,  то снова таяли,  и  вместо них появлялись
более причудливые.
     Лобанович сидел и  любовался.  Из  своих наблюдений он знал,  что такие
облачка появляются на  небе  перед  грозой.  Вскоре полоска исчезла.  Солнце
поднялось выше.  Дохнул ветерок, густой, теплый. "Юго-западный, дождевой", -
подумал Лобанович. Он пошел в хату. Мать поставила на стол завтрак.
     - Ячмень лежит несвязанный,  уже и высох. Как бы дождь не пошел: что-то
припаривает, - сказала мимоходом она.
     Андрей вспомнил,  что дядя с  Якубом уехали утром на далекую болотистую
пожню - там осталось с полвоза сена.
     Позавтракав,  Андрей  взял  большую охапку заранее заготовленных свясел
для  снопов и  пошел вязать ячмень,  скошенный на  противоположном конце той
полоски земли,  на  которой стояла их усадьба,  неподалеку от сосняка.  Часа
через полтора ячмень был связан в снопы. Андрей аккуратно сложил их в копну,
на всякий случай укрепил жердями, чтобы не разметал ее ветер во время грозы.
Сверху положил оставшиеся свясла,  а  на них -  сноп-шапку,  расправленный в
виде зонта.  Но эта работа оказалась лишней. Со двора выезжала телега - дядя
Мартин привез сено  и  теперь ехал вместе с  Якубом забирать ячмень.  Андрей
помог  наложить воз,  а  сам  поспешил на  Среднюю  гору,  которую  любил  с
юношеских дней.
     Там  было  тихо,  спокойно,  уютно.  Один склон горы был  покрыт желтым
глубоким песком;  кое-где  попадались чахлые  кустики можжевельника,  убогие
пучки чабреца и  островки белого борового мха.  Более всего нравилась Андрею
гора за  то,  что с  самой высокой точки ее  открывался на редкость красивый
вид.  Особенно любил  он  смотреть в  сторону  большака,  проходившего через
Панямонь на  Несвиж.  В  поле  возле  большака стояла и  та  чудесная сосна,
неподалеку от  которой  незадолго до  поездки в  Вильну  проходили Андрей  с
Янкой.   Она   поднимала   из-за   гребня   занеманских  пригорков  кудрявую
шапку-вершину  и  две  могучие  ветви,  симметрично  расположенные по  обеим
сторонам ствола. Казалось, какая-то сказочная женщина вошла по самую грудь в
глубокую реку,  вытянув  в  стороны  руки,  и  вот-вот  опустится в  воду  и
поплывет.
     Тем  временем с  юго-запада поднималась зловещая туча,  она  все шире и
плотнее  застилала небо.  Из-за  Немана  доносилось глухое  урчание далекого
грома. Лобанович невольно повернул домой. Гроза приближалась. Вдруг рванулся
ветер и перешел в такую бурю,  что земля закурилась пылью. Кусты припадали к
самой земле. Огненными стрелами вспыхивали молнии, и хлынул такой дождь, что
вода сквозь стены затекала в хату.
     Под натиском ветра хата дрожала и, казалось, вот-вот перевернется. Буря
выкатила  из-под  навеса  неокованное деревянное  колесо,  каким-то  образом
поставила его на обод и покатила в поле.
     Когда  гроза  пропела до  конца  свою  грозную песню и  поплыла дальше,
Андрей вышел посмотреть следы,  которые она  оставила.  Двор весь был  залит
дождем.  В огромных лужах плавала солома,  выдранная из крыш.  Колесо далеко
откатилось от двора и,  попав в борозду, беспомощно лежало на боку. Поднимая
его с мокрой земли,  Андрей огляделся вокруг, чтобы не подслушали его думку,
и сказал самому себе:
     - Не погонит ли в поле, как и это колесо, меня враждебная сила?


XXXIV

     Лобанович шел из лесу и  нес корзинку боровиков.  Не доходя с полверсты
до хаты,  он услыхал за собой мягкий стук колес. Андрей оглянулся. В легкой,
довольно щегольской бричке ехал  урядник Стоволич.  Сомнений не  было,  этот
гость ехал к нему,  Лобановичу. Андрей сошел немного с дороги и остановился.
Догнав пешехода, урядник сдержал коня.
     - День добрый!  -  приветствовал он Лобановича.  -  Садитесь,  подвезу,
хотя, правда, тут недалеко.
     - Вы,  верно, с каким-то сообщением ко мне? - спросил Лобанович, садясь
в бричку.
     - Угадали, есть такое дело, - ответил урядник и замолчал.
     Молчал и  Лобанович:  до  хаты совсем близко,  там все станет известно,
выказывать же нетерпение перед урядником он не хотел.
     Заехать во двор урядник отказался:  не имел времени.  Он остановил коня
возле  частокола,  забросил  вожжи  на  столб,  взял  портфель  и  вместе  с
Лобановичем пошел в хату. Андрея очень тронуло поведение Якуба - он сбегал в
гумно и принес охапку лучшего сена для коня урядника.  Этим,  видимо, хлопец
думал задобрить урядника,  словно от  него  зависело дать Андрею облегчение.
Обеспокоена была и  мать:  она знала,  что такие посещения ничего доброго не
приносят.
     В хате урядник снял фуражку, что немного удивило Андрея, и сел за стол.
Не торопясь достал из портфеля бумажку.
     - Вот,  распишитесь в  получении.  -  Урядник  развернул  разлинованный
журнал.
     Лобанович взглянул на бумажку.  Это была повестка от Виленской судебной
палаты с  вызовом явиться на  суд 15 сентября 1908 года в  одиннадцать часов
дня.  В  повестке подчеркивалось,  что  в  случае  неявки в  указанное время
подсудимый  будет  арестован  и  доставлен  в  суд  под  конвоем.  Лобанович
расписался и взял повестку. Прочитав ее еще раз, он проговорил, ни к кому не
обращаясь:
     - Катись, мое колесо, пока катишься!
     Урядник не понял,  на что намекает Лобанович,  да и самому Андрею фраза
эта была не совсем ясна,  хотя в ней был какой-то смысл. Видимо, он вспомнил
колесо, которое недавно выкатила буря со двора в поле.
     - Знаете что,  - сказал урядник, - давайте поедем в Панямонь. Зачем вам
оставаться здесь одному? Проветриться надо.
     Андрей удивился:  урядник ему сочувствует и  хочет отвлечь от  грустных
мыслей... Вот тебе и урядник, полицейский чин!.. А может, здесь какая-нибудь
хитрость? Лобанович поблагодарил.
     - Боюсь, что задержу вас, я не завтракал еще, - отказывался он.
     - Какая же это задержка -  завтрак!  Можете потерпеть полчаса? А за это
время мы будем на хуторке, там и позавтракаем. Поедем?
     И действительно, почему не поехать?
     Они  сели в  бричку,  миновали Микутичи,  а  затем через Неман,  вброд,
выбрались на дорогу,  проехав мимо Нейгертова,  где жил Янка Тукала.  Андрею
стало грустно.  "Эх,  Янка! Думал ли ты, что я поеду с урядником возле твоей
хаты и не зайду в нее? Но тебя здесь нет. И ты молчишь, не промолвишь мне ни
одного слова! Неужто ты умер для меня?"
     Его мысли прервал урядник:
     - В чем же вас обвиняют?  -  спросил он.  -  За что судят?  Почему всех
освободили от суда, а вас нет?
     Лобанович усмехнулся и сказал:
     - В  народной сказке рассказывается так.  Шел  кот лесом,  встретил его
волк.  "Куда идешь,  кот?"  -  "Иду судиться".  -  "А в  чем твоя обида?"  -
спрашивает волк.  "Как же не обида, - отвечает кот, - нашкодит кошка, а вину
возлагают на кота". Вот и со мной так - кто-то написал воззвание к учителям,
а меня за него судить будут.
     - Как же так? - удивился урядник.
     Лобанович объяснил, как обстоит дело и почему так вышло.
     Урядник верил и не верил.
     - Если не вы писали, так за что судить вас? Может, здесь еще что-нибудь
примешано?
     - Этого я  не знаю,  а  если примешано,  то не по моей вине и не с моей
стороны, - ответил Лобанович и подумал:
     "А впрочем,  черт его знает, может, подсмотрели, как я с Янкой прибивал
к кресту прокламацию? Нет, тогда и Янку взяли бы в оборот".
     Из-за  пригорка выплыл  хуторок,  усадьба  мелкого арендатора.  Урядник
повернул коня к  высоким воротам,  над архитектурой которых,  видно,  ломали
головы местные архитекторы,  а может,  и сам хозяин. Ворота состояли из двух
толстых  дубовых  столбов,   ровных,  старательно  выстроганных,  с  дубовой
перекладиной на  них.  Отступив от одного и  от другого конца перекладины на
аршин,  на ней прикрепили еще четыре бревнышка; каждое следующее симметрично
укорачивалось  и  было  с  концов  затесано  наискось.   В  верхнее,   самое
коротенькое бревнышко был воткнут шпиль, заостренный вверху, как иголка.
     - Вот  выдумал  себе  ворота  Язеп  Глынский,   -  проговорил  урядник,
останавливая копя.
     Андрей выскочил из брички,  через калитку вошел во двор,  чтобы открыть
ворота,  но в  эту минуту из хаты показался сам хозяин,  лысый,  средних лет
человек,  в  расстегнутой жилетке.  Глынский был  шляхтич  и  стремился хоть
чем-нибудь отличаться от простого мужика.
     - Пожалуйста! Пожалуйста! - быстро говорил Глынский, открыв ворота.
     Едва бричка остановилась,  он  подбежал к  уряднику и  потряс его  руку
обеими руками.
     - День добрый!  День добрый!  Как  же  вы  вовремя приехали!  Как раз к
завтраку! Пойдем же в хату!
     Лобановича он совсем не замечал, хотя и знал его, и даже руки не подал.
Глынский не любил Лобановича за то,  что тот "забастовщик" и  готов отбирать
землю у  панов и арендаторов.  А такие люди босяки и бездельники,  по мнению
Глынского.  Лобанович отстал от арендатора и от урядника и уже думал, где бы
ему скрыться, но урядник оглянулся и воскликнул:
     - А вы что ж, Андрей Петрович?! Идем в дом!
     Тогда   уже   и   хозяин   изменил  свое   поведение  по   отношению  к
"забастовщику". Он подбежал к Андрею, взял его под руку и повел к двери.
     - Пожалуйста!  Пожалуйста, заходите! Когда-то мы с вашим покойным отцом
были добрыми знакомыми...
     Глынский повел  гостей в  чистую половину хаты.  В  довольно просторной
комнате  всюду   стояли  вазоны  с   цветами,   очень   распространенными  в
крестьянском обиходе;  воздух был  чистый,  прохладный.  Среди фикусов уютно
пристроился стол, застланный белой скатертью.
     Глынский  попросил гостей  садиться,  а  сам  отпер  буфетик  и  достал
объемистую бутылку  вишневой  настойки на  чистом  спирте.  Затем,  попросив
прощения,  отлучился в другую половину хаты.  Вернулся он вместе с хозяйкой,
еще молодой и очень привлекательной женщиной. Она приветливо поздоровалась с
гостями, рассыпая самые приятные улыбки. В дверь на мгновение всунули головы
сын и дочь хозяев. Лобанович только мог заметить, что дочь похожа на мать, а
сын на  отца.  Глынский тотчас же  приказал им пойти в  сад,  где было много
вишен, и набрать коробку "для пана урядника".
     Тем временем на столе появились вилки,  ножи и тарелки и следом поплыли
сочные  колбасы,  целая  тарелка  искусно  нарезанных  ломтиков  полендвицы,
красных  как   лепестки  георгинов,   заправленный  сметаной  свежий  сыр  с
черненькими точками тмина и сыр,  немного подсушенный. Одним словом, богатое
угощение.
     Урядник,   внимательный,   деликатный  кавалер,  обратился  к  красивой
хозяйке, пани Анеле:
     - Садитесь, пани, за стол, без вас не будет порядка.
     Хозяин налил  вместительные чарки  настойки и  произнес целый  тост.  А
хозяйка переводила взгляд то  с  мужа на урядника,  то наоборот,  Лобановича
обходила. Глынский говорил:
     - Выпьем  за  дорогого  нашего  гостя  Герасима Павловича.  Пускай  бог
поможет  ему  ловить  воров,  конокрадов  и  всяких  забастовщиков,  которые
становятся поперек дороги начальству.
     - Хорошо сказали,  пане Юзеф,  -  похвалил Андрей,  -  только надо было
добавить: "и казнокрадов".
     - Это само собой разумеется, - отозвался Глынский.
     Улучив удобную минуту,  Андрей поблагодарил хозяев, попросил прощения и
вышел из-за стола.
     - Пане Лобанович, - сказал Язеп Глынский, - прошу вас зайти в мой садик
и пощипать вишен сколько вашей душе будет угодно.
     Таких спелых, крупных вишен Лобанович никогда в жизни не видел.
     Когда  "банкет" кончился и  бричка выехала из  хутора,  урядник спросил
Лобановича:
     - Не раскаиваетесь, что поехали со мной?
     - Нет, не раскаиваюсь! Наоборот, очень благодарю.
     Бричка взяла направление на Панямонь.


XXXV

     Предстоящий уже  в  недалеком будущем суд заставил Лобановича поехать в
Минск.  Он вспомнил адвоката Семипалова,  к  которому направляли его в  свое
время редакторы Власюк и Стефан Лисковский.
     Семипалов как  раз  был  дома.  Молодой человек,  только что начинавший
делать свою адвокатскую карьеру,  он выказал живое участие в деле Лобановича
и в его судьбе.
     - По какой же статье закона вас привлекают к  судебной ответственности?
- спросил Семипалов и блестящими серыми глазами взглянул на Лобановича.
     - По сто двадцать шестой, по первой части, - ответил Лобанович.
     - И  что  конкретно ставится вам  в  вину?  -  продолжал интересоваться
адвокат,  теребя пальцами свою аккуратную темно-русую бородку, подстриженную
в виде острого клинышка.
     - Обвинительного акта я не имею,  он где-то путешествует по полицейским
инстанциям,  но по всему видно,  что мне приписывают авторство в составлении
воззвания к учителям.
     - Но это ваши догадки? - не отступал адвокат.
     - Да, догадки, но они имеют под собой почву.
     Лобанович  рассказал  Семипалову о  допросе  у  жандармского ротмистра.
Адвокат помолчал, подумал, а потом, хитро улыбнувшись, спросил:
     - А  вы же имеете кое-какое отношение к  авторству,  как сказали вы?  -
Затем он добавил:  - Мне вы можете говорить правду, в ваших интересах, чтобы
я это знал.  Прокурору и следователю можно соврать, лишь бы только гладко, -
совсем дружески улыбнулся адвокат.
     Визит  закончился  тем,   что  Семипалов  пообещал  в   этот  же   день
ознакомиться  с   материалами  следствия  и   уже   тогда  дать   какой-либо
определенный совет.
     - В  пять-шесть часов вечера зайдите ко мне,  -  сказал адвокат и подал
руку Лобановичу.
     Медленно тянулось время до вечера,  а хороших знакомых, к которым можно
было бы  пойти,  чтобы провести время,  Лобанович теперь не  имел.  Дружба с
Болотичем  кончилась,  да  и  заходить  к  нему  при  таких  обстоятельствах
Лобанович  считал   неудобным.   Он   долго   бродил   по   улицам  старого,
преимущественно деревянного Минска.  Наконец зашел в дешевенький ресторанчик
закусить. Приближалось заветное время - было пять часов вечера.
     С  чувством некоторого волнения Лобанович пошел к  Семипалову.  Адвокат
уже был дома. Он весело глянул на своего клиента и повел его в кабинет.
     - Садитесь! - Семипалов показал на кресло возле стола и сам сел, - Ваши
предположения  оказались  справедливыми,   -   проговорил  адвокат,   -  вам
действительно ставят в вину написание воззвания к учителям. Такое заключение
дали эксперты.
     - Таким  экспертам  не  экспертизы  делать,   а  носом  землю  рыть!  -
возмутился Лобанович.
     Адвокат засмеялся.
     - Может,  ваша и правда, - заметил он, - однако факт остается фактом, и
с ним приходится считаться. Но поскольку вы воззвания не писали, защита ваша
имеет законное право потребовать от суда назначения новой экспертизы. Но это
обстоятельство пусть  вас  не  очень  радует.  Если  даже  вторая экспертиза
опровергнет первую,  это еще не  значит,  что вы чисты перед судом.  У  суда
имеются свои расчеты,  и  он часто руководствуется политикой,  а не законом.
Кроме того, у суда может быть и так называемое свое внутреннее убеждение.
     Семипалов говорил убедительно, веско, и трудно было возражать ему.
     - Ну что ж,  -  отозвался Лобанович,  -  засудят - так засудят за чужой
грех!
     - Так пессимистически смотреть на вещи не следует, - сказал адвокат, но
тут  же  добавил:   -   С   другой  стороны,   не  мешает  подготовить  себя
психологически и к худшему. А относительно защиты вам надо подумать. Кого бы
вы хотели иметь своим адвокатом?
     Лобанович немного помолчал.
     - Правду  сказать,  я  и  сам  не  знаю.  Просил присяжного поверенного
господина Врублевского.  А если он не согласится,  может, вы были бы любезны
взять на себя мою защиту? - несмело обратился Лобанович к Семипалову.
     Адвокат сразу посерьезнел.
     - Я  очень благодарен вам  за  доверие,  но  все  же  я  в  полной мер