охоже на правду.
     Друзья приступают к репетиции допроса.  То один, то другой из них берет
на  себя  роль  следователя.  Начинает Янка.  "Следствие" он  ведет по  всем
правилам  юридической науки.  После  некоторых  формальных вопросов  -  имя,
отчество,  фамилия,  сколько лет,  находился ли  под  судом -  "следователь"
переходит к  вопросам по  существу дела.  "Допрашиваемый" Лобанович отвечает
так, как они заранее договорились. "Следователь" спрашивает:
     - Вы  утверждаете,  что не  имели намерения созвать недозволенный съезд
учителей и  не ставили перед собой крамольных,  преступных целей.  Но как же
согласовать ваши утверждения с  тем,  что  записано вот  в  этом богомерзком
протоколе,  под которым стоит и ваша подпись?  - "Следователь" сурово глядит
на "допрашиваемого".
     Лобанович напускает на себя вид невинного человека.
     - Я  не знал,  что было записано в протоколе,  господин следователь,  -
отвечает он.
     "Следователь" пожимает плечами, "злая" усмешка кривит его губы.
     - Как  же  вы  подписывали то,  что  вам не  известно?  -  интересуется
"следователь" и добавляет: - А если бы в протоколе было написано: "Настоящим
я обязуюсь всунуть голову в петлю, чтобы меня повесили", - разве вы и в этом
случае подписались бы под протоколом? - наседает "следователь".
     "Допрашиваемый" отвечает грустно:
     - Конечно,  если бы я не читал протокола и не знал, что в нем написано,
то и под таким протоколом подписался бы.
     - Вот  это  мило!  -  восклицает "следователь".  Он  снова ехидно,  как
настоящий следователь,  усмехается.  -  Разъясните,  я  вас  не  понимаю,  -
обращается он к Лобановичу.
     "Допрашиваемый" виновато опускает глаза, на мгновение задумывается.
     - Пьяному,   господин  следователь,   и  море  по  колено,  -  печально
признается он и добавляет: - А за компанию, как говорят, цыган повесился.
     Янка не выдержал роли следователя и весело захохотал.
     - А знаешь, - сказал "следователь", - неплохо получается, ей-богу!
     - Ты   же,    надо   отдать   тебе   справедливость,   вопросы   ставил
казуистические, - хвалит следовательский талант Янки Андрей.
     Так  друзья похвалили друг  друга за  удачно проведенные роли.  Но  это
только  начало.   Хорошее  же  начало  -  половина  дела.  Нужно  продолжить
"следствие".  На  этот  раз  "следователем"  становится  Лобанович,  и  роли
меняются.
     Сначала  тот  же  "предварительный допрос",  а  затем  уж  разговор  по
существу самого дела.
     - Из ваших слов выходит,  что вы подписали протокол, не зная, что в нем
написано,  только потому, что вы были пьяны и не понимали, что делали. Так я
вас  понимаю?  -  спрашивает  "следователь" Лобанович  "допрашиваемого" Янку
Тукалу.
     - Да, - смело подтверждает Янка.
     - А где вы напились и по какому поводу?
     Янка  придает  своему  лицу  постное  выражение,  старается собраться с
мыслями.
     - Выпили  на  товарищеской маевке,  сначала,  как  говорится,  на  лоне
природы,  за селом,  а потом добавили еще и в микутичской школе, на квартире
своего коллеги Садовича.
     - Стало быть,  имелась какая-то реальная причина для такой выпивки? Вот
вы и скажите, что это была за причина.
     "Допрашиваемый" вначале мнется, а потом говорит:
     - Основная причина,  господин следователь,  была в  том,  что и  нашему
брату, сельскому учителю, порой хочется выпить, тем более в компании.
     - Это правда,  компания большая,  слишком даже большая для товарищеской
маевки, как утверждаете вы, - иронически замечает "следователь".
     "Допрашиваемый"  не  обижается  на  это  замечание  и  продолжает  свои
объяснения:
     - Село  Микутичи,  господин  следователь,  славится тем,  что  из  него
выходит много учителей Нет ничего удивительного в том,  что летом,  во время
каникул, они в большом числе съезжаются в свое село, к родителям.
     - Но  здесь  были  учителя  и  из  других  мест,   -  гнет  свою  линию
"следователь".
     - Их  было  мало,  господин следователь,  к  тому же  это  все  близкие
приятели, однокашники учителей, вышедших из Микутич.
     - Ну, а вы тоже из Микутич? - спрашивает "следователь".
     - Я здесь по соседству,  моя деревня верстах в двух отсюда. Летом я все
время проводил с друзьями в Микутичах.
     - Так здесь весело? - иронически подает реплику "следователь".
     - Мы  создали там,  на  квартире Садовича при школе,  кружок учителей и
занимались подготовкой к экзаменам на аттестат зрелости, - объясняет Янка.
     - Вашу "зрелость" вы засвидетельствовали в  своей крамольной резолюции,
- говорит безжалостно "следователь",  потом  резко меняет тон  разговора.  -
Давайте бросим играть в прятки,  - сурово продолжает он. - Факт есть факт, а
документ остается документом! - "Следователь" поднимает лист бумаги, который
должен означать "документ",  и уже более спокойно говорит:  - Признавайтесь,
кто писал текст этого мерзкого протокола?
     После короткой паузы он добавил:
     - Помните,  что искреннее осознание преступности и  правдивое признание
своей вины только уменьшает степень справедливого наказания.
     "Допрашиваемый" сначала молчит, а потом вежливо заявляет:
     - Мне не в чем признаваться,  потому что я не только не знаю, кто писал
протокол, но и не знаю, что в нем написано.
     - Бросьте дурака валять! - гремит "следователь". - Говорите правду: кто
составлял протокол?
     - Если хотите знать правду,  я  скажу:  протокол написал бог  Бахус!  -
отвечает рассерженный "допрашиваемый".
     Приятели не выдерживают дальнейшей комедии и весело хохочут.
     - А,  чтоб тебе пусто было! Замучил меня, даже в пот ударило! - говорит
Янка и вытирает платочком лоб.
     - Что скажешь,  Яне?  По-моему,  неплохо.  Если мы  все разыграем такую
"божественную комедию", то, право же, будет хорошо!
     - Путь  проложен!   -   весело  отзывается  Янка.   -  Остается  только
отшлифовать некоторые мелочи.  Может быть, "следователь" - ты или я - не так
порой задавал вопросы, а "подсудимые" не так отвечали?
     - А  как ты думаешь,  может быть,  о Бахусе не нужно говорить,  а ту же
мысль высказать немного иначе? - осторожно замечает Лобанович.
     - Дело,  братец мой,  не в точной терминологии,  была бы только верно и
без  противоречий определена линия  общего  поведения,  остальное,  конечно,
нужно доработать.
     - Я в принципе не против Бахуса,  Янка,  быть может,  это наша находка.
Тысячи людей возлагали вину на бедного Бахуса,  и  это часто помогало им.  А
вдруг и нам он сослужит службу?
     Приятели приступают к окончательной отделке "допроса".  Остается только
ознакомить  всех  участников  учительского  съезда  в  Микутичах  с  планом,
выработанным в  Смолярне,  чтобы все уволенные учителя играли в  одну дуду -
никаких заранее обдуманных намерений у  них  не  было.  Встал другой вопрос:
каким способом осведомить друзей о принятой линии поведения?  Ответ был один
- только устно и тайно.
     В заключение Лобанович сказал:
     - Держись,  Янка!  "Нас  еще  судьбы безвестные ждут".  Падать духом не
будем!
     - Не будем!  -  подхватил Янка.  - Мы еще покажем, что такое санкюлоты!
"Берегись, богачи, беднота гуляет!"


VI

     Спустя несколько дней после репетиции допроса к Лобановичу зашел брат.
     - Для тебя, брате, наклевывается школа, - весело проговорил Владимир.
     На его губах играла хитроватая усмешка.  Лобановичу казалось,  что брат
хочет поиздеваться над ним, - вероятно, подъезжает с какой-нибудь штучкой.
     - Ты  на  что  намекаешь,  Владик?  Какая может быть для меня школа?  -
недоверчиво отозвался Андрей.
     - Маленькая школка, здесь в Смолярне!
     - Не понимаю, что ты хочешь сказать, - признался Андрей.
     А Владимир продолжал:
     - Дело зависит от тебя:  согласишься учить -  и  ученики будут,  по три
рубля в месяц с носа!
     - Было бы хорошо, если бы они были, но где их взять?
     Здесь Владимир раскрыл карты.
     Некоторые крестьяне из  соседних  деревень,  услыхав,  что  здесь,  под
боком,  есть учитель,  просили Владимира переговорить с братом, не возьмется
ли он учить их хлопцев.  Везти ребят в Столбуны далеко, да еще квартиру надо
найти,  платить за нее,  харчи посылать. А так было бы удобнее: легче пройти
две-три версты до Смолярни, чем ехать верст десять до местечка.
     - Как ты смотришь на это? - спросил Владимир.
     - Охотно взялся бы  учить,  ведь мне  делать нечего.  Сколько наберется
учеников?
     - Семь-восемь хлопцев, а может быть, и больше.
     - Что ж, это хорошо. Не знаю только, где разместить их.
     - Об этом ты не думай, - сказал Владимир.
     Через  два  дня  "школа" была  вполне  готова  принять новых  учеников.
Смастерили простой длинный стол,  поставили две скамейки по одну и по другую
сторону стола, а в одном конце его табуретку - "профессорскую кафедру".
     Такова история открытия школы в Смолярне,  к великой радости Лобановича
и к удовольствию крестьян, родителей девяти учеников смолярнинской школы.
     Хотя Лобанович сейчас был далеко не полноправным учителем, хотя он и не
был  поставлен на  эту  должность начальством,  все  же  он  ощутил  великое
удовлетворение, когда в хату лесника пришло девять парнишек разного возраста
и различной подготовки. Самому старшему из них, Тодору Бервенскому, было уже
около шестнадцати лет.  Это  был  рослый парень.  Несколько зим  ходил он  в
школу,  но с большими перерывами.  Из школьной программы он кое-что знал,  а
вообще был малограмотным.  Его уже более интересовали девчата, чем книги. Но
жизнь вынуждала взяться за  ученье,  хотя бы сдать экзамен за курс начальной
школы.  В настоящей школе, среди шумной оравы школьников-малышей, Бервенский
чувствовал себя не очень ловко.  К тому же Тодор страдал недостатком речи. В
глагольных словах окончания на "ал" он выговаривал "ол":  брал - брол, пахал
- пахол,  бороновал - бороновол и т. д. Вот почему с большой охотой пошел он
в тихую, глухую Смолярню к Лобановичу.
     Остальным ученикам было от  одиннадцати до  тринадцати лет.  Они  также
учились урывками,  пропускали занятия, слабо знали школьную программу. После
ознакомления с  ними Лобанович разделил их  на три группы,  по три ученика в
каждой:  старшую, в которую входили Тодор Бервенский, Яким Прокопик и Павлюк
Глушка, среднюю и группу наиболее отсталых.
     Со  всем  рвением и  энтузиазмом любящего свое  дело  учителя приступил
Лобанович к  занятиям с  немногочисленными учениками.  Прежде всего их нужно
было   обеспечить   письменными  принадлежностями,   учебниками  и   другими
пособиями.  Все  это  было раздобыто стараниями самого учителя и  на  деньги
учеников, которые загорелись искренним желанием учиться.
     С  утра  до  вечера,  не  разгибаясь,  сидели  ученики  за  столом,  то
уткнувшись в  книги  и  тетради,  то  глубокомысленно поднимая глаза кверху,
когда  решали  задачи.  Здесь  не  было  распорядка дня,  обычно принятого в
школах.  Перерывы делали по  мере надобности,  не  считаясь с  тем,  сколько
времени отводилось тому или иному предмету.
     Кустарная школа в Смолярне отнимала немало времени у Лобановича,  и это
нисколько не волновало его:  ведь это было живое и  привычное для него дело.
Янка Тукала искренне порадовался за приятеля.
     - Хо,  брат!  -  смеясь говорил Янка.  -  Нашего брата голыми руками не
возьмешь,  он живуч,  как полынь-трава, и жить будет, пока корни из земли не
вырвешь!
     Чтобы не мешать приятелю заниматься с учениками,  он стал реже посещать
Смолярню.  Но не проходило недели, чтобы они не встретились, не поговорили о
разных делах. Это уже стало их потребностью, долго оставаться друг без друга
они  не  могли.  Поговорить же  им  всегда было  о  чем.  Живя в  местечке и
встречаясь с  местечковой интеллигенцией,  Янка  был  до  некоторой  степени
осведомлен  о  различных  политических течениях,  но  ни  одним  из  них  не
увлекался,  стоял в стороне от них, присматривался и прислушивался ко всему,
о  чем  говорилось.  Порой  он  даже  посмеивался над  местечковыми лидерами
мелкобуржуазных партий,  над их "бесстрашием":  "Стражников нету? Казаков не
видать?" - и затягивал песню:

     Отречемся от старого мира,
     Отряхнем его прах с наших ног.

     Затем Янка продолжал:
     - Каждый такой цыган свою кобылу хвалит. Все они хотят залучить меня на
свою сторону.  Я  слушаю,  и  мне приходят на  память местечковые лавочники,
которые стараются затащить в  свою лавку покупателя.  Каждый из  кожи лезет,
стараясь доказать,  что самая правильная партия есть та,  к  которой он  сам
принадлежит. Но кто видел эту правду? Где она и какая она? Я, признаться, не
вижу  ее.  Еще  Пилат спрашивал Христа:  "Что есть истина?"  -  и  ответа не
услыхал.
     - Вон  куда  ты  повернул,   Янка!  -  немного  удивился  Лобанович.  -
Заберешься, братец, в такие дебри, что и не выберешься из них.
     - А все-таки что такое правда? - уперся Янка.
     - Если Христос не сумел ответить Пилату на вопрос, что есть истина, так
что я тебе скажу? Правда - это, брат, то, во что ты веришь так, что и других
заставишь поверить в это.
     - Гм!  -  покачал головой Янка. - Замысловато и неопределенно. "Це дiло
треба разжуваты", как говорят украинцы.
     - Беда наша,  Янка,  в  том,  что  мы  недостаточно образованны,  чтобы
критически отнестись к программам различных политических партий.
     - В них сам черт ногу сломит, - заметил Янка. - Слушаешь одного оратора
- и   кажется,   что  он  говорит  правду.   А  послушаешь  другого,   более
красноречивого,  который  начнет  опровергать первого  и  доказывать правоту
своих взглядов,  -  и выходит,  что правда на стороне этого другого... Может
быть, и правда, что такие колебания есть результат небольшого образования, -
согласился Янка,  но тут же перебил себя:  -  Нет,  братец, не в образовании
дело!  Вот  кадеты очень образованные люди,  это  все профессора,  адвокаты,
редакторы газет и  журналов,  так неужто идти за  ними и  признать,  что они
говорят правду?
     - Не стоят кадеты того,  чтобы говорить о  них даже в моей Смолярне,  -
сказал Лобанович.  - Дело в том, что кадеты - монархисты, хотя окраска у них
несколько иная,  чем,  скажем, у октябристов или других подобных партий. Раз
они стоят за монархию, какую бы там ни было, то цена им ломаный грош!
     - Что  правда,  то  правда,  -  согласился с  другом  Янка.  -  Все  же
большинство партий сходится в  одном:  они стоят за то,  чтобы скинуть царя.
Если же это так,  то я  согласен идти с  ними в ногу и беру от них все,  что
способствует гибели царя и самодержавного строя.  В данном случае я похож на
пчелу, которая собирает мед с разных цветов, лишь бы только полнее был улей.
Вот они, эти цветики!
     Янка вынимает из-за пазухи пачку прокламаций, свернутых в трубку.
     - Прежде всего,  -  говорит Янка,  - надо отнести их в лес и спрятать в
нашем тайнике.
     Лобанович взял прокламации.
     - И ты не боишься носить их? - спросил он, подмигивая Янке.
     Янка засмеялся.
     - Бог не выдаст, свинья не съест! А если бы меня остановили и обыскали,
я сказал бы: "А я как раз иду в полицию - недозволенную литературу нашел!"
     - Так бы они тебе и поверили!
     - Ну что ж,  купил не купил,  а  поторговаться можно,  -  в том же тоне
ответил Янка.
     - Это тоже правильно.  Но думал ли ты,  собирая вот эти "цветочки", что
среди них могут быть и отравленные?
     - Пока что об этом не думал.  Я, брат, исхожу из принципа: что бог дал,
то  клади в  торбу.  Будет удобная минутка -  переберем их  и  тогда отделим
плевелы от пшеницы.  Плевелы сожжем, а чистую пшеницу положим в житницу, как
учит Христос.
     - Здорово усвоил ты евангельскую науку, - пошутил Лобанович.
     - Без бога ни до порога.
     - А с богом хоть под пень-колоду,  -  в тон приятелю добавил Лобанович,
намекая  на  потайной  склад  запрещенной литературы  в  лесу,  под  корнями
вывернутой старой ели.
     Приятели хорошо поняли друг  друга и  направились в  лес,  к  заветному
тайнику.


VII

     Почти  каждую  субботу перед  вечером,  когда  Лобанович отпускал своих
учеников домой,  Янка  Тукала приходил к  приятелю в  Смолярню.  Янка  любил
тишину  и  покой,  царившие в  глухом  лесном уголке,  где  проводил занятия
Лобанович. Встречи друзей всегда были желанными, радостными и веселыми. Янка
то и дело восхищался пристанищем своего приятеля:
     - Здесь,  брат,  словно  у  Христа  за  пазухой и  не  видишь ни  одной
полицейской рожи. Прямо рай!
     Обычно   Янка   приносил  какие-нибудь   новости,   интересные  книжки,
раздобытые в местечке,  слухи, связанные с политическим положением в России,
вести о намерениях прогрессивных людей -  имена их не назывались -  издавать
новые газеты,  журналы.  Рассказывали -  небывалое дело,  -  будто готовится
выпуск  белорусской газеты.  Все  эти  новости  приятно  волновали друзей  и
служили богатой пищей  для  разговоров.  Беседы часто  тянулись за  полночь,
когда приятели уже лежали в  жесткой крестьянской постели под одним одеялом.
Разговор нередко превращался в обычное фантазерство, в придумывание смешных,
невероятных  историй,   ситуаций.   Приятели  искренне  заливались  молодым,
беззаботным смехом. По этому поводу Янка однажды заметил:
     - Я  никогда так весело не смеялся,  как теперь,  когда потерял школу и
скитаюсь один, как волк, по, глухим дорогам.
     - Вот это и хорошо,  Янка, - поддержал его Лобанович. - Смех не грех, а
голову не вешай.
     - Но, смотри, брат, чтоб не пришлось нам плакать.
     - Если наступит такое время,  так что же,  и поплачем.  Слезы, говорят,
очищают человека.
     - Пусть лучше наши враги плачут, - отозвался Янка.
     Когда   после  таких  вечеров  и   ночлегов  приятелям  приходила  пора
расставаться,  Янка постепенно становился молчаливее, замыкался в себе и вся
его веселость исчезала.
     - Что зажурился, дружок? - спрашивал Лобанович.
     Янка словно пробуждался от  сна,  поднимал на приятеля серые задумчивые
глаза.
     - А чего мне журиться?  - говорил он. - Женки нет, дети дома не плачут,
да и дома нет. Я свободен, как ветер в поле. Так чего журиться?
     - Нет, брат, не хитри! Признавайся, говори правду!
     Янка принимал театральную позу и трагическим голосом восклицал:
     - Правда может убить человека, если она не вовремя открывается!
     - Кто тебе сказал это?
     - Такую фразу я вычитал у Артура Шницлера!  -  ответил Янка и уже своим
обычным голосом добавил:  -  Умеют же  люди выражать такие интересные мысли!
Почему они не приходят в мою голову!
     - Если   бы   ты   поставил  перед   собой   задачу   выдумывать  такие
изречения-афоризмы,  то,  может,  они у  тебя получились бы  не хуже,  чем у
Шницлера.
     - Черт его знает! Разве попробовать? - согласился повеселевший Янка.
     Он   еще  более  повеселел,   когда  Лобанович  вдруг  выразил  желание
прогуляться вместе с ним в Столбуны.
     - Вот это голос!  Почему не сходить?  -  подхватил Янка.  -  Я,  может,
потому и зажурился,  как ты говоришь, что пришло время расставаться с тобой.
Может, на почте и письма будут для тебя, - соблазнял он друга.
     А Лобанович и сам думал о письмах, но приятелю сказал:
     - Без тебя и мне одному тоскливо.
     Они собрались и вышли из усадьбы лесника.
     - Я  поведу тебя новой дорогой,  по  которой ты  еще никогда не  ходил.
Правда,  будет немного дальше, зато новые картины развернутся перед тобой, -
сказал Лобанович, поворачивая влево от переезда.
     - Ну что же, давай! - отозвался Янка. - Я люблю все новое, невиданное и
все, что удлиняет дорогу.
     Вышли в  Темные Ляды,  с  версту шли вдоль старого елового леса,  круто
повернув направо.  Лобанович часто останавливался,  обращал внимание Янки на
интересные места.
     - Взгляни, Янка, видишь - клочок леса среди вырубленной огромной лесной
прогалины, словно зеленый островок в пустыне. Правда, красивая рощица?