тем как прислуга только шушукалась  и  делилась  своими
догадками с бонной. Тщетно пыталась она доказать, что ее присутствие не-
обходимо по самым разнообразным, большей частью удачно придуманным  при-
чинам, но во что бы она ни вмешивалась, она только  нарушала  заведенный
порядок, каждая ее попытка помочь вызывала недоумение. При этом  она  не
умела стушеваться, тактично уединиться и сидеть в своей спальне за  кни-
гой или работой; нет, внутренняя тревога, выражавшаяся у нее, как всякое
сильное переживание, в нервном возбуждении, гнала ее из комнаты в комна-
ту. При каждом звонке по  телефону  или  на  парадном  она  вздрагивала,
чувствуя, как от малейшего толчка обрывается и превращается в  ничто  ее
безмятежное существование; она сразу же падала духом, и ей  уже  мерещи-
лась безвозвратно загубленная жизнь. Эти три дня, которые она  просидела
в своих комнатах, как в темнице, показались ей длиннее восьми лет  заму-
жества.
   Но на третий вечер ей пришлось выйти из дому: они с мужем  давно  уже
были приглашены в гости, и отказаться без достаточно  веских  причин  не
представлялось возможным. Да и нужно же, наконец, чтобы не сойти с  ума,
сломать этот незримый частокол ужаса, которым была  теперь  обнесена  ее
жизнь. Ей хотелось видеть людей, на несколько часов отдохнуть  от  себя,
прервать самоубийственное одиночество страха. И кроме  того,  где  может
она чувствовать себя в большей безопасности от  невидимого  неотступного
преследования, чем в чужом доме, среди друзей? Только один миг, тот  ко-
роткий миг, когда она впервые после тягостной встречи ступила на  улицу,
ей стало страшно, что шантажистка караулит где-то тут,  поблизости.  Она
невольно схватила руку мужа, зажмурилась и пробежала несколько шагов  по
тротуару до ожидавшего их автомобиля, но когда, сидя в машине под  защи-
той мужа, она мчалась по обезлюдевшим в этот поздний час улицам, тяжесть
мало-помалу свалилась с ее сердца, и, поднимаясь по лестнице чужого  до-
ма, она уже чувствовала себя вне опасности. На несколько часов она могла
снова стать такой же беззаботной и веселой, какой была много лет до  то-
го, и даже радоваться более глубокой сознательной радостью узника, кото-
рый вырвался из стен тюрьмы на солнечный свет. Здесь она была  ограждена
от преследования, ненависть не могла проникнуть сюда, здесь  вокруг  нее
были люди, любившие и уважавшие ее, восхищавшиеся ею, нарядные беспечные
люди, окруженные искристым розовым ореолом легкомыслия, и  этот  хоровод
наслаждения наконец-то снова сомкнулся вокруг нее. Ибо в первую же мину-
ту взгляды присутствующих сказали ей, что она хороша, и  она  стала  еще
лучше от давно не испытанного чувства уверенности в себе.
   Из соседнего зала неслись призывные звуки музыки  и  проникали  в  ее
разгоряченную кровь. Начались танцы, и не  успела  она  опомниться,  как
очутилась в самой гуще толпы. Так она не танцевала ни разу в жизни. Этот
кружащийся вихрь сделал ее невесомой, ритм проникал в каждую частицу те-
ла, окрыляя его огненным движением. Как только музыка прекращалась, Ире-
на болезненно ощущала тишину, беспокойный огонь пробегал по ее напряжен-
ным мышцам, и как в охлаждающую, успокаивающую, баюкающую  воду,  окуна-
лась она снова в этот круговорот. Обычно  она  танцевала  довольно  пос-
редственно, рассудочная сдержанность делала ее движения угловатыми,  че-
ресчур осторожными, но дурман  вырвавшейся  на  волю  радости  уничтожил
внутреннюю скованность. Порвалась железная узда, в  которой  рассудок  и
стыд держали самые ее буйные страсти, и теперь Ирене казалось,  что  она
тает и растворяется в бездумном блаженстве. Она ощущала объятия  чьих-то
рук, мимолетные касания, слова, точно вздохи,  волнующий  смех,  музыку,
звеневшую в крови? все ее тело трепетало, как натянутая  струна,  платье
жгло ее, ей хотелось сбросить все покровы, чтобы нагой глубже  впитывать
в себя этот дурман.
   - Ирена, что с тобой? - Она обернулась, пошатываясь, блестя  глазами,
вся еще разгоряченная объятиями партнера. И тут ее прямо в сердце  пора-
зил холодный, жесткий взгляд удивленно, в упор смотревшего на нее  мужа.
Она испугалась: может быть, она слишком дала себе волю и  что-то  выдала
своим исступлением?
   - Почему ты спрашиваешь, Фриц? - пролепетала она, растерявшись от его
разящего взгляда, который впивался в нее все глубже и  глубже,  так  что
она ощущала его теперь в самом сердце. Ей хотелось кричать от этого бес-
пощадного инквизиторского взгляда.
   - Очень странно, - после долгого молчания вымолвил он. В  голосе  его
слышалось недоумение. Она не осмелилась спросить, что он хочет этим ска-
зать, но по ее телу прошла дрожь, когда он  отвернулся,  не  добавив  ни
слова, и она увидела его - плечи, широкие крепкие, массивные, а над ними
упрямый, словно выкованный из железа затылок. Такой бывает у убийц,  до-
думала Ирена и тут же отмахнулась от этой нелепой мысли.  Только  сейчас
она как будто впервые увидела собственного мужа и с содроганием  поняла,
как он силея и опасен.
   Снова заиграла музыка. Какой-то господин подошел к Ирене,  она  маши-
нально оперлась на его руку. Но теперь все в ней отяжелело и веселая ме-
лодия не могла вдохнуть жизнь в ее словно налитые свинцом ноги. Гнетущая
тяжесть шла от сердца к ногам, и каждый шаг причинял ей  страдание.  Она
принуждена была просить кавалера, чтобы он извинил  ее.  Возвращаясь  на
свое место, она невольно оглянулась, нет ли поблизости мужа, и вся  зад-
рожала; он стоял вплотную за ней, как будто поджидая ее, и снова его хо-
лодный взгляд скрестился с ее взглядом. Что с ним? Что он уже знает? Она
машинально запахнулась, словно желая защитить от него обнаженную  грудь.
Его молчание было так же упорно, как и взгляд.
   - Может быть, уедем? - робко спросила она.
   - Да. - Голос звучал жестко и неласково. Он пошел вперед. И она опять
увидела массивный, угрожающий  затылок.  На  нее  надели  шубку,  но  ее
по-прежнему пробирал озноб. Молча ехали они бок о бок. Ирена боялась за-
говорить. Смутно чуяла она новую опасность. Теперь ей нигде не было при-
бежища.
   Эту ночь ей привиделся страшный сон. Музыка гремела в высоком и свет-
лом зале. Она вошла, и ее окружила пестрая толпа. Вдруг к ней протиснул-
ся какой-то молодой человек, она как будто знала его, но не могла вспом-
нить, кто он. Он взял ее под руку, и они пошли танцевать. Ей было отрад-
но и сладко, волна музыки подняла ее и понесла над землей. Так они  тан-
цевали через анфиладу зал, где высоко  под  потолком  золоченые  люстры,
точно звезды, сияли огоньками свечей, а стенные зеркала возвращали Ирене
ее собственную улыбку и передавали ее дальше  в  бессчетных  отражениях.
Все стремительней становился танец,  все  зажигательнее  играла  музыка.
Ирена чувствовала, что юноша все теснее прижимается к  ней,  пальцы  его
глубже зарываются в ее обнаженное плечо. Она застонала от сладостной бо-
ли и, встретившись с ним взглядом, вспомнила, кто он. Это был актер, ко-
торого она еще совсем девочкой обожала издалека, и только она  собралась
в упоении произнести его имя, как он заглушил ее возглас жгучим  поцелу-
ем. И так, уста к устам, слившись воедино в жарком объятии, мчались  они
по залам, точно уносимые благодатным ветром. Мимо скользили стены, Ирена
уже не видела над собой потолка, не ощущала ни времени, ни своего  осво-
божденного от пут тела. Вдруг кто-то дотронулся до ее плеча. Она остано-
вилась, и с ней остановилась музыка, погасли огни, черные стены обступи-
ли ее, а спутник исчез. "Отдай мне его, воровка!  -  закричала  страшная
незнакомка так, что отозвались стены, и впилась ледяными пальцами  ей  в
руку. Она рванулась и сама услышала свой крик,  безумный,  пронзительный
крик ужаса; завязалась борьба, незнакомка взяла верх, сорвала с нее жем-
чужное ожерелье, а заодно и половину платья, так что из-под клочьев тка-
ни выглянули обнаженные плечи и грудь. И вдруг откуда-то опять появились
люди, шум нарастал, люди сбегались отовсюду и насмешливо глазели на  нее
и на страшную тварь, а та визжала во весь голос: "Развратница,  потаску-
ха! Отняла его у меня!" Она не знала, куда спрятаться, куда смотреть,  а
осклабленные рожи подступали все ближе, любопытные взгляды ощупывали  ее
наготу, и вот, когда ее помутившийся взгляд,  ища  спасения,  устремился
вдаль, она внезапно увидела в дверях неподвижную фигуру мужа, его правая
рука была спрятана за спиной. Она вскрикнула и бросилась бежать от  него
через всю анфиладу зал, алчная толпа ринулась за ней, а она чувствовала,
что платье сползает с нее все ниже и ниже и скоро упадет  совсем.  Вдруг
перед ней распахнулась дверь, она стремглав сбежала по лестнице, надеясь
спастись, но внизу уже ждала гнусная тварь в своей замызганной шерстяной
юбке и тянулась к ней цепкими когтями. Ирена шарахнулась в сторону и, не
помня себя, кинулась вперед, та за ней, и так они долго бежали в темноте
по длинным, безмолвным улицам, а фонари, скалясь, нагибались к ним.  Она
все время слышала, как топочут за ее спиной деревянные башмаки той  тва-
ри, но стоило ей повернуть за угол,  как  та  же  тварь  выскакивала  ей
навстречу; она караулила за каждым углом, в  каждом  подъезде  справа  и
слева; она была повсюду, она множилась с ужасающей быстротой, ее  нельзя
было обогнать, всякий раз она оказывалась впереди  и  пыталась  схватить
Ирену, у которой уже подгибались колени. Вот наконец-то дом, она  броси-
лась туда, распахнула дверь, но на пороге стоял муж с  ножом  в  руке  и
смотрел на нее все тем же испытующим взглядом. "Где ты была?"  -  сурово
спросил он. "Нигде", - услышала она собственный голос, а за  спиной  уже
зазвучал пронзительный хохот. "Я видела, видела! - визжала та тварь, хо-
хоча, как безумная. Тут муж взмахнул ножом. "Спасите! Спасите!" - закри-
чала Ирена.
   Она открыла глаза, и ее испуганный взгляд встретился со взглядом  му-
жа. Что это... что такое? Она у себя в спальне, под потолком тускло  го-
рит фонарик, она дома, в своей постели, а то был только сон. Но почему у
постели сидит муж и смотрит на нее, как на больную? Кто  зажег  свет,  и
почему это муж сидит так неподвижно, с таким  суровым  видом?  Ей  стало
очень страшно. Невольно взглянула она на его руку: нет, ножа  не  видно.
Медленно рассеивался гнетущий кошмар с зарницами сонных видений. Значит,
все это ей приснилось, она кричала со сна и разбудила мужа. Но почему он
смотрит на нее таким строгим, таким сверлящим, неумолимо строгим  взгля-
дом?
   Она попыталась улыбнуться. - Что ты? Почему ты так смотришь на  меня?
Кажется, мне привиделся страшный сон.
   - Да, ты кричала очень громко. Я услышал из соседней комнаты.
   "Что же я кричала, о чем проговорилась, - с ужасом думала  она,  -  о
чем он догадался?" Она боялась поднять на него глаза. А  он  смотрел  на
нее очень серьезно и при этом удивительно спокойно.
   - Что с тобой творится, Ирена? Ты стала неузнаваема за последние  дни
- дрожишь, как в лихорадке, нервничаешь, чем-то озабочена. А тут еще зо-
вешь на помощь со сна...
   Она опять попыталась улыбнуться. - Нет, ты что-то от меня  скрываешь,
- настаивал он. - Может, у тебя какие-то неприятности или огорчения? Все
в доме уже заметили, как ты переменилась. Не бойся, скажи мне, что  тебя
мучает.
   Он пододвинулся к ней ближе, она чувствовала, как его пальцы  ласкают
и гладят ее обнаженную руку, а глаза светятся каким-то особенным светом.
Ее неудержимо потянуло прильнуть к его  сильному  телу,  прижаться,  все
рассказать и не отпускать его, пока не простит. Ведь он только  что  ви-
дел, как она страдает. Но фонарик бросал свой тусклый свет на ее лицо, и
ей стало стыдно. Она побоялась выговорить страшное слово.
   - Не беспокойся, Фриц, - пыталась она улыбнуться, меж тем как по все-
му ее телу до кончиков пальцев пробегала дрожь ужаса. - Это просто  нер-
вы. Все пройдет.
   Рука, протянувшаяся для объятия, мгновенно отодвинулась.  Ирена  пос-
мотрела на мужа и содрогнулась - он был очень бледен в этом  искусствен-
ном свете, лоб хмурился от мрачных мыслей. Медленно поднялся он с места.
   - А мне все эти дни казалось, что тебе нужно о  чемто  поговорить.  О
чем-то, что касается нас двоих. Мы сейчас одни, Ирена.
   Она лежала не шевелясь, словно  загипнотизированная  этим  серьезным,
загадочным взглядом. Как бы все сразу могло стать хорошо,  думалось  ей,
если бы она сказала одно только слово, одно-единственное словечко "прос-
ти", и он не стал бы спрашивать - за что. Но зачем горит свет,  нескром-
ный, наглый, любопытствующий свет? Она чувствовала, что в темноте  могла
бы заговорить. Но свет парализовал ее волю.
   - Значит, тебе нечего, совсем нечего мне сказать?
   Как велико искушение, как мягок его голос! Никогда он  не  говорил  с
ней так. Ах если бы не свет фонарика, этот желтый, жадный свет!
   Ирена встряхнулась. - Что ты сочиняешь? - рассмеялась она, и сама  же
испугалась своего звенящего голоса. - Оттого что я тревожно сплю, у меня
непременно должны быть тайны? Чего доброго, даже любовные похождения?
   Она с содроганием чувствовала, как наигранно и лживо звучат ее слова,
ей до глубины души стала противна собственная фальшь, и она невольно от-
вела взгляд.
   - Что ж, спи спокойно. - Он произнес это отрывисто и даже резко.  Тон
его голоса совсем изменился и звучал как угроза или как  злая,  жестокая
насмешка.
   Он погасил свет. Она увидела, как удаляется его  бледная  тень,  без-
молвная, полустертая, точно ночной призрак, а когда захлопнулась  дверь,
у нее было такое чувство, будто закрывается крышка гроба. Весь мир,  ка-
залось ей, вымер, и только в ее оцепеневшем теле гулко  и  бурно  билось
сердце и каждый удар болью отдавался в груди.
   На следующий день, когда вся семья сидела за обедом,  -  дети  только
что поссорились, и их едва удалось унять, -  вошла  горничная  и  подала
Ирене письмо. Ждут ответа. Недоумевая, посмотрела  Ирена  на  незнакомый
почерк и торопливо вскрыла конверт. С первой же строчки  она  смертельно
побледнела, вскочила на ноги и еще  сильнее  испугалась,  увидев,  какое
единодушное удивление вызвала ее опрометчивая горячность.
   Письмо было короткое. Всего три строчки:  "Прошу  немедленно  вручить
подателю сего сто крон". Ни подписи, ни числа под этими нарочитыми кара-
кулями, только ужасающе наглый приказ.  Ирена  побежала  за  деньгами  в
спальню, но она куда-то запрятала ключ от шкатулки и теперь  лихорадочно
выдвигала ящик за ящиком, пока не нашла его.  Дрожащими  руками  вложила
она бумажки в конверт и сама отдала письмо дожидавшемуся на парадном по-
сыльному. Все это она проделала бессознательно, в  каком-то  трансе,  не
позволив себе ни секунды колебания. Затем она вернулась в столовую -  ее
отсутствие длилось не больше двух минут.
   Все молчали. Она смущенно села на свое место и собралась наспех сочи-
нить какое-то объяснение, как вдруг рука ее так задрожала, что ей  приш-
лось спешно поставить поднятый стакан, - в страшном испуге она заметила,
что от волнения оставила распечатанное письмо около своего прибора.  Она
украдкой скомкала листок, но, засовывая его в карман,  подняла  глаза  и
встретилась с пристальным взглядом мужа, пронизывающим, суровым и  стра-
дальческим взглядом, какого никогда не видала у него. Именно в эти  пос-
ледние дни его взгляд так внезапно загорался недоверием, что все обрыва-
лось у нее внутри, но дать отпор она была неспособна. От такого  взгляда
у нее тогда на балу оцепенели ноги, и такой же взгляд вчера  ночью,  как
кинжал, сверкнул над ней в полусне. И пока она  тщетно  силилась  что-то
сказать, у нее в памяти внезапно всплыло давно  забытое  воспоминание  -
муж как-то рассказал ей, что ему в  качестве  адвоката  пришлось  столк-
нуться с одним следователем, у которого был свой особый прием: во  время
допроса он по большей части сидел уткнувшись в бумаги  и,  только  задав
решающий вопрос, мгновенно вскидывал глаза, точно нож  вонзал  взгляд  в
растерявшегося преступника, а тот, ослепленный этой яркой вспышкой  про-
ницательности, терял самообладание и, почувствовав свое бессилие, перес-
тавал отпираться. А вдруг он сам теперь решил поупражняться в этом опас-
ном искусстве и избрал ее жертвой? Ей стало страшно, тем более  что  она
знала, какую  страстность  психолога,  далеко  превосходящую  требования
юриспруденции, вкладывал он в свою профессию. Выследить, раскрыть  прес-
тупление, вынудить признание - все это увлекало его так же,  как  других
игра в карты или в любовь, и в те дни, когда он бывал занят такой психо-
логической слежкой, он весь внутренне горел. Жгучее  беспокойство,  зас-
тавлявшее его ночи напролет рыться в старых  давно  забытых  делах,  для
постороннего взгляда было скрыто за железной непроницаемостью.  Он  мало
ел и пил, только курил непрерывно и почти не говорил,  словно  все  свое
красноречие берег к выступлению на суде. Ирена только раз присутствовала
при его защите и ни за что не пошла бы вторично, так ее напугала мрачная
страстность, почти что яростный пыл его речи и что-то угрюмое,  жестокое
в выражении лица, что, казалось ей, она видела теперь в его  пристальном
взгляде из-под грозно насупленных бровей.
   Все эти далекие воспоминания разом нахлынули на нее в  этот  короткий
миг и не давали ей вымолвить хотя бы слово. Она  молчала  и  чем  дольше
молчала, тем сильнее волновалась, понимая, как опасно  это  молчание.  К
счастью, обед скоро кончился, дети выскочили из-за стола  и  побежали  в
соседнюю комнату с громким, веселым щебетом, а  бонна  тщетно  старалась
утихомирить их. Муж тоже поднялся и, не  оглядываясь,  тяжелой  поступью
пошел к себе в кабинет.
   Едва оставшись одна, Ирена достала роковое письмо,  еще  раз  прочла:
"Прошу немедленно вручить подателю сего сто крон", а затем  яростно  ра-
зорвала его на мелкие клочки и собралась было выбросить в  корзинку  для
бумаг, но одумалась, нагнулась к печке и бросила бумажки в огонь.  Когда
белое пламя жадно пожрало эту угрозу, Ирене стало покойнее на душе.
   В это мгновение она услышала шаги мужа - он был уже  на  пороге.  Она
вскочила, вся красная от жара печки и от того, что ее застигли врасплох.
Печная дверца была еще предательски открыта, и  Ирена  неловко  пыталась
заслонить ее собой. Муж подошел к столу, зажег спичку, намериваясь заку-
рить сигару, и, когда он поднес огонек К лицу, Ирене показалось,  что  у
него дрожат ноздри, - признак гнева. Затем он спокойно взглянул на нее.
   - Я хочу только подчеркнуть, что ты вовсе не обязана  показывать  мне
свои письма. Если тебе угодно иметь от меня тайны - воля твоя.
   Она молчала, не смея поднять на него глаза. Он подождал минуту, потом
с силой выдохнул сигарный дым и, грузно ступая, вышел из комнаты.
   Она решила жить, ни о чем не думая, забыться, отвлечь  себя  пустыми,
ничкемными занятиями. Дома ей стало нестерпимо,  ее  потянуло  снова  на
улицу, в толпу, а иначе, казалось ей, она сойдет с ума  от  страха.  Она
надеялась, что этой сотней крон хоть на несколько дней откупилась от вы-
могательницы, и потому отважилась совершить небольшую прогулку, тем  бо-
лее, что надо было кое-что купить, а главное, она видела,  как  удивляет
домашних ее непривычное поведение.
   Она выработала себе особые приемы бегства из дому. С самого  подъезда
она, как с трамплина, закрыв глаза, бросалась в людскую гущу. Почувство-
вав под ногами плиты тротуара, а кругом теплый людской поток,  она  уст-
ремлялась куда-то наугад с такой лихорадочной поспешностью, какая только
допустима для дамы, если она не хочет обратить на  себя  внимание;  глаз
она не поднимала, вполне естественно боясь встретить знакомый угрожающий
взгляд. Если за ней следят, так лучше хоть не знать об этом. И  все-таки
ни о чем другом она думать не  могла  и  болезненно  вздрагивала,  когда
кто-нибудь случайно задевал ее. Каждый нерв ее дрожал от малейшего возг-
ласа, от звука шагов за спиной, от мелькнувшей мимо тени; только в  эки-
паже или в чужом доме могла она вздохну