ть свободно.
   Какой-то господин поклонился ей. Подняв  глаза,  она  узнала  давнего
друга своей семьи, приветливого, болтливого старичка,  от  которого  она
всегда старалась улизнуть, потому что он имел обыкновение часами расска-
зывать о своих мелких, может быть даже воображаемых, недугах. Но  теперь
она пожалела, что ограничилась ответным поклоном; лучше бы он пошел про-
вожать ее - ведь такой спутник был надежной защитой от неожиданного  по-
сягательства шантажистки. Она хотела уже вернуться и окликнуть его,  как
вдруг ей почудились сзади чьи-то торопливые шаги, и она инстинктивно ри-
нулась вперед. Но обостренным от ужаса чутьем она уловила, что  шаги  за
спиной тоже ускоряются, и шла все быстрее и быстрее,  хоть  и  понимала,
что все равно не уйдет от преследования. Ее плечи вздрагивали, уже  ощу-
щая руку, которая сейчас, сию минуту, - шаги слышались все ближе, - дот-
ронется до них, и чем скорее старалась она бежать, тем меньше  повинова-
лись ей ноги. Преследователь был уже совсем близко.  -  Ирена!  -  тихо,
настойчиво окликнул ее сзади чей-то голос; она не сразу поняла чей, зна-
ла только, что не тот, которого она боялась, не голос страшной  вестницы
несчастья. Со вздохом облегчения она обернулась: это  был  ее  любовник;
она остановилась так резко, что он чуть не налетел на нее. Лицо его было
бледно и выражало явное смятение, а под ее безумным взглядом он  оконча-
тельно смутился. Нерешительно протянул он руку и снова  опустил,  потому
что она не подала ему руки. Она только смотрела на него секунду, две,  -
его она никак не ожидала увидеть. Именно о нем она позабыла в эти  мучи-
тельные дни. Но сейчас, когда перед ней очутилось его бледное,  недоуме-
вающее лицо с пустыми глазами, признаком внутренней неуверенности, волна
бешеной злобы неожиданно затопила ее. Дрожащие губы силились что-то  вы-
говорить, а лицо было искажено таким волнением, что он в испуге пролепе-
тал: - Ирена, что с тобой? - И, увидев ее гневный жест, добавил уже сов-
сем смиренно: - Что я тебе сделал?
   Она смотрела на него с нескрываемой злобой. - Что? Ничего! Ровно  ни-
чего! - насмешливо захохотала она. - Одно только хорошее! Самое  что  ни
на есть приятное!
   Он уставился на нее растерянным взглядом и даже рот раскрыл от  удив-
ления, отчего лицо у него стало до смешного бессмысленным, - Что ты, что
ты, Ирена!
   - Не поднимайте шума, - резко оборвала она, - и не прикидывайтесь ду-
рачком. Ваша миленькая подружка, наверно, уж подглядывает из-за  угла  и
только ждет, чтобы на меня накинуться...
   - Кто? О ком вы?
   Ей неудержимо хотелось размахнуться и ударить по этому  застывшему  в
глупой гримасе лицу. Рука ее невольно стиснула зонтик. Никогда еще никто
не был ей так противен и ненавистен.
   - Что ты, что ты, Ирена, - все растеряннее лепетал он. - Что  я  тебе
сделал?.. Ты вдруг перестала приходить... Я жду тебя дни и  ночи...  Се-
годня я целый день простоял у твоего подъезда, чтобы хоть минуту погово-
рить с тобой.
   - Ах, ждешь! Ты тоже! - Она чувствовала, что от злобы у нее ум мутит-
ся. Вот ударить бы его по лицу - какое это было бы  облегчение!  Но  она
сдержалась еще раз с жгучей ненавистью посмотрела на него, чуть не  под-
далась соблазну излить всю накопившуюся ярость в оскорбительных  словах,
а вместо этого вдруг повернулась и не оглядываясь, вновь нырнула в людс-
кой поток. А он так и застыл на месте, растерянный, испуганный, с умоля-
юще протянутой рукой, пока уличная сутолока не подхватила и  не  понесла
его, как несет река опавший лист, а он противится,  трепеща  и  кружась,
пока безвольно не покорится течению.
   Но Ирене, видимо, не суждено было предаваться утешительным  надеждам.
На следующий же день новая записка, как новый удар бича, подхлестнула ее
ослабевший было страх. На сей раз у нее требовали двести крон, иона без-
ропотно отдала эти деньги. Ее ужасало это стремительное нарастание  тре-
бований, она понимала, что скоро не в силах будет удовлетворить их,  ибо
хоть она и принадлежала к состоятельной семье,  но  не  могла  незаметно
урывать такие значительные суммы. Да и к чему это приведет? Она не  сом-
невалась, что завтра с нее потребуют четыреста крон,  а  немного  погодя
целую тысячу, и чем больше она даст, тем больше у  нее  будут  вымогать,
когда же ее средства иссякнут, все это кончится анонимным  письмом,  ка-
тастрофой. Она оплачивала только время, только передышку,  два-три  дня,
самое большее - неделю отсрочки. Но при этом сколько ничем не  окупаемых
часов мучительного ожидания!.. Она была не в силах ни читать, ни чем-ли-
бо заниматься, страх, точно злой демон, не давал ей покоя. Она  чувство-
вала себя по-настоящему больной. Временами у нее начиналось такое  серд-
цебиение, что она не могла держаться на ногах, тревога точно расплавлен-
ным свинцом наливала ее тело, но,  несмотря  на  мучительную  усталость,
спать она тоже не могла. И хотя каждый нерв ее дрожал, ей надо было улы-
баться, притворяться беспечной, никто даже представить себе не мог,  ка-
кого несказанного напряжения стоила эта мнимая веселость,  сколько  под-
линного героизма было в этом повседневном и бесцельном насилии  над  со-
бой.
   Из всех ее окружающих только один человек, казалось ей, смутно  дога-
дывался о том, каково у нее на душе, догадывался лишь потому, что следил
за ней. Она чувствовала, что он непрерывно занят ею; как она - им, и эта
уверенность заставляла ее быть постоянно настороже. Так они день и  ночь
выслеживали и подкарауливали друг друга, и каждый старался выведать тай-
ну другого и понадежнее скрыть свою. Муж  тоже  изменился  за  последнее
время. Грозная следовательская суровость первых дней уступила место  лю-
бовному вниманию, невольно напоминавшему Ирине ту пору, когда он был же-
нихом. Он обращался с - ней словно с больной, смущая ее  своей  заботли-
востью. У нее сердце замирало, когда она видела, как он чуть не  подска-
зывает ей спасительное слово, как старается сделать признание  заманчиво
легким; она понимала его намерение, была ему благодарна и радовалась его
доброте. Но вместе с теплым чувством росло и чувство стыда, которое ско-
вывало ей уста сильнее, чем прежнее недоверие.
   В один из этих дней он заговорил открыто, глядя ей прямо в глаза. Она
вернулась домой и уже из передней услышала громкий разговор; резкий, ре-
шительный голос мужа и  ворчливая  скороговорка  бонны  перемежались  со
всхлипываниями. Сначала она испугалась. Стоило ей услышать дома громкий,
взволнованный разговор, как она вся съеживалась.  На  все  выходящее  за
пределы обыденности она теперь отзывалась страхом, щемящим страхом,  что
письмо уже пришло и тайна разоблачена. Открыв дверь,  она  прежде  всего
бросала на лица домашних торопливый взгляд, жадно вопрошающий, не случи-
лось ли чего в ее отсутствие не разразилась ли уже  катастрофа.  Но  тут
она почти сразу же успокоилась, поняв, что это просто  детская  ссора  и
нечто вроде импровизированного судебного разбирательства. Как-то на днях
одна из теток подарила мальчику пеструю игрушечную лошадку, что  вызвало
зависть у младшей сестренки, получившей  подарки  похуже.  Она  пыталась
предъявить свои права на лошадку, да так настойчиво, что  брат  запретил
ей вообще трогать игрушку; тогда она сперва раскричалась, а потом затаи-
лась в злобном, упрямом молчании. Но наутро лошадки вдруг не ехало;  как
ни искал ее мальчуган, она бесследно исчезла, пока пропажу  случайно  не
обнаружили в печке: деревянные части ее были разломаны,  пестрая  шкурка
содрана, а внутренности выпотрошены. Подозрение естественным образом па-
ло на девочку - мальчуган с ревом бросился к отцу жаловаться на  обидчи-
цу, и только что начался допрос.
   Суд длился недолго. Девчурка сперва запиралась, правда  с  конфузливо
опущенными глазками  и  предательской  дрожью  в  голосе;  бонна  свиде-
тельствовала против нее, она слышала, как девочка в пылу  досады  грози-
лась выбросить лошадку за окно, что малютка  тщетно  пыталась  отрицать,
потом произошла маленькая сценка со слезами  ребячьего  отчаяния.  Ирена
неотступно смотрела на мужа; у нее было такое чувство, что он правит суд
не над дочкой, а решает собственную ее судьбу, ведь завтра уже она сама,
быть может, будет стоять перед ним с таким же трепетом и отвечать  таким
же срывающимся голосом. Муж держался строго, пока девочка лгала и  отри-
цала свою вину, но постепенно, шаг за шагом он сломил  ее  упорство,  ни
разу не выказав раздражения. Когда же на смену лжи пришло упрямое молча-
ние, он стал ласково уговаривать ее, доказывать чуть  не  естественность
такого дурного побуждения и до некоторой степени извинял ее гадкий  пос-
тупок тем, что в порыве злости она не подумала, как  огорчит  брата.  Он
так тепло и убедительно объяснил девочке ее выходку как нечто вполне по-
нятное и все же достойное порицания, что малютка постепенно размякла  и,
наконец, заревела навзрыд. И тут же сквозь слезы призналась во всем.
   Ирена бросилась обнимать плачущую дочку,  но  та  сердито  оттолкнула
мать. Муж в свою очередь упрекнул ее за неуместную жалость, - он не  со-
бирался оставлять проступок безнаказанным и назначил ничтожную,  но  для
ребенка чувствительную кару: девочке было запрещено идти завтра на детс-
кий праздник, которому она радовалась уже давно. С ревом  выслушала  ма-
лютка приговор, а мальчуган шумно выразил  свое  торжество,  оказавшееся
преждевременным: за такое злорадство ему  тоже  не  позволили  пойти  на
завтрашний праздник. Опечаленные дети в конце концов  удалились,  только
общность наказания немного утешила их, а Ирена осталась наедине с мужем.
   Вот подходящий случай, почувствовала она,  отбросить  всякие  намеки,
связанные с виной и признанием ребенка, и прямо заговорить о собственной
вине. Если муж благосклонно примет ее заступничество за дочку, это будет
ей знаком, что она может отважиться заговорить о себе.
   - Скажи, Фриц, - начала она, - неужели же ты действительно не пустишь
детей на праздник? Это будет для них ужасное огорчение  -  особенно  для
малютки. К чему такая строгая кара? Ведь ничего особенно  страшного  она
не сделала. И тебе не жаль ее?
   Он посмотрел на жену.
   - Ты спрашиваешь: неужели мне ее не жаль? Сегодня уже нет. После того
как ее наказали, ей стало гораздо легче, хоть  она  сейчас  и  огорчена.
По-настоящему несчастна она была вчера, когда злополучная лошадка лежала
в печке. Весь дом разыскивал ее, а малютка непрерывно дрожала от страха,
что пропажу вот-вот обнаружат. Страх хуже наказания.  В  наказании  есть
нечто определенное. Велико ли оно, или мало, все лучше, чем неопределен-
ность, чем нескончаемый ужас ожидания, Едва только она  узнала,  как  ее
накажут, ей стало легко. Пусть тебя не смущают слезы - сейчас они только
вырвались наружу, раньше они скоплялись внутри. А таить их  внутри  куда
больнее.
   Ирена посмотрела на мужа. Ей казалось, что каждое слово метит прямо в
нее. Но он как будто и не думал о ней.
   - Верь мне, это именно так. Я это  наблюдал  и  в  суде  и  во  время
следствия. Больше всего обвиняемые страдают от утаивания правды, от  уг-
розы ее раскрытия. Как мучительна необходимость защищать  ложь  от  мно-
жества скрытых нападок! Страшно смотреть, как извивается и корчится  об-
виняемый, когда из него клещами приходится  вырывать  признание.  Иногда
оно уже совсем на языке, непреодолимая сила подняла его из самых  сокро-
венных тайников, оно душит преступников, оно уже готово  претвориться  в
слова - и вдруг какая-то злая воля овладевает  им,  непостижимая  помесь
упрямства и страха, он  подавляет  признание,  загоняет  его  внутрь.  И
борьба начинается сызнова. Судьи иногда страдают от  этого  больше,  чем
жертвы. А обвиняемые видят в судьях врагов, хотя на самом деле  судьи  -
их помощники. А мне, как их адвокату, как защитнику, следовало  бы  пре-
достерегать моих подопечных от признаний,  поддерживать  и  поощрять  их
ложь, но у меня часто все внутри противится этому - слишком уж они стра-
дают от необходимости запираться, гораздо больше,  чем  от  признания  и
последующей кары. Мне собственно до сих пор непонятно, как можно  совер-
шить проступок, сознавая всю связанную с ним опасность, а потом не иметь
мужества признаться в нем. Малодушный страх перед решительным словом, на
мой взгляд, постыднее всякого преступления,
   - Ты думаешь... по-твоему... только страх  удерживает  людей?  А  мо-
жет... не страх... а стыд мешает человеку раскрыться... разоблачить  се-
бя... перед посторонними?
   Муж удивленно взглянул на нее. Он не привык слышать от  нее  возраже-
ния. Но высказанная ею мысль поразила его.
   - Ты говоришь - стыд, да ведь это... как бы сказать... это тоже свое-
го рода страх... только высшего порядка... страх  не  перед  наказанием,
а... ну да, я понимаю...
   Он вскочил, явно взволнованный, и  зашагал  по  комнате.  Эта  мысль,
по-видимому, задела в нем самые чувствительные струны, сильно  растрево-
жила его. Вдруг он остановился.
   - Допускаю... можно стыдиться посторонних... толпы, которая выуживает
из газет чужую беду, смакует ее и  облизывается...  Но  ведь  близким-то
можно признаться...
   - А что, если... - она отвернулась; он смотрел  на  нее  очень  прис-
тально, и она чувствовала, что у нее срывается голос. - Что, если... са-
мым близким особенно стыдно признаться...
   Он остановился перед ней, явно пораженный.
   - Так по-твоему... по-твоему... - голос его сразу стал  другим,  мяг-
ким, глубоким... - по-твоему, Ленхен легче было бы  рассказать  о  своем
проступке кому-нибудь другому... например... бонне, а то ей...
   - Я в этом уверена... Она так долго отпиралась перед тобой именно по-
этому... ну, потому, что твое мнение ей важнее всего, что тебя она любит
больше всех...
   Он задумался на миг.
   - Пожалуй, ты права, да, наверняка права. Как странно... мне  это  не
приходило в голову. Но, конечно, ты права, и я не хочу, чтобы ты думала,
что я не могу простить... Нет, именно ты не должна так думать, Ирена...
   Он смотрел на нее, и она чувствовала, что краснеет под его  взглядом.
Умышленно он так говорит, или это случайность, коварная, опасная случай-
ность? Все та же мучительная нерешимость тяготела над ней.
   - Приговор кассирован. - Он заметно повеселел. - Ленхен  свободна,  я
сам сейчас ей об этом объявлю. Ну, ты довольна мною? Или  тебе  еще  че-
го-нибудь хочется... Видишь... я сегодня  настроен  благодушно...  может
быть, от радости, что вовремя спохватился, понял, что был  несправедлив.
Это большое облегчение, Ирена, очень большое...
   Она, казалось ей, поняла, что именно он хочет  подчеркнуть.  Инстинк-
тивно она потянулась к нему, слово уже готово было сорваться с ее губ. И
он тоже приблизился к ней, как будто хотел поскорее снять с нее то,  что
ее угнетало. Но тут она встретила его взгляд, горящий алчным  нетерпени-
ем, жаждой услышать ее признание, проникнуть в ее тайну, и в ней  словно
что-то оборвалось. Она уронила протянутую руку и отвернулась.  Все  нап-
расно, думала она, никогда не хватит у нее сил произнести то  единствен-
ное спасительное слово, которое жжет ее, лишает покоя. Как раскаты близ-
кой грозы прозвучало предупреждение, но Ирена знала, что ей все равно не
спастись, и в тайниках души уже хотела того, чего до сих  пор  так  боя-
лась: чтобы скорее сверкнула очистительная молния, чтобы все  стало  из-
вестно.
   Ее желанию, видимо, суждено было исполниться скорее, чем она  предпо-
лагала. Борьба длилась уже две недели, Ирена дошла до полного  изнеможе-
ния. Последние четыре дня шантажистка не подавала  признаков  жизни,  но
страх прочно въелся в плоть и кровь Ирены, - при каждом звонке на парад-
ном она вскакивала, чтобы перехватить новые  вымогательские  требования.
Она ждала их нетерпеливо, чуть не страстно, - ведь удовлетворив эти тре-
бования, она покупала себе целый вечер покоя, несколько мирных  часов  в
обществе детей, прогулку.
   И на этот раз, услышав звонок, она бросилась к парадной двери, откры-
ла и в первую минуту удивилась при виде пышно разодетой дамы, но тут  же
испуганно шарахнулась, узнав под новомодной шляпкой ненавистную физионо-
мию вымогательницы.
   - А вы дома, фрау Вагнер. Мне повезло. У меня к вам важное дело. - Не
дожидаясь ответа растерянной Ирены, которая Дрожащей рукой ухватилась за
дверь, вымогательница вошла и прежде  всего  положила  зонтик,  кричащий
красный зонтик, очевидно первый плод ее грабительских набегов. Двигалась
она с необычайной уверенностью, точно в своей собственной квартире; оки-
нув изящное убранство одобрительным и явно удовлетворенным взглядом, она
без приглашения проследовала к полуотверенной двери в гостиную. -  Сюда,
не правда ли? - спросила она с затаенной насмешкой, и когда онемевшая от
потрясения Ирена жестом попыталась остановить ее, успокоительно  добави-
ла: - Если вам неприятно, я не задержусь, дело минутное.
   Ирена беспрекословно пошла за ней. Вторжение шантажистки  в  ее  дом,
своей наглостью превзошедшее все  самые  страшные  ожидания,  совершенно
ошеломило ее. Ей казалось, будто это сон.
   - Н-да, ничего не скажешь,  богато  живете,  -  с  нескрываемым  удо-
вольствием заметила шантажистка, усаживаясь в кресло. - Мягко-то как.  А
сколько картин! Тут только и понимаешь наше убожество. Богато вы живете,
фрау Вагнер, очень богато.
   При виде преступницы, удобно расположившейся у нее в  комнатах,  нес-
частная женщина не выдержала и дала волю возмущению.
   - Что вам от меня надо, подлая вы шантажистка! Как вы смели прийти ко
мне домой! Не думайте, я не позволю так измываться надо мной. Я вас...
   - Говорите потише, - прервала та с оскорбительной  фамильярностью.  -
Дверь открыта, прислуга услышит. Мне-то что! Я ведь не скрываюсь. Госпо-
ди боже мой! Не все ли мне равно - в тюрьме ли сидеть,  или  бедствовать
на воле - А вам бы следовало быть поосторожнее, фрау Вагнер.  Давайте  я
прежде всего закрою дверь, на случай если бы вы вздумали  опять  погоря-
читься. Только знайте заранее, бранью меня не проймешь.
   На короткое мгновение гнев придал Ирене силы, но теперь она снова по-
чувствовала себя беспомощной перед  невозмутимой  наглостью  противницы.
Как ребенок, ожидающий, какой ему зададут урок, стояла она  испуганно  и
почти смиренно.
   - Ну вот, значит незачем нам волынку разводить. Живется мне не  слад-
ко, я ведь вам говорила. Я уж давно задолжала за квартиру.  Да  и  кроме
того мне кое-что нужно. Хочется когда-нибудь вздохнуть свободно. Вот я к
вам и пришла за помощью. Дайте мне... ну, скажем, четыреста крон.
   - Я не могу, - пролепетала Ирена, испугавшись размеров суммы, которой
у нее и в самом деле не было в наличности, - у меня нет таких денег.  За
этот месяц я уже дала вам триста крон.
   - Ну, как-нибудь наскребите, подумайте хорошенько. Как такой  богачке
не найти денег? Стоит только захотеть. Подумайте хорошенько, авось  най-
дете.
   - Да нет у меня таких денег. Я бы охотно дала вам, но у меня нет. Вот
сто крон я бы могла...
   - А мне нужно четыреста, - отрезала та, как будто  даже  оскорбленная
таким предложением.
   - Поймите, у меня их нет! - в отчаянии воскликнула  Ирена.  "А  вдруг
сейчас придет муж, - думала она, - он каждую минуту может прийти". - Даю
вам слово, нет...
   - Ну, так достаньте где-нибудь...
   - Не могу.
   Шантажистка оглядела Ирену с головы до ног, словно прикидывая ее воз-
можности.
   - Ну, вот, например, кольцо... Если его  заложить,  оно  все  окупит.
Правда, я не больно-то разбираюсь в драгоценностях... у меня их сроду не
бывало... но четыреста крон, по-моему, за него дадут...
   - Как! Кольцо? - вскрикнула Ирена. Это кольцо муж подарил ей  в  день
помолвки, и она носила его не снимая; кольцо было очень дорогое, с круп-
ным ценным камнем.
   - А почему бы и нет? Я пришлю вам ломбардную  квитанцию,  можете  его
выкупить, когда захотите. Я ведь не насовсем его  беру,  на  что  бедной
женщине такое богатое кольцо.
   -