убившие
тигра. Он едва осмеливался дрожащим голосом задавать вопросы; живое  во-
ображение рисовало ему яркие картины: вот его друг верхом на слоне, пок-
рытом пурпурным чепраком, справа и слева  темнокожие  люди  в  роскошных
тюрбанах, и вдруг из джунглей выскакивает тигр с  оскаленными  зубами  и
бьет грозной лапой по хоботу слона. Теперь барон рассказывал  еще  более
увлекательные вещи, - к каким хитростям прибегают,  охотясь  на  слонов:
старые ручные животные заманивают в загоны молодых, диких и резвых. Гла-
за мальчика лихорадочно блестели. И вдруг - точно  нож,  сверкнув,  упал
перед ним - его  мама  сказала,  взглянув  на  часы:  "Neuf  heures!  Au
lit!"[4]
   Эдгар побледнел. Для всех детей слова "иди спать" ужасны, потому  что
это самое ощутимое унижение, самое явное клеймо  неполноценности,  самое
наглядное различие  между  взрослыми  и  ребенком.  Но  во  сколько  раз
убийственнее этот позор сейчас, в самый интересный момент, когда это ли-
шает его права дослушать столь волнующий рассказ!
   - Пожалуйста, мама, одну минутку, только еще про слонов.
   Он хотел было начать клянчить, но тут же спохватился, вспомнив о сво-
ем новом достоинстве взрослого мужчины. Он решился лишь на одну попытку.
Но почему-то сегодня мама была необыкновенно строга:
   - Нет, нет, поздно. Ступай наверх. Sois sage, Edgar. Я тебе все  под-
робно расскажу, что будет говорить барон.
   Эдгар медлил. Обычно мать укладывала его спать. Но он  не  настаивал,
не желая унижаться перед своим другом. Детская  гордость  заставила  его
сохранить хотя бы видимость добровольного ухода.
   - Правда, мама? Ты расскажешь мне все, все?
   И про слонов и про все другое?
   - Расскажу, расскажу.
   - И сейчас же! Сегодня же!
   - Да, да, а теперь иди спать. Иди!
   Эдгар и сам не ожидал, что ему удастся так спокойно подать руку баро-
ну и маме, хотя рыдания уже подступали к горлу. Барон дружески взъерошил
ему волосы, и это еще вызвало улыбку на напряженном  лице  мальчика.  Но
потом он стремглав бросился к двери - иначе они увидели бы, как  крупные
слезы текли по его щекам.
   Мать Эдгара и барон посидели еще немного за столом, но они уже не го-
ворили ни о слонах, ни об охоте на тигров. Едва мальчик ушел, между  со-
беседниками возникла какая-то  неловкость,  какое-то  неуловимое  беспо-
койство. В конце концов они перешли в вестибюль и уселись в уголок.  Ба-
рон блистал остроумием, она была слегка  разгорячена  шампанским,  и  их
разговор сразу принял опасный оборот. Барона, собственно говоря,  нельзя
было назвать красивым; но он был молод,  его  смуглое  энергичное  лицо,
мальчишески коротко остриженные волосы, быстрые, почти развязные  движе-
ния пленяли ее своей юношеской непосредственностью. Она  теперь  с  удо-
вольствием смотрела на него вблизи и уже не боялась его взгляда. Но  ма-
ло-помалу его слова становились более вольными, в них проскальзывало ед-
ва прикрытое желание - как будто он прикасался к ее телу, - и тогда  она
смущалась и краснела. Потом он снова смеялся  весело,  непринужденно,  и
это сообщало всем этим маленьким нескромностям видимость детской  шутки.
Ей иногда казалось, что она должна бы его строго остановить, но она была
кокетлива от природы, и эта фривольная игра нравилась ей; в конце концов
она сама увлеклась и даже стала подражать ему. Она бросала на него  мно-
гообещающие взгляды, в словах и жестах  уже  отдавалась  ему,  когда  он
придвигался так близко, что она чувствовала на плече его теплое, трепет-
ное дыхание. Подобно всем игрокам, они не заметили, как пролетело время,
и опомнились только в полночь, когда начали гасить огни.
   Она вскочила и с испугом подумала о том, как далеко она позволила се-
бе зайти. Игра с огнем не была для нее новинкой, но она безотчетно пони-
мала, что на этот раз ей грозит опасность. С ужасом чувствовала она, что
теряет уверенность в себе, что почва ускользает из-под ног, и все предс-
тавляется ей смутным, как в бреду. Голова кружилась от волнения, вина  и
страстных слов, безрассудный, панический страх охватил ее, - как уже  не
раз в такие опасные минуты, - но впервые в жизни он овладел ею  с  такой
властной силой.
   - Покойной ночи, покойной ночи. До завтра,  -  торопливо  проговорила
она, порываясь бежать. Бежать не столько от него, сколько  от  опасности
этой минуты, от новой, странной неуверенности в самой себе. Но барон,  с
мягкой настойчивостью удержав протянутую для  прощания  руку,  поцеловал
ее, и не один раз, как требует вежливость, а несколько раз - от кончиков
тонких пальцев до сгиба кисти, и она с легкой дрожью  ощутила  на  своей
руке щекочущее прикосновение его жестких  усов.  Томительное  сладостное
тепло разлилось по всему телу, кровь бросилась ей в голову, бешено  зас-
тучала в висках, страх, безотчетный страх вспыхнул с новой силой, и  она
быстро отдернула руку.
   - Не уходите, - прошептал барон. Но она уже убегала от него с  нелов-
кой поспешностью, которая изобличала ее страх и растерянность. Он добил-
ся своего: она была в волнении, в тревоге, она уже сама не понимала, что
с ней творится. Ее гнал жестокий, жгучий страх, что он последует за  ней
и схватит ее, и вместе с тем она жалела, что он этого  не  сделал.  Ведь
сейчас могло свершиться то, чего она бессознательно ждала годами, насто-
ящее любовное приключение, о котором она всегда втайне мечтала, но перед
которым до сих пор всегда отступала в последнюю  минуту,  -  приключение
опасное и захватывающее, а не легкий, мимолетный  флирт.  Но  барон  был
слишком горд, чтобы воспользоваться удобным случаем. Уверенный в победе,
он не хотел овладеть этой женщиной в минуту слабости и опьянения; прави-
ла игры требовали честного поединка, - она сама должна признать себя по-
бежденной. Ускользнуть от него она не могла. Он видел,  что  отрава  уже
проникла в кровь.
   На площадке лестницы она остановилась, тяжело  дыша,  прижав  руку  к
бьющемуся сердцу. Нервы были натянуты  до  предела.  Из  груди  вырвался
вздох не то радости, не то сожаления; мысли путались, голова слегка кру-
жилась. С полузакрытыми глазами, точно пьяная, добралась  она  до  своей
комнаты и вздохнула свободно, лишь когда схватилась  за  холодную  ручку
двери. Только теперь она почувствовала себя вне опасности!
   Она тихонько приоткрыла дверь и тут же испуганно отшатнулась.  Что-то
зашевелилось в глубине темной комнаты. Перенапряженные "нервы не  выдер-
жали, она уже открыла рот, чтобы поднять  крик,  когда  раздался  тихий,
сонный голос:
   - Это ты, мама?
   - Господи боже мой, что ты здесь делаешь? - Она бросилась  к  дивану,
где лежал, свернувшись клубочком, Эдгар. Ее первой мыслью было, что  ре-
бенок заболел или с ним случилось несчастье.
   Но Эдгар, еще полусонный, сказал с легким упреком:
   - Я ждал тебя, ждал, а потом заснул.
   - Зачем же ты ждал меня?
   - А слоны?
   - Какие слоны?
   Тут только она поняла. Она ведь обещала ему  еще  сегодня  рассказать
про охоту и все приключения. И мальчик прокрался в ее  комнату,  просто-
душный, глупый мальчик, и доверчиво ждал ее  прихода,  пока  не  заснул.
Этот нелепый поступок возмутил ее. Или, вернее, она сердилась  на  самое
себя, ей хотелось заглушить шевельнувшееся в ней чувство стыда и вины. -
Сию минуту иди спать, негодный мальчишка! - крикнула она. Эдгар  посмот-
рел на нее с изумлением. Почему она так сердится на него, ведь он ничего
дурного не сделал? Но его удивление еще больше разозлило ее. - Иди  сей-
час же к себе в комнату! - закричала она в бешенстве, чувствуя,  что  не
права. Эдгар ушел, не проронив ни слова. Он ужасно устал и только сквозь
давивший его сонный туман смутно чувствовал, что его  мать  не  сдержала
слова и что с ним поступили нехорошо. Но он не спорил. Все в нем отупело
от усталости. Кроме того, он очень досадовал на себя за то, что  заснул,
вместо того чтобы дождаться матери. "Точно маленький ребенок", - с  воз-
мущением подумал он, прежде чем опять заснуть.
   Ибо со вчерашнего дня он ненавидел свое детство.

   ПЕРЕСТРЕЛКА

   Барон плохо спал эту ночь. Всегда опасно ложиться спать  после  прер-
ванного приключения; беспокойный, тяжелый сон очень скоро  заставил  его
пожалеть об упущенном случае. Когда утром, невыспавшийся и  мрачный,  он
спустился вниз, мальчик, выскочив из  засады,  бросился  ему  навстречу,
восторженно обнял его и начал приставать с вопросами. Эдгар  был  счаст-
лив, что может хоть на минуту всецело завладеть своим  взрослым  другом,
не уступая его матери. Пусть он расскажет только ему, а не маме, настой-
чиво просил он, - она не сдержала слова и ничего  ему  не  рассказала  о
всех чудесах. Он засыпал застигнутого врасплох  барона,  не  скрывавшего
своего дурного настроения, сотней назойливых детских вопросов. К ним  он
примешивал бурные изъявления своей любви, не помня себя от счастья, что,
наконец, он опять наедине со своим другом, которого дожидался с  раннего
утра.
   Барон отвечал неприветливо. Это вечное выслеживание, наивные  вопросы
мальчика и его чрезмерная, непрошеная любовь становились ему в  тягость.
Изволь изо дня в день возиться с двенадцатилетним мальчишкой  и  болтать
всякий вздор! Барон хотел только одного: ковать железо пока горячо,  ос-
таться с матерью Эдгара наедине, а это  было  нелегкой  задачей.  Именно
из-за назойливости мальчика. Впервые он подумал с  неудовольствием,  что
поступил неосмотрительно, возбудив столь горячую дружбу, но пока  он  не
видел средства отделаться от чересчур привязчивого мальчика.
   Все же барон решил попытаться. До десяти часов,  когда  он,  согласно
уговору, должен был сопровождать на прогулке мать Эдгара, барон терпели-
во сносил оживленную болтовню мальчика, почти не слушал его, лишь изред-
ка вставляя слово, чтобы не обидеть его, и в то  же  время  перелистывая
газету. Как только часовая стрелка подошла почти вплотную к десяти,  ба-
рон, точно вдруг что-то вспомнив, попросил Эдгара  сходить  в  гостиницу
напротив и узнать, не приехал ли его кузен, граф Грундгейм.
   Ничего не подозревая, мальчик, счастливый, что может, наконец,  услу-
жить своему другу, гордясь важным поручением, сейчас же сорвался с места
и помчался через дорогу так стремительно, что прохожие удивленно смотре-
ли ему вслед. Но ему хотелось показать, как усердно  он  исполняет  свою
обязанность гонца. В гостинице ему сказали, что граф еще  не  приехал  и
даже не предупреждал о своем приезде. С этим известием он  прибежал  об-
ратно с той же бешеной скоростью. Но барона в вестибюле не  было.  Тогда
Эдгар постучал к нему в комнату - тщетно! Встревоженный, он  обегал  все
помещения, заглянул в гостиную, где стоял рояль, в кафе; потом  бросился
в комнату матери, чтобы расспросить ее; но матери тоже не было!  Портье,
к которому он с отчаяния решил обратиться, сказал, к крайнему его  изум-
лению, что несколько минут тому назад они ушли вместе.
   Эдгар терпеливо ждал. В простоте своей он не подозревал ничего дурно-
го. Он был уверен, что они скоро вернутся, - ведь барону нужно  получить
ответ. Но часы проходили - и понемногу им овладевало беспокойство. Вооб-
ще с того дня, как этот чужой, обольстительный человек вторгся в его ма-
ленькую, беззаботную жизнь, мальчик все время нервничал, волновался,  не
знал покоя. В хрупком детском организме любое  слишком  сильное  чувство
оставляет глубокий след, как на мягком воске. Нервное дрожание  век  во-
зобновилось, щеки опять побледнели. Эдгар ждал и ждал - сперва спокойно,
потом в неистовом волнении, под конец едва удерживаясь от  слез.  Но  он
все еще ничего не подозревал. Слепо веря в своего  чудесного  друга,  он
предполагал, что произошло какое-нибудь недоразумение, и его мучил  тай-
ный страх, что он не так понял данное ему поручение.
   Но как странно ему показалось, что, когда  они,  наконец,  вернулись,
его мать и барон продолжали весело болтать и не  выразили  ни  малейшего
удивления. Как будто они совершенно не заметили  его  отсутствия.  -  Мы
пошли тебе навстречу, Эди, и думали увидеть тебя по дороге, - сказал ба-
рон, даже не спрашивая об ответе, а когда мальчик, испугавшись, что  они
напрасно его искали, начал уверять, что он бежал прямым  путем,  и  стал
расспрашивать, по какой дороге они шли, мама оборвала разговор: - Будет,
будет! Детям не полагается так много болтать.
   Эдгар покраснел от досады. Это была уже вторая попытка унизить его  в
глазах друга. Для чего она это делает? Зачем она так старается  предста-
вить его ребенком, когда он твердо знает, что уже большой. Ясно, она за-
видует ему и хочет отнять у него друга. И это, наверное, она нарочно по-
вела его другой дорогой. Но он не позволит, чтобы с ним так  обращались,
- он ей это докажет. Он сумеет постоять за себя. И Эдгар решил ни  слова
не говорить с ней сегодня за столом и обращаться только к другу.
   Но эта уловка не удалась. Случилось то, чего он меньше всего  ожидал:
никто не заметил, что он дуется. Да они и его самого как будто не  заме-
чали, а ведь еще вчера разговор вертелся только вокруг него; теперь  они
разговаривали между собой, шутили, смеялись, точно его и не было,  точно
он свалился под стол. Кровь бросилась ему в лицо, комок подступал к гор-
лу, дышать стало трудно. С горечью думал он о своем бессилии. Значит, он
должен спокойно сидеть и смотреть, как мать  отнимает  у  него  друга  -
единственного человека, которого он любит, - и ничего не  может  сделать
против этого, кроме как молчать. Ему хотелось встать со стула и  ударить
кулаками по столу - хотя бы для того, чтобы напомнить им о себе.  Но  он
сдержался, только положил нож и вилку и не дотронулся до еды.  Однако  и
это долго оставалось незамеченным, и лишь когда подали последнее  блюдо,
мать обратила внимание, что он не ест, и спросила, не болен ли он. "Про-
тивно, - подумал он, - у нее только одна мысль, не болен ли я,  все  ос-
тальное ей безразлично". Он сухо ответил, что ему не хочется есть, и она
этим удовлетворилась. Ничем, решительно ничем не мог он привлечь к  себе
внимание. Барон как будто совсем забыл о нем, по крайней мере он не ска-
зал ему ни слова. Слезы жгли Эдгару глаза, и он даже прибегал к  детской
хитрости - закрывался салфеткой, чтобы никто не увидел, как  эти  унизи-
тельные ребячьи слезы текут по лицу, оставляя на губах соленый вкус. На-
конец, обед кончился, и он вздохнул свободно.
   Во время обеда мать предложила совместную поездку в Мариа-Шутц. Услы-
шав это, Эдгар закусил губу. Ни на минуту она не оставит его  наедине  с
другом. Но как же он возненавидел ее, когда она сказала,  вставая  из-за
стола: - Эдгар, ты забудешь все, что проходили в школе,  ты  бы  посидел
немного дома и позанимался. - Эдгар сжимал маленькие кулаки.  Опять  она
унижает его перед другом, опять напоминает, что он еще ребенок,  что  он
должен ходить в школу и что его только терпят среди взрослых. Но на этот
раз ее намерение было слишком явно, - он даже не ответил и повернулся  к
ней спиной.
   - Ну вот, уж и обиделся, - проговорила она с улыбкой и  обратилась  к
барону: - Неужели так страшно посидеть часок над уроками?
   И тут - сердце мальчика словно застыло и оцепенело -  барон,  который
называл себя его другом, барон, который смеялся над тем, что он  слишком
комнатный, сказал: - Позаниматься часок-другой не помешало бы.
   Что это - уговор? Неужели они  правда  в  союзе  против  него?  Глаза
мальчика вспыхнули от гнева. - Папа запретил мне заниматься. Папа хочет,
чтобы я здесь поправился, - бросил он, со всей гордостью своей болезнью,
в отчаянии цепляясь за авторитет отца. Это прозвучало как угроза. И  вот
что удивительно: его слова в самом деле смутили обоих. Мать  отвернулась
и в волнении забарабанила пальцами по столу. Наступило  неловкое  молча-
ние. - Как хочешь, Эди, - проговорил, наконец, барон, принужденно улыба-
ясь. - Мне экзаменов не сдавать, я давно провалился по всем предметам.
   Но Эдгар не улыбнулся шутке барона, а посмотрел на него таким испыту-
ющим пристальным взглядом, как будто хотел заглянуть ему в  самую  душу.
Что случилось? Что-то изменилось в их отношениях, и мальчик не  мог  по-
нять причины. Он отвел глаза. В его сердце торопливо и дробно стучал мо-
лоточек - первое подозрение.

   ЖГУЧАЯ ТАЙНА

   "Что с ними? - думал мальчик, сидя напротив них в  быстро  катившейся
коляске. - Почему они со мной не такие, как раньше? Почему мама не смот-
рит мне в глаза? Почему он все шутит со мной и ломается? Они не разгова-
ривают со мной, как вчера и позавчера. У них даже лица какие-то  другие.
У мамы такие красные губы - верно, она их накрасила. Этого я еще никогда
не видел. А он все морщит лоб, как будто его обидели.  Я  им  ничего  не
сделал, не сказал ни слова. Почему же они сердятся? Нет, не во мне дело,
они сами не такие друг с другом, как раньше.  Как  будто  они  натворили
что-то и боятся об этом говорить. Они не болтают, как вчера, не смеются,
им будто стыдно, они что-то скрывают. У них есть какая-то тайна, которую
они не хотят мне выдать. Я должен раскрыть эту тайну во  что  бы  то  ни
стало. Я знаю - это, должно быть, то же самое, из-за чего взрослые всег-
да захлопывают двери передо мной, о чем пишут в книгах и поют в  операх,
когда женщины и мужчины протягивают друг к другу руки, обнимаются, а по-
том отталкивают друг друга. Должно быть, это вроде того, что было с моей
француженкой, когда она поссорилась с папой  и  ей  отказали.  Все  это,
по-моему, одно и то же, только я не знаю, почему. Если  бы  узнать,  уз-
нать, наконец, эту тайну, завладеть ключом, который откроет  все  двери,
перестать быть ребенком, от которого все прячут и  скрывают,  не  давать
больше себя обманывать! Теперь или никогда! Я вырву у них эту тайну, эту
страшную тайну!"
   На  лбу  у  него  прорезалась  морщинка.  Худенький  двенадцатилетний
мальчик, застывший в глубоком раздумье, казался почти стариком; ни  разу
не взглянул он на расцвеченный яркими красками пейзаж, на горы, зеленею-
щие свежей хвоей сосновых лесов, на долины в еще робком сиянии  запозда-
лой весны. Он видел только свою мать и барона, сидевших  против  него  в
коляске, он словно пытался своим горячим взором, как  удочкой,  выловить
тайну из поблескивающих глубин их глаз. Ничто так не оттачивает ум,  как
мучительное подозрение, ничто с такой силой не поощряет работу незрелого
разума, как след, теряющийся в потемках. Иногда только  тоненькая  дверь
отделяет детей от мира, который мы называем реальным миром, и  случайный
порыв ветра может распахнуть ее перед ними.
   Эдгар вдруг почувствовал, что он еще никогда так близко не подходил к
неведомому, к великой тайне; она была здесь,  перед  ним,  пока  еще  не
раскрытая, не разгаданная, но совсем, совсем близко от него. Это  волно-
вало его и сообщало ему необычную, торжественную серьезность. Ибо он бе-
зотчетно угадывал, что стоит на рубеже своего детства.
   Мать Эдгара и барон чувствовали это глухое сопротивление, не подозре-
вая, что оно исходит от сидящего против них мальчика. Им  было  тесно  и
неловко втроем в коляске. Темные, горевшие беспокойным огнем глаза Эдга-
ра стесняли их. Они почти не решались  говорить,  не  решались  смотреть
друг на друга. К прежней легкой светской беседе  путь  был  закрыт,  они
слишком втянулись в тон иносказаний, под которым скрывается тайный  тре-
пет нескромных вожделений. Разговор не завязывался; они то и дело  умол-
кали, словно споткнувшись о препятствие, начинали снова и опять  умолка-
ли, подавленные упорным молчанием мальчика.
   Особенно тягостно было его мрачное молчание для матери. Она осторожно
взглянула на него, увидела его плотно сжатые губы и  впервые  с  испугом
заметила, как он похож на своего отца в минуты раздражения  или  досады.
Напоминание о муже было очень неприятно сейчас, когда она увлеклась  лю-
бовной игрой. Бледный темноглазый мальчик с нахмуренным лбом и  насторо-
женным взглядом казался ей зловещим призраком, стражем ее совести, и от-
того что он сидел так б