ной поспешностью, но сейчас же сдержала себя, чтобы волнение ее не пока-
залось подозрительным.
   Лишь после того как горничная сняла с нее пальто и  она  услышала  из
соседней комнаты голос сына, игравшего с младшей сестренкой, а успокоен-
ный взгляд ее увидел кругом все свое, родное и надежное, к ней вернулось
внешнее самообладание, между тем как откуда-то из глубины еще накатывали
волны тревоги и болезненно бились в стесненной груди. Она  сняла  вуаль,
заставила себя придать лицу выражение беспечности и  вошла  в  столовую,
где ее муж, сидя за накрытым к ужину столом, читал газету.
   - Поздно, поздно, мой друг, - ласково пожурил он жену, поднялся и по-
целовал ее в щеку, отчего в ней, помимо воли, проснулось щемящее чувство
стыда. Они сели за стол, и муж равнодушным тоном, не отрываясь от  газе-
ты, спросил: - Где ты была так долго?
   - У... у Амелии... ей надо было кое-что купить... и я пошла с ней,  -
проговорила она и тут же рассердилась на себя за то, что  не  подготови-
лась к ответу и так неумело солгала. Обычно она заранее изобретала  тща-
тельно продуманную ложь, способную выдержать любую проверку, но  сегодня
от страха все позабыла и принуждена была прибегнуть к такой  беспомощной
импровизации. А что если муж, как в той пьесе, которую они недавно виде-
ли, вздумает позвонить по телефону и проверить?..
   - Что с тобой? Ты какая-то рассеянная... Отчего ты не снимешь шляпу?
   Уже во второй раз она обнаруживает сегодня свое волнение!  Вздрогнув,
Ирена встала, пошла в спальню снять шляпу и до тех пор смотрела в зерка-
ло, пока беспокойный взгляд ее не стал снова твердым и уверенным, Только
после этого она вернулась в столовую.
   Горничная подала ужин, и вечер прошел, как обычно,  пожалуй  молчали-
вее, менее оживленно, чем обычно, вялый, скудный разговор то и дело пре-
рывался. Мысли Ирены неустанно возвращались к  событиям  этого  дня,  но
всякий раз, дойдя до грозной минуты враждебной встречи,  отшатывались  в
испуге; тогда она поднимала взгляд, чтобы ощутить себя  в  безопасности,
среди дружественных предметов, связанных с дорогими воспоминаниями, неж-
но притрагивалась к ним и понемногу успокаивалась. А стенные  часы,  не-
возмутимо шагая в тишине своим стальным шагом, незаметно сообщали  и  ее
сердцу свой равномерный, беспечно уверенный ритм.
   На следующее утро, когда муж ушел к себе в контору, а  дети  отправи-
лись гулять и она наконец-то осталась наедине с собою, вчерашняя встреча
при ярком утреннем свете стала казаться  ей  менее  устрашающей.  Прежде
всего фрау Ирена рассудила, что вуаль у нее очень густая  и  шантажистка
никак не могла разглядеть ее лицо, а значит, ни в коем случае  в  другой
раз не узнает ее. Спокойно продумала она, как обезопасить  себя  впредь.
Она ни за что больше не пойдет на квартиру к своему возлюбленному -  та-
ким образом, возможность вторичного наскока отпадет сама собой. Остается
угроза случайной встречи, тоже маловероятная, ведь она уехала в  автомо-
биле, и, значит, та не могла выследить ее. Ни ее имя, ни  адрес  вымога-
тельнице не известны, а по общему облику трудно наверняка узнать челове-
ка. Но и на такой крайний случай фрау Ирена была вооружена.  Избавившись
от тисков страха, ничего не стоит, решила она, держать себя спокойно, от
всего отпираться, невозмутимо утверждать, что это ошибка; ведь доказать,
что она была у возлюбленного, немыслимо иначе, как застигнув ее на месте
преступления, - значит, в случае чего можно привлечь эту тварь к  ответу
за шантаж. Недаром фрау Ирена была женой одного из самых известных  сто-
личных адвокатов; из его разговоров с коллегами она усвоила, что  шантаж
должен быть пресечен немедленно и с полным хладнокровием, потому что ма-
лейшее колебание, малейший признак тревоги со стороны жертвы дают в руки
противника лишний козырь.
   Первой мерой предосторожности была короткая записка,  в  которой  она
извещала любовника, что не может прийти в условленный час ни завтра,  ни
в ближайшие дни. Ее гордость была уязвлена тягостным открытием, что  она
заменила в милостях возлюбленного такую низменную, недостойную  соперни-
цу, и теперь, с неприязненным чувством подбирая  слова,  она  испытывала
мстительную радость, что холодный тон записки ставит их свидания в зави-
симость от ее прихоти.
   Этого молодого человека, пианиста с именем, она встретила на вечере у
кого-то из знакомых и очень скоро, сама того не желая и не отдавая  себе
ни в чем отчета, стала его любовницей. Он в сущности почти  не  волновал
ее кровь, у нее не было к нему ни чувственного, ни особого духовного тя-
готения; она отдалась ему не потому, что он был нужен, желанен ей,  -  а
просто из-за недостаточно решительного  сопротивления  его  воле  и  еще
из-за какого-то беспокойного любопытства.  Ничто  -  ни  удовлетворенная
супружеским счастьем кровь, ни столь частое у женщин  чувство  духовного
оскудения - не вызывало у нее потребности в любовнике; она  была  вполне
счастлива, имея состоятельного, умственно превосходящего ее мужа и двоих
детей; она лениво нежилась в своем уютном, обеспеченном, укрытом от бурь
существовании.  Но  бывает  в  воздухе  такое  затишье,  которое   будит
чувственность не меньше, чем духота и грозы, такая равномерная  темпера-
тура счастья, которая взвинчивает  сильнее  всякого  несчастья.  Сытость
раздражает так же, как голод, и от надежной, устоявшейся жизни Ирену по-
тянуло к приключению.
   Вот в такую полосу полного довольства, которому  сама  она  не  умела
придать новые краски, молодой пианист вошел в ее  уравновешенный  мирок,
где обычно мужчины лишь пресными шутками и невинными любезностями почти-
тельно отдавали дань ее красоте, по-настоящему не ощущая в ней  женщины,
и тут впервые с девических времен что-то всколыхнулось в ее душе. В  нем
самом ее привлек, пожалуй, лишь налет печали, подчеркивавший и без  того
нарочитую томность его лица. Ирене, привыкшей видеть кругом  только  до-
вольных жизнью людей, эта печаль говорила об ином, высшем мире, и ее не-
вольно потянуло за пределы повседневных чувств, чтобы заглянуть  в  этот
мир. Похвала, вызванная минутным умилением от его игры, быть  может  че-
ресчур горячая с точки зрения приличий, заставила сидевшего у рояля  му-
зыканта взглянуть на молодую женщину, и уже в этом первом  взгляде  было
что-то зовущее. Она испугалась и вместе с тем ощутила  сладостную  жуть,
сопутствующую всякому страху, а дальнейшая беседа, вся словно  пронизан-
ная и опаленная скрытым пламенем, разожгла ее и без  того  настороженное
любопытство, так что она не уклонилась от новой беседы,  когда  встрети-
лась с ним в концерте. Дальше они стали видеться часто и уже не  случай-
но. Ей льстило, что для него, настоящего артиста, она так  много  значит
как ценительница и советчица, в чем он не раз уверял ее, и  всего  через
несколько недель их знакомства она опрометчиво согласилась на его  пред-
ложение - ей, одной ей сыграть свою новую вещь у  себя  дома;  возможно,
что у него отчасти и были такие благие намерения, но они потонули в  по-
целуях и страстных объятиях. Первым ощущением Ирены после того как  она,
неожиданно для себя, отдалась ему, был испуг перед этим поворотом  в  их
отношениях; таинственное очарование развеялось в один миг, и чувство ви-
ны за измену мужу лишь отчасти умерялось тщеславным сознанием, что  она,
как ей казалось, добровольно, впервые отринула свой респектабельный  ми-
рок.
   В первые дни она ужасалась собственной  порочности,  но  мало-помалу,
повинуясь голосу тщеславия, стала даже гордиться ею.  Впрочем,  все  эти
сложные чувства волновали ее очень недолго. Что-то бессознательно оттал-
кивало ее в этом человеке, главным образом то  новое,  непривычное,  что
собственно и пленило ее. Страстность, которая увлекала ее в его  музыке,
становилась тягостной в минуты близости, его порывистые властные объятия
были ей даже неприятны, она невольно сравнивала его себялюбивую  необуз-
данность с робким, после стольких лет супружества,  благоговейным  пылом
мужа. Но, согрешив однажды, она вновь и вновь возвращалась к  любовнику,
без восторга и без разочарования, из своеобразного чувства долга  и  еще
потому, что ей лень было побороть эту  новую  привычку.  Прошло  немного
времени, и она уже отвела своему возлюбленному определенное  местечко  в
жизни, назначила для него, как для родителей мужа, определенный  день  в
неделе; но эта связь ничуть не изменила  обычного  течения  ее  жизни  и
только что-то добавила к ней. Вскоре возлюбленный вошел в  благоустроен-
ный механизм ее существования, как некий довесок  равномерного  счастья,
как третий ребенок или новый автомобиль, и запретное любовное  приключе-
ние уже ничем не отличалось от дозволенных радостей.
   И вот впервые, когда ей надо было заплатить за это приключение насто-
ящей ценой - опасностью, она принялась мелочно  вычислять  его  истинную
стоимость. Она была так избалована судьбой  и  заласкана  близкими,  так
привыкла благодаря богатству почти не иметь желаний, что первое же  зат-
руднение оказалось ей не под силу. Она не пожелала поступиться хотя бы в
малейшей степени своей душевной безмятежностью и, почти не  задумываясь,
сразу же решила пожертвовать возлюбленным ради своего покоя.
   В тот же день к вечеру посыльный принес в ответ от возлюбленного  ис-
пуганное,  бессвязное  письмо.  Это  письмо,  наполненное   растерянными
мольбами, жалобами и упреками, слегка поколебало ее решимость  покончить
с приключением - очень уж льстила ее тщеславию пылкость любовника и  его
страстное отчаяние. Он настойчиво просил ее хоть о  мимолетной  встрече,
чтобы оправдаться, если он чем-нибудь невольно обидел ее,  и  теперь  ее
уже манила новая игра - подольше сердиться на него, чтобы стать ему  еще
желаннее. Поэтому она велела ему прийти в ту кондитерскую, где,  как  ей
вдруг вспомнилось, у нее в девические годы было свидание с  одним  акте-
ром, свидание настолько почтительное и невинное, что теперь оно казалось
ей ребячеством. Забавно, с улыбкой подумала она, что  романтика,  совсем
заглохшая за время супружеской жизни, вновь распускается пышным  цветом.
И она уже готова была радоваться вчерашнему столкновению, оказавшему  на
нее такое сильное, живительное действие, что нервы ее, обычно легко при-
ходившие в равновесие, тут все еще продолжали вибрировать.
   На этот раз она надела темненькое, незаметное платье и другую  шляпу,
чтобы, на случай новой встречи, сбить с толку вымогательницу. Она собра-
лась было закрыть лицо, но из какого-то внезапно охватившего  ее  задора
отложила вуаль. Неужели ей, достойной, уважаемой женщине, нельзя спокой-
но показаться на улице из страха перед какой-то тварью?
   Только в первую минуту, когда она вышла из дому, ее  пронизало  мимо-
летное чувство страха, нервный озноб, какой бывает, когда пробуешь  воду
кончиками пальцев, прежде чем окунуться в море. Но  эта  холодная  дрожь
через секунду сменилась уверенностью в себе, непривычным для нее самолю-
бованием; ей нравилось, что она такая легкая, гибкая, сильная,  а  такой
упругой, стремительной походки у нее не  было  никогда.  Ей  даже  стало
жаль, что кондитерская так близко - что-то неудержимо влекло ее навстре-
чу неизведанным и заманчивым приключениям. Но время  свидания  приближа-
лось, и фрау Ирене приятно было думать, что возлюбленный уже ждет ее. Он
сидел в углу и, увидев ее, вскочил с неподдельным волнением,  которое  и
льстило ей и тяготило ее. Ей пришлось попросить, чтоб он говорил потише,
таким вихрем вопросов и упреков прорвалась его душевная тревога. Ни сло-
ва не сказав об истинной причине своего отказа от условленного свидания,
она играла намеками, загадочность  которых  лишь  сильнее  раззадоривала
его. Она не сдалась на его просьбы, чувствуя, как  взвинчивает  его  эта
необъяснимая, внезапная неприступность.
   Когда после бурного получасового разговора Ирена  ушла,  не  позволив
молодому человеку ни малейшей нежности и даже ничего не пообещав на  бу-
дущее, она вся трепетала от того особенного возбуждения, какое испытыва-
ла только девушкой. Ей казалось, что где-то там, в глубине, горит  обжи-
гающий огонек и только ждет, чтобы ветер раздул его в пламя, которое ох-
ватит ее всю. Идя по улице, она жадно ловила  каждый  брошенный  на  нее
взгляд, это дружное и откровенно мужское восхищение было для нее  непри-
вычно, и ей вдруг так захотелось посмотреть на себя, что  она  останови-
лась  перед  зеркалом  в  витрине  цветочного  магазина,  чтобы  увидеть
собственную красоту в рамке из красных роз и обрызганных росой фиалок. С
девических времен не чувствовала она себя такой легкой, окрыленной; ни в
первые дни замужества, ни от объятий любовника по телу ее  не  пробегали
такие, как сейчас, электрические искры, и ей стало  нестерпимо  досадно,
что вся эта удивительная легкость, все сладостное  опьянение  будет  зря
растрачено на однообразную повседневность. Вяло  побрела  она  домой.  У
подъезда она замешкалась, чтобы еще раз полной грудью  вдохнуть  знойный
пьянящий воздух запретного приключения, чтобы его последняя,  иссякающая
волна прихлынула к самому сердцу.
   Тут кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась. - Это  вы...  вы?  Что
вам опять надо? - в смертельном испуге пролепетала она, увидев перед со-
бой ненавистное лицо, и еще сильнее испугалась своих собственных неосто-
рожных слов. Ведь она же твердо решила не признать эту женщину, если  им
случится встретиться, все отрицать, дать резкий отпор  вымогательнице...
Но теперь уже было поздно.
   - Я битых полчаса дожидаюсь вас тут, фрау Вагнер.
   Ирена вздрогнула, услышав свою фамилию. Значит, этой твари известны и
адрес и имя. Теперь все погибло, теперь она полностью в ее власти.
   - Да, фрау Вагнер, я вас дожидаюсь битых полчаса, - укоризненно и уг-
рожающе повторила женщина.
   - Что... что же вам нужно от меня?
   - Сами знаете, фрау Вагнер. - Ирена снова  вздрогнула,  услышав  свое
имя. - Отлично знаете, зачем я пришла.
   - Я больше ни разу с ним не виделась и никогда больше  не  увижусь...
Только оставьте меня... Никогда больше...
   Женщина невозмутимо подождала, пока у Ирены от волнения пресекся  го-
лос. А затем резко оборвала ее, словно подчиненную:
   - Бросьте врать! Я за вами шла до самой кондитерской,  -  и,  увидев,
что Ирена отшатнулась, насмешливо добавила: - Делать-то мне  нечего.  Со
службы меня уволили. Говорят, тяжелые времена, работы мало. Ну как же не
попользоваться свободным временем. Чем мы хуже благородных дам, нам тоже
хочется погулять.
   Это было сказано с холодной злобой, уязвившей Ирену в  самое  сердце.
Она чувствовала себя безоружной перед такой неприкрытой, вульгарной  ни-
зостью, а в голове мутилось от страха, что эта тварь сейчас опять закри-
чит во весь голос или мимо пройдет муж, и тогда все будет  кончено.  То-
ропливо нащупала она в муфте серебряную сумочку и  выгребла  оттуда  все
деньги, какие ей попались.
   Но нагло протянутая рука не опустилась смиренно, едва ощутив  деньги,
как в тот раз, а застыла в воздухе, словно растопыренная когтистая лапа.
   - Давайте заодно и сумочку, а то как бы мне деньги не потерять,  -  с
утробным смешком выговорили презрительно вскинутые губы.
   Ирена посмотрела шантажистке прямо в глаза, но тотчас отвела  взгляд.
Эта наглая, грубая насмешка была нестерпима.  Отвращение,  точно  жгучая
боль, пронизало ее. Только бы скорее уйти, только бы не видеть этого ли-
ца! Отвернувшись, она торопливо сунула вымогательнице драгоценную сумоч-
ку и, подгоняемая страхом, взбежала по лестнице.
   Мужа еще не было дома; упав на диван, Ирена долго лежала  неподвижно,
словно ее оглушили обухом. Лишь услышав в передней голос мужа, она с ве-
личайшим усилием встала и машинально поплелась в соседнюю комнату.
   Теперь ужас водворился у нее в доме и не отступал ни на шаг.  В  дол-
гие, ничем не занятые часы, когда подробности страшной встречи  одна  за
другой вставали в ее памяти, она совершенно  ясно  поняла  безвыходность
своего положения. Эта тварь, непонятно каким образом, узнала и ее  адрес
и фамилию, и, раз первые попытки шантажа оказались так успешны, она, без
сомнения, ничем не погнушается, лишь бы побольше выжать из  своей  осве-
домленности. Год за годом будет она тяготеть над ее жизнью, как  кошмар,
который не стряхнешь даже самым отчаянным усилием, потому что,  несмотря
на собственные и мужнины средства, фрау Ирена не могла бы без ведома му-
жа собрать достаточно крупную сумму, чтобы раз и навсегда откупиться  от
этой твари. Да и кроме того она знала из случайных рассказов мужа  и  из
тех дел, которые он вел, что любые договоры и соглашения с такими  отпе-
тыми мошенниками ничего не стоят. В лучшем случае ей удастся  на  месяц,
на два отсрочить, беду, а там непрочное здание ее семейного счастья  не-
избежно рухнет, а если она увлечет за собой и свою мучительницу - радос-
ти ей от этого будет мало. С ужасающей ясностью видела она, что беда не-
отвратима, выхода нет. Но как... как именно это произойдет - с  утра  до
ночи решала она роковой  вопрос.  Наступит  день,  когда  мужу  принесут
письмо; она ясно представляла себе, как он войдет, бледный, нахмуренный,
схватит ее за руку, начнет допрашивать... Но потом... что произойдет по-
том? Как он поступит? На этом ее воображение иссякало  -  все  тонуло  в
мрачном сумбуре жестокого страха. Она не могла  додумать  до  конца,  от
беспочвенных догадок у нее голова шла кругом. За эти долгие  часы  мучи-
тельного раздумья она с ужасающей ясностью поняла лишь одно:  что  очень
плохо знает своего мужа и потому не может предугадать, как он  поступит,
что он решит. Она вышла за него по желанию родителей,  но  без  неохоты,
чувствуя к нему расположение, оправдавшее себя с годами; прожила  бок  о
бок с ним восемь благополучных, мирно размеренных лет, все  у  них  было
общее - дети, дом, бессчетные часы близости, и только  сейчас,  стараясь
представить себе, как он поступит, она поняла, каким чуждым и незнакомым
остался он для нее. Лишь теперь она перебирала всю их жизнь, стараясь по
отдельным поступкам разгадать его характер. В страхе своем она судорожно
цеплялась за каждое ничтожное воспоминание, надеясь найти ключ  к  запо-
ведным тайникам его сердца.
   Так как словами он не выдавал своих затаенных  помыслов,  то  теперь,
когда он с книгой сидел в кресле, ярко освещенный электрической  лампой,
она пытливо вглядывалась в него. Как в чужое лицо, старалась она проник-
нуть взглядом в лицо мужа и по этим знакомым чертам, ставшим вдруг чужи-
ми, узнать его характер, который не раскрылся перед  ее  равнодушием  за
восемь лет совместной жизни. Лоб был ясный и благородный, как будто  вы-
лепленный мощным и деятельным умом, зато рот выражал строгую  непреклон-
ность. Все в его мужественных чертах дышало энергией и силой. Неожиданно
для нее самой ей вдруг открылась красота этого волевого лица, с  удивле-
нием созерцала она его вдумчивую  сосредоточенность  и  ясно  выраженную
твердость. Но глаза, в которых таилась главная разгадка, были опущены  в
книгу и недоступны ее наблюдению. Ей оставалось только  испытующе  смот-
реть на профиль мужа, как будто в его смелых очертаниях было запечатлено
слово прощения или проклятия, на этот незнакомый  профиль,  пугавший  ее
своей суровостью и привлекавший своеобразной красотой, которую она впер-
вые почувствовала в его энергичном складе. Внезапно  она  осознала,  что
смотрит на него с удовлетворением и гордостью. Тут он  поднял  глаза,  а
она торопливо отшатнулась в темноту, чтобы не пробудить подозрения своим
страстно вопрошающим взглядом.
   Три дня она не показывалась на улицу и уже стала с беспокойством  за-
мечать, что окружающим бросается в глаза ее домоседство,  -  обычно  она
редкий день безвыходно просиживала у себя.
   Первыми заметили эту перемену дети, особенно  старший  мальчуган,  не
замедливший выразить простодушное удивление, что мама теперь  так  много
бывает дома, меж