ут только я поняла его страшную ошибку, потому что он даже не повер-
нулся ко мне, а насмешливо ответил:
   - Нет, мне не надо комнаты, мне вообще ничего не надо. Не трудись, из
меня ничего не выжмешь. Ты обратилась не по адресу, у меня нет денег.
   Это было сказано с таким ужасающим равнодушием, этот промокший,  вко-
нец опустошенный человек стоял так безжизненно, бессильно  прислонившись
к стене, что я не успела даже мелочно, глупо обидеться, настолько я была
потрясена. Мною владело чувство, возникшее в первую  минуту,  когда  он,
шатаясь, вышел из зала, и не покидавшее меня в течение  последнего  фан-
тастически нелепого часа: живое существо,  юное,  дышащее,  обречено  на
смерть, и я должна спасти его. Я подошла ближе.
   - Не беспокойтесь о деньгах, идемте. Здесь вам нельзя  оставаться,  я
как-нибудь устрою вас. Не беспокойтесь ни о чем. Только идемте скорей.
   Он повернул голову, - дождь глухо барабанил вокруг, и из  водосточной
трубы к нашим ногам сбегала вода, - и я поняла, что он впервые  пытается
разглядеть мое лицо в темноте. Он пошевелился, видимо медленно  просыпа-
ясь от своей летаргии.
   - Ну, как хочешь, - сказал он сдаваясь. - Мне все равно, Ладно. Идем.
   Я раскрыла зонтик, он подошел ко мне и взял меня под руку.  Эта  вне-
запная фамильярность была мне неприятна, она даже ужаснула меня,  сердце
сжалось от страха. Но я побоялась одернуть его, ведь если  бы  я  теперь
оттолкнула его, он бы погиб и все мои усилия пропали бы даром.
   Мы прошли несколько шагов, отделявших нас от казино. Тут только я по-
думала: как же мне быть с ним дальше? Лучше всего, быстро решила я,  от-
везти его в какойнибудь отель и сунуть в руку деньги, чтобы он мог пере-
ночевать и завтра уехать домой; что будет дальше - об этом я даже не ду-
мала. К казино то и дело подъезжали экипажи, я подозвала один из них,  и
мы сели. Когда кучер спросил, куда ехать, я сперва не знала,  что  отве-
тить. Я понимала, что моего промокшего до нитки спутника не примут в до-
рогом отеле, и была так неопытна в такого рода делах, что, не подумав  о
двусмысленности положения, крикнула кучеру: - В  какую-нибудь  гостиницу
попроще.
   Кучер равнодушно погнал лошадей. Мой сосед не  произносил  ни  слова;
колеса громыхали, и дождь яростно барабанил в стекло;  запертая  в  этом
тесном, похожем на гроб ящике, я испытывала такое чувство, словно я вез-
ла мертвое тело. Я старалась собраться с мыслями, найти какие-то  слова,
чтобы прервать гнетущее молчание, но мне ничего не приходило  в  голову.
Через несколько минут экипаж остановился; я вышла  первая,  и  пока  мой
спутник машинально, словно спросонья, захлопывал дверцу, я  расплатилась
с кучером. Мы  очутились  у  подъезда  маленькой  незнакомой  гостиницы;
узенький стеклянный навес защищал  нас  от  дождя,  который  с  яростным
упорством рвал и кромсал непроглядную тьму.
   Мой спутник, словно изнемогая под тяжестью собственного тела, присло-
нился к стене; вода капала с его мокрой шляпы и измятой  одежды.  Словно
его только что вытащили из реки и еще не привели  в  чувство,  стоял  он
там, и у его ног образовался ручеек стекающей воды. Он даже  не  пытался
отряхнуться, скинуть шляпу, с которой капли одна за другой падали на ли-
цо. Ему было все равно. Я даже описать вам не могу,  как  поразила  меня
эта надломленность.
   Но надо было действовать. Я опустила руку в сумочку.
   - Вот вам сто франков, - сказала я, - возьмите себе комнату, а  утром
уезжайте обратно в Ниццу.
   Он удивленно взглянул на меня.
   - Я наблюдала за вами в игорном зале, - продолжала я, заметив, что он
колеблется. - Я знаю, что вы все проиграли, и боюсь, что вы  собираетесь
сделать глупость. Нет ничего стыдного в том, чтобы принять помощь.  Вот,
возьмите!
   Но он отвел мою руку с неожиданной силой.
   - Ты молодчина, - сказал он, - но не бросай деньги на ветер. Мне  уже
ничем не поможешь. Буду я спать этой ночью или нет - совершенно  безраз-
лично. Завтра все равно конец. Мне уже не поможешь.
   - Нет, вы должны взять, - настаивала я. -  Завтра  вы  будете  думать
иначе. А покамест поднимитесь наверх и хорошенько  выспитесь.  Днем  вам
все покажется в Другом свете.
   Но когда я протянула ему деньги, он почти злобно оттолкнул мою руку.
   - Оставь, - повторил он глухо, - нет смысла. Лучше я  сделаю  это  на
улице, чем кровью пачкать людям комнату. Сотня франков меня  не  спасет,
да и тысяча тоже. Я все равно завтра опять пошел бы в казино и играл  бы
до тех пор, пока не спустил бы всего. К чему начинать  снова?  Хватит  с
меня.
   Вы не можете себе представить, как глубоко проникал мне в  душу  этот
глухой голос. Подумайте только: рядом, с вами стоит, дышит, живет краси-
вый молодой человек, и вы знаете, что, если не  напрячь  все  силы,  эта
мыслящая, говорящая, дышащая юность через два часа будет трупом.  И  тут
меня охватило яростное, неистовое  желание  победить  это  бессмысленное
сопротивление. Я схватила его за руку:
   - Довольно! Вы сейчас же подниметесь наверх  и  возьмете  комнату,  а
завтра утром я отвезу вас на вокзал. Вы должны уехать отсюда, вы  должны
завтра же уехать домой, и я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу вас в
поезде с билетом в руках. В ваши годы не швыряются жизнью из-за проигры-
ша в несколько сот или тысяч франков. Это трусость, истерия, бессмыслен-
ная злоба и раздражение. Завтра вы сами признаете, что я права.
   - Завтра! - повторил он с мрачной иронией. - Завтра. Если бы ты  зна-
ла, где я буду завтра! Если бы сам я это знал,  -  это  даже  любопытно.
Нет, ступай домой, милая, не трудись и не бросай деньги на ветер.
   Но я не уступала. Во мне была какая-то  одержимость,  какое-то  неис-
товство. Я крепко схватила его руку и сунула в нее банкноты.
   - Вы возьмете деньги и сейчас же пойдете наверх. - С этими словами  я
решительно подошла к звонку. - Так, теперь я  позвонила,  сейчас  выйдет
портье, вы подниметесь и ляжете спать. Завтра утром, ровно в  девять,  я
жду вас здесь и отвожу на вокзал. Не заботьтесь больше ни о чем,  я  все
устрою, чтобы вам добраться до дому. А теперь ложитесь,  вам  надо  выс-
паться, не думайте больше ни о чем!
   В ту же минуту щелкнул замок, и дверь отворилась.
   - Идем, - вдруг решительно произнес мой спутник жестким,  озлобленным
тоном, и я почувствовала, как его пальцы словно железным обручем сдавили
мне руку. Я испугалась. Я так страшно испугалась, что меня словно  оглу-
шило, в уме помутилось... Я хотела сопротивляться, вырваться... но  воля
моя была парализована... и я... вы меня поймете... я... не  могла  же  я
бороться с этим чужим мне человеком - мне было стыдно перед портье,  ко-
торый стоял в дверях, дожидаясь, когда мы войдем. И вот... я очутилась в
гостинице. Я хотела что-то сказать, объяснить, но не могла произнести ни
звука; на моей руке тяжело и властно лежала его рука... я смутно  созна-
вала, что он ведет меня по лестнице... звякнул ключ...
   И я оказалась наедине с этим чужим человеком, в чужой комнате, в  ка-
кой-то гостинице, названия которой я не знаю и по сей день.
   Миссис К. снова умолкла и вдруг встала с кресла. Видимо, голос  изме-
нил ей. Она подошла к окну, несколько минут  молча  смотрела  на  улицу,
или, может быть, просто стояла, прижавшись лбом к холодному стеклу. Я не
смел взглянуть на нее, мне было тяжело видеть  старую  женщину  в  таком
волнении, и я сидел не шевелясь, не задавая вопросов,  не  произнося  ни
слова, и ждал. Наконец, она вернулась к креслу и  спокойно  села  против
меня.
   - Ну вот - самое трудное сказано. И, надеюсь, вы поверите мне, если я
повторю вам и поклянусь всем  святым  для  меня  -  моей  честью,  моими
детьми, - что до той минуты мне и в голову не  приходила  мысль  о...  о
близости с этим чужим человеком, что не только по своей воле, но  совер-
шенно бессознательно я очутилась в этом положении, как в западне,  расс-
тавленной на моем ровном жизненном пути... Я  поклялась  быть  искренней
перед вами и перед самой собой и повторяю: я была вовлечена в эту траги-
ческую авантюру только из-за какого-то исступленного желания помочь;  ни
о каких личных чувствах или побуждениях и речи быть не могло.
   Вы избавите меня от рассказа о том, что произошло в той  комнате  эту
ночь; я все помню и ничего не хочу забывать. В ту ночь я боролась с  че-
ловеком за его жизнь; повторяю - дело шло о жизни и смерти. Слишком ясно
я чувствовала, что этот чужой, уже  почти  обреченный  человек  жадно  и
страстно хватается за меня, как утопающий хватается  за  соломинку.  Уже
падая в пропасть, он цеплялся за меня со всем неистовством  отчаяния.  Я
же всеми силами, всем, что мне было дано, боролась за его спасенье.  Та-
кие часы выпадают на долю человека только раз в жизни, и  то  одному  из
миллионов; не будь этого ужасного случая, и я никогда бы не узнала,  как
пылко, с какой исступленной и необузданной жадностью потерянный,  пропа-
щий человек упивается последней каплей живой, горячей жизни; никогда  бы
я, жившая до тех пор в полном неведении темных сил бытия, никогда  бы  я
не постигла, как мощно и причудливо природа в едином дыхании переплетает
жар и холод, жизнь и смерть, восторг и отчаяние. Эта ночь была так насы-
щена борьбой и словами, страстью, гневом и ненавистью, слезами мольбы  и
опьянения, что она показалась мне тысячелетием. И мы, в  слитном  порыве
бросаясь в пропасть, один - неистово, другой - безотчетно, вышли из это-
го смертельного поединка преображенные, с  новыми  помыслами,  с  новыми
чувствами.
   Но я не хочу говорить об этом. Я не могу и не стану ничего описывать.
Скажу только о первой минуте своего пробуждения. Я очнулась от свинцово-
го сна, сбросила с себя оковы такой бездонной ночи, какой никогда раньше
не знала. Я долго не могла открыть глаза, и первое, что увидела, был чу-
жой потолок у меня над головой, потом очертания чужой, незнакомой,  отв-
ратительной комнаты, в которой я неведомо как очутилась. Сначала я убеж-
дала себя, что это сон, только более легкий, более прозрачный, в который
я погрузилась после того удушливого, сумбурного кошмара;  но  за  окнами
был яркий, режущий солнечный свет, снизу доносился уличный шум, стук ко-
лес, трамвайные звонки и людские голоса. И тут я поняла,  что  не  сплю,
что это явь. Невольно я приподнялась, силясь припомнить, где я, и  вдруг
я увидела - мне никогда не передать вам охватившего меня ужаса -  чужого
человека, спавшего рядом со мной на широкой кровати...  чужого,  чужого,
совсем чужого, полуголого, незнакомого человека...
   Нет, этот ужас не поддается описанию; он сразил меня,  и  я  без  сил
опустилась на подушки. Но то был не спасительный обморок, не потеря соз-
нания, напротив - я мгновенно вспомнила все страшное, непостижимое,  что
случилось со мной; у меня было одно желание - умереть от стыда и  отвра-
щения. Как могла я очутиться в какой-то подозрительной трущобе, в  чужой
кровати, с незнакомым человеком! Я отчетливо помню, как у меня перестало
биться сердце; я задерживала дыхание, словно этим могла прекратить жизнь
и погасить сознание, это ясное, до жути ясное сознание, которое все  по-
нимало, но ничего не могло осмыслить.
   Я никогда не узнаю, долго ли я так пролежала в  оцепенении  -  должно
быть, так лежат мертвецы в гробу; знаю только, что  я  закрыла  глаза  и
взывала к богу, к небесным силам, молила, чтобы это оказалось неправдой,
вымыслом. Но мои обостренные чувства уже не допускали обмана, я  слышала
в соседней комнате людские голоса и плеск воды, в коридоре шаркали шаги,
и эти звуки говорили, что все это правда, жестокая, неумолимая правда.
   Трудно сказать, сколько времени продолжалось это мучительное  состоя-
ние: такие мгновения обладают иной длительностью, чем спокойные  отрезки
времени. Но внезапно меня охватил другого рода страх, пронизывающий, ле-
денящий страх: а вдруг этот человек, имени которого я не знала, проснет-
ся и заговорит со мной! И я тотчас же поняла, что мне остается лишь  од-
но: одеться и бежать, пока он не проснулся, больше никогда не попадаться
ему на глаза, не говорить с ним, спастись бегством, пока не поздно. Ско-
рее прочь отсюда, в свою жизненную колею, в свой отель, и с первым поез-
дом прочь из этого проклятого места, из этой страны! Больше  никогда  не
встречаться с ним, не смотреть ему в глаза, не иметь свидетеля,  обвини-
теля и соучастника! Эта мысль придала мне  силы:  осторожно,  крадучись,
воровскими движениями, дюйм за дюймом (лишь бы не шуметь!) пробиралась я
от кровати к своему платью. Со всей осторожностью я оделась, дрожа  всем
телом, каждую секунду ожидая, что он проснется, - и вот удалось,  я  уже
готова. Только шляпа моя лежала с другой стороны,  в  ногах  кровати,  и
когда я подходила на цыпочках, чтобы взять ее, тут... я просто не  могла
поступить иначе: я должна была еще раз взглянуть на  лицо  этого  чужого
человека, который свалился в мою жизнь, точно  камень  с  карниза;  лишь
один раз хотела я взглянуть на него; и что самое удивительное: этот  мо-
лодой человек, погруженный в сон, был действительно чужой  для  меня;  в
первый момент я даже не узнала его лица. Словно сметены  были  вчерашние
искаженные страстью, сведенные судорогой черты, -  у  этого  юноши  было
совсем другое, совсем детское, мальчишеское  лицо,  сиявшее  ясностью  и
чистотой. Губы, вчера закушенные и стиснутые,  были  мягко,  мечтательно
раскрыты и почти улыбались; волнистые белокурые пряди  мягко  падали  на
разгладившийся лоб, и ровное дыхание легкими волнами вздымало грудь.
   Помните, я говорила вам, что никогда еще не видела  выражения  такого
неистового азарта, как на лице этого незнакомца за  игорным  столом.  Но
никогда, даже у невинных младенцев, которые иногда во сне  кажутся  оза-
ренными сиянием ангельской чистоты, не наблюдала я выражения такого  лу-
чезарного, такого поистине блаженного покоя.  В  этом  лице,  отражавшем
тончайшие оттенки чувств, сейчас была райская отрешенность от  всяческих
забот и треволнений. При этом неожиданном зрелище с меня, словно тяжелый
черный плащ, соскользнули все страхи и все опасения - мне больше не было
стыдно, я почти радовалась.  Все  страшное,  непостижимое  вдруг  обрело
смысл, я испытывала радость, гордость при мысли, что, если бы я не  при-
несла себя в жертву, этот молодой, хрупкий, красивый  человек,  лежавший
здесь безмятежно и тихо, словно цветок, был бы найден где-нибудь на  ус-
тупе скалы окровавленный, бездыханный, с изуродованным лицом, с дико вы-
таращенными глазами; он был спасен, и спасла его я. И я  смотрела  мате-
ринским взглядом (иначе не могу назвать) на спящего, которого я  вернула
к жизни, как бы снова родив, с еще большими муками, чем собственных  де-
тей. Быть может, это звучит смешно, но в этой замызганной, омерзительной
комнате, в мерзкой, грязной гостинице меня охватило такое чувство, слов-
но я в церкви, блаженное ощущение чуда и святости. Из ужаснейшей  минуты
моей жизни возникла другая, самая изумительная, самая просветленная.
   Задела я что-нибудь или у меня вырвалось какое-то слово - не знаю. Но
спящий вдруг открыл глаза. Я вздрогнула от испуга. Он стал удивленно ос-
матриваться, видимо, так же как я, с трудом стряхивая  с  себя  тяжелый,
глубокий сон. Его взгляд недоуменно блуждал по чужой, незнакомой  комна-
те, потом с удивлением остановился на мне. Но он еще  не  успел  открыть
рта, как я уже овладела собой: только не дать ему сказать ни  слова,  не
допустить ни вопроса, ни фамильярного обращения, ничего не объяснять, не
говорить о том, что произошло вчера и этой ночью!
   - Мне надо уходить, - торопливо сказала я. - А вы одевайтесь. В  две-
надцать часов мы встретимся  у  входа  в  казино,  там  я  позабочусь  о
дальнейшем.
   И, не дожидаясь его ответа, я убежала, чтобы только  не  видеть  этой
комнаты; я бежала без оглядки из гостиницы, названия которой  не  знала,
как не знала имени человека, с которым провела ночь.
   Миссис К. на минуту прервала свой рассказ. Когда она вновь  заговори-
ла, в ее голосе уже не слышалось мучительного волнения. Как  повозка,  с
трудом взобравшаяся на вершину, легко и быстро  катится  под  гору,  так
непринужденно и свободно лилась теперь ее речь.
   - Я бежала в свой отель по улицам, залитым  утренним  солнцем;  после
вчерашнего ливня воздух был чистый и легкий - и так же было  у  меня  на
душе. Вспомните, что я говорила вам: после смерти мужа я  отказалась  от
жизни; дети больше не нуждались во мне, сама я была себе  в  тягость,  а
всякое существование без определенной цели - бессмысленно. Теперь  впер-
вые мне выпала задача: спасая человека, я огромным усилием воли  вырвала
его из небытия. Оставалось одолеть еще кое-какие препятствия, и моя цель
была бы достигнута. Итак, я прибежала к своему  отелю;  портье  встретил
меня удивленным взглядом: ведь я вернулась домой только в  девять  утра;
но мне и горя было мало, ни стыд, ни досада не  угнетала  меня.  Желание
жить, радостное сознание, что я кому-то нужна, горячо волновало кровь.
   У себя в комнате я быстро переоделась, бессознательно (я заметила это
только после) сняла траурное платье, заменив его более светлым, пошла  в
банк за деньгами, потом поспешила на вокзал справиться об отходе поезда;
с необычайной энергией я сделала, кроме того, еще несколько дел. Остава-
лось только осуществить отъезд и окончательное спасение подкинутого  мне
судьбой человека.
   Правда, нелегко было встретиться с ним, ибо все  вчерашнее  произошло
во тьме, в каком-то вихре, как будто  внезапно  столкнулись  два  камня,
низвергнутые водопадом; мы едва знали друг друга в лицо, я даже не  была
уверена, что незнакомец  меня  узнает.  Вчера  эго  был  слепой  случай,
опьянение, безумие двух смятенных людей, а сегодня мне  предстояло  отк-
рыть ему больше о себе, чем вчера, ибо теперь, в ярком, беспощадном све-
те дня, я должна была предстать перед ним такою,  какой  была,  -  живою
женщиной.
   Но это оказалось проще, чем я думала. Не успела я в  условленный  час
подойти к казино, как молодой человек вскочил со скамьи и  поспешил  мне
навстречу. Сколько радостного удивления, детской непосредственности было
в его как всегда красноречивых движениях! Он бросился ко мне,  в  глазах
его сияла радостная и вместе с тем почтительная благодарность,  и  глаза
эти смиренно потупились, уловив мое смущение. Так редко встречаешь в лю-
дях благодарность, и как раз наиболее признательные не находят  для  нее
слов; они неловко молчат, стыдятся своего чувства и нередко говорят нев-
попад, пытаясь скрыть его. Но этот человек, которого бог, как некий  та-
инственный ваятель, наделил даром предельно рельефно, осязаемо и красиво
выражать все движения души, всем своим существом излучал страстную,  го-
рячую благодарность. Он нагнулся над моей рукой и, благоговейно  склонив
мальчишескую голову, на  мгновение  застыл,  едва  касаясь  губами  моих
пальцев, затем отступил и справился о моем здоровье: в его словах, в его
взгляде было столько скромной учтивости, что уже через  несколько  минут
все мои опасения развеялись. И, словно отражая это просветление  чувств,
все кругом праздновало избавление от злых чар: море, такое грозное  вче-
ра, было теперь тихим и ясным, и каждый камешек под легкой зыбью сверкал
белизной; казино, этот  ад  кромешный,  подымало  к  чистым,  отливающим
сталью небесам свои мавританские фронтоны, а киоск, под  навес  которого
загнал нас вчера хлещущий дождь, преобразился в цветочную лавку,  где  в
живописном беспорядке среди зелени лежали груды белых,  красных,  желтых
цветов и бутонов, которые продавала молодая девушка в ярко-пестрой блуз-
ке.
   Я пригласила его пообедать со мной в маленьком ресторане, и там  этот
незнакомый юноша рассказал мне свою трагическую историю.  Она  полностью
подтвердила все то, о чем я догадывалась, когда впервые увидела его дро-
жащие, нервно вздрагивающие руки на зеленом столе. Он происходил из ста-
рого аристократического рода галицийских