ауз неизменно переходил на prestissimo [35]. Как и  про-
чие мелкие служащие, он, верно, проживал на окраине,  Менильмонтане  или
еще в другом каком-нибудь пригороде, - двухкомнатная квартирка,  газовая
плита, граммофон как предел мечтаний и горшок пеларгонии  на  окне  -  а
здесь, тщательно причесанный и напомаженный, облаченный в модную  визит-
ку, он явно наслаждался тем, что ежедневно в течение трех часов  в  при-
сутствии изысканной публики ударами своего молотка превращает  в  деньги
самые большие парижские ценности. С  заученно-любезной  улыбкой,  ловко,
словно жонглер разноцветные мячики, подхватывал он на лету  предлагаемые
цены - слева, справа,  спереди  у  стола,  в  конце  зала,  у  дверей  -
"шестьсот, шестьсот пять, шестьсот десять" - и возвращал обратно  в  зал
те же цифры каждый раз с предложенной надбавкой. А когда более или менее
долго никто не набавлял цену и каскад цифр останавливался, он  изображал
из себя заигрывающую девицу и с манящей улыбкой  взывал:  "Никто  больше
справа? Никто больше слева? ", или же грозил, драматически сдвинув брови
и подняв в правой руке молоток слоновой кости: "Окончательно!", или лас-
ково уговаривал: "Это же совсем недорого, господа!" В  то  же  время  он
раскланивался с завсегдатаями, хитро подмигивал в знак поощрения некото-
рым покупателям, и его тенор, при объявлении о продаже нового предмета -
"тридцать третий номер", - звучавший сухо, по-деловому,  становился  все
театральнее, по мере того как возрастала цена. Он явно наслаждался  тем,
что в течение трех часов человек триста, а то и четыреста, затаив  дыха-
ние, впиваются глазами в его губы или в обладающий магической силой  мо-
лоток в его руке. Хотя он был только рупором, передающим случайные пред-
ложения покупателей, он обольщался сознанием собственной значительности,
его пьянила иллюзия, что ему принадлежит решающее слово; как павлин рас-
пускает хвост, так и он распускал свой словесный веер, но это  нисколько
не помешало мне подумать, что его наигранные манеры в сущности оказывают
моему приятелю ту же услугу, что и утренние обезьянки.
   Пока что мой добрый приятель еще не мог воспользоваться помощью свое-
го невольного сообщника, потому что мы стояли в последнем ряду и  всякая
попытка вклиниться в эту плотную, теплую и вязкую людскую массу  и  про-
биться к столу аукциониста представлялась мне совершенно безнадежной. Но
я опять убедился, что я жалкий дилетант в этой увлекательной  профессии.
Моему товарищу, опытному мастеру и практику своего дела, давно было  из-
вестно, что в ту минуту, когда молоток стукнет в третий раз, - "семь ты-
сяч двести шестьдесят франков!" только что ликующе  возгласил  тенор,  -
что в это короткое мгновение разрядки стена расступится. Задранные голо-
вы опустились, торговцы вносили цены в каталоги, кое-кто отошел в сторо-
ну, на какое-то мгновение в густой  толпе  появились  просветы.  И  этим
мгновением он воспользовался с гениальной быстротой  и,  нагнув  голову,
как торпеда, проскочил вперед, сразу пробившись через пять-шесть  рядов.
И я вдруг очутился один, а ведь я поклялся ни  на  минуту  не  оставлять
этого неосторожного человека. Теперь я, правда, тоже поднажал, но аукци-
он уже продолжался, стена уже снова сомкнулась, и я застрял в самой  гу-
ще, как телега в болоте. Меня сжимали противные,  жаркие,  липкие  тиски
сзади, спереди, слева, справа, куда ни посмотришь -  чужие  тела,  чужое
платье, кашляющие в шею соседи. К тому же было просто нечем дышать, пах-
ло пылью, затхлым, кислым, а главное потом, как всюду, где дело касается
денег. Совсем упарившись, я попробовал расстегнуть пиджак и достать  но-
совой платок. Напрасные старания! Я был плотно зажат. Но  все  же  я  не
сдавался, медленно и упорно, ряд за рядом  продвигаясь  вперед.  Увы,  я
опоздал! Канареечное пальтишко исчезло. Оно скрылось, застряло где-то  в
толпе, и никто, кроме меня, не подозревал о его опасном соседстве,  а  у
меня дрожал каждый нерв от какого-то мистического страха, что сегодня  с
ним неминуемо случится что-то ужасное. Каждую минуту я ждал, что кто-ни-
будь крикнет: "Держи вора! ", что начнется сутолока, шум и беднягу выво-
локут из толпы за рукава его желтого пальтишка - я  не  могу  объяснить,
почему я проникся страшной уверенностью, что сегодня, именно сегодня его
постигнет неудача.
   Но ничего не случилось. Ни криков, ни переполоха;  наоборот,  шелест,
шарканье, шум внезапно как оборвались.  Сразу  стало  удивительно  тихо,
словно все стоящие здесь двести-триста человек, будто по уговору, затаи-
ли дыхание, все с удвоенным напряжением впились глазами  в  аукциониста,
отступившего на шаг под лампу, при свете которой его лоб блестел особен-
но торжественно. Дело в том, что на сцену выступил главный аттракцион  -
огромная ваза, личный подарок китайского императора французскому королю,
присланная триста лет назад и, как и многие другие вещи, во время  рево-
люции таинственным образом отлучившаяся из Версаля. Четыре  служителя  в
ливреях с особой и подчеркнутой осторожностью подняли на стол  драгоцен-
ный предмет - сияющую белизной округлость в синих прожилках, - и, внуши-
тельно откашлявшись, аукционист объявил предложенную цену - сто тридцать
тысяч франков! Сто тридцать тысяч - эта освященная четырьмя нулями цифра
была встречена благоговейным молчанием. Никто не решался предложить свою
цену, никто не решался проронить слово или переступить с ноги  на  ногу;
толпа распаренных, плотно прижатых друг к другу людей замерла  в  почти-
тельном восторге. Наконец, какой-то седенький  старичок  у  левого  края
стола поднял голову и быстро, негромко и как-то  робко  прошептал:  "Сто
тридцать пять тысяч", после чего аукционист решительно  возгласил:  "Сто
сорок тысяч!"
   И тут началась азартнейшая игра: представитель крупного американского
аукционного зала ограничивался тем, что подымал палец, и каждый раз циф-
ра, как на электрических часах, подскакивала еще на пять тысяч. На  дру-
гом конце стола личный секретарь известного коллекционера (в публике ше-
потом называли его фамилию) каждый раз удваивал ставки; постепенно  аук-
цион превратился в диалог между этими двумя покупателями, сидевшими  на-
искосок друг от друга и упорно не желавшими встречаться глазами: оба об-
ращались только к аукционисту, которому этот торг  явно  доставлял  удо-
вольствие. Наконец, когда дело дошло до двухсот шестидесяти тысяч,  аме-
риканец в первый раз не поднял пальца; названная цифра,  словно  застыв,
повисла в воздухе. Возбуждение еще возросло, четыре раза аукционист пов-
торил: "Двести шестьдесят тысяч... двести шестьдесят тысяч..." Как соко-
ла на добычу бросал он в зал эту цифру. Потом  сделал  паузу,  выжидающе
посмотрел направо, налево, (ах, он так охотно продолжил бы игру!):  "Кто
больше?" Молчание... молчание. "Кто больше?" - в голосе его звучало поч-
ти отчаяние. Молчание дрогнуло, но струна не издала звука. Медленно под-
нялся молоток. Триста сердец перестали биться... "Двести шестьдесят  ты-
сяч франков раз... двести шестьдесят тысяч два... двести шестьдесят  ты-
сяч..."
   Огромной глыбой стояло в онемевшем зале  молчание,  никто  не  дышал.
Торжественно, точно совершая религиозный обряд, поднял аукционист  моло-
ток слоновой кости над онемевшей толпой. Еще раз  предостерег:  "Оконча-
тельно!" Ни звука! Ни отклика! "Двести шестьдесят тысяч... три!" Молоток
опустился, резко и сухо прозвучал его удар. Все! Двести шестьдесят тысяч
франков! Людская стена качнулась и распалась  от  этого  резкого  сухого
удара на отдельные живые лица, задвигалась, вздохнула, заохала,  загово-
рила, откашлялась. Как  единое  тело  шевелилась,  потягивалась  плотная
людская толпа, взмытая бурной волной, прокатившейся от передних рядов  к
задним.
   Я тоже почувствовал ее, - кто-то ткнул меня локтем в грудь. И  сейчас
же чей-то голос рядом со мной пробормотал: "Pardon, monsieur!" Я вздрог-
нул. Его голос! Вот так чудо, ведь это он, он, о котором я так тосковал,
которого страстно разыскивал; набежавшая волна - какое счастливое совпа-
дение! - выбросила его прямо на меня. Теперь он, слава богу, опять  тут,
совсем рядом, теперь, наконец, я могу охранить, уберечь его. Из  предос-
торожности я, разумеется, не посмотрел ему прямо в лицо; только краешком
глаза взглянул на него сбоку, и не на лицо, а на руки,  на  его  рабочий
инструмент, но - поразительно - они исчезли: вскоре я  заметил,  что  он
крепко прижал руки к телу, а кисти, словно у него озябли пальцы,  втянул
в рукава, чтобы их не было видно. Так намеченная им  жертва  почувствует
только будто случайное, ничем не грозящее  прикосновение  мягкой  ткани,
опасная воровская рука спряталась в обшлаг, как когти  в  бархатную  ко-
шачью лапку. Я был восхищен - отлично придумано! На кого же нацелился он
теперь? Я осторожно покосился на его соседей: справа от него  стоял  ху-
дой, застегнутый на все пуговицы господин, а перед ним второй, с широкой
неприступной спиной. Мне было неясно, как сможет он удачно подобраться к
одному из них. Но тут я почувствовал легкое прикосновение к собственному
колену, и сразу же мелькнула догадка - меня даже в холодный пот бросило:
неужели все эти приготовления делаются ради меня? Дурак ты, дурак,  кого
ты собираешься обворовать? Единственного человека в этом  зале,  который
знает, кто ты! И, значит, мне предстоит последний и совершенно потрясаю-
щий урок - на собственной шкуре познакомиться с твоим ремеслом. В  самом
деле, он как будто облюбовал меня, именно меня; этот злополучный неудач-
ник наметил именно меня, друга, читающего его мысли, единственною  чело-
века, который проник в тайны его ремесла!
   Да, несомненно, приготовления относились ко мне, я не ошибся,  я  уже
чувствовал, как осторожно прижался к моему боку локоть соседа,  как  ти-
хонько, чуть заметно подбирался ко мне рукав со спрятанной в нем  рукой,
верно уже нацелившейся быстро скользнуть во внутренний карман моего пид-
жака, едва только начнутся движение и давка. Правда, я  мог  бы  принять
некоторые контрмеры и тогда был бы  в  полной  безопасности;  достаточно
чуть повернуться или застегнуть пиджак, но, странно, у меня  не  хватало
на это сил, - все тело было как загипнотизировано возбужденным  ожидани-
ем. Все мышцы, все нервы словно оцепенели, и пока я ждал в тупом  напря-
жении, я мысленно сосчитал деньги в своем бумажнике. Все то  время,  что
мысли мои были заняты бумажником, я ощущал у себя на груди его теплое  и
спокойное прикосновение (ведь мы начинаем ощущать каждую частицу  нашего
тела, каждый зуб, каждый палец, каждый нерв, как только о них подумаем).
Значит, пока бумажник был еще на месте и я мог спокойно ждать  предстоя-
щее посягательство. Но, удивительное дело, я сам не знал, желаю я  этого
посягательства или нет. Я запутался в своих чувствах и как бы  раздвоил-
ся. С одной стороны, мне хотелось, чтобы этот дурак, ради своего же бла-
га, оставил меня в покое; с другой стороны, я с тем же томительным  нап-
ряжением, как у зубного врача, когда бормашина приближается  к  больному
зубу, ожидал, чтобы он проявил свое мастерство, ожидал последнего решаю-
щего действия. А он, словно желая наказать меня за мое  любопытство,  ни
капли не торопился. Он все еще выжидал, но от меня не  отходил.  Он  все
время пододвигался ближе, еще ближе, и хотя все мои чувства были парали-
зованы этим настойчивым прикосновением,  одновременно  каким-то  другим,
шестым чувством я совершенно  ясно  слышал,  как  аукционист  выкрикивал
предлагаемые цены: "Три тысячи семьсот пятьдесят... Кто больше? Три  ты-
сячи семьсот шестьдесят... семьсот семьдесят...  семьсот  восемьдесят...
кто больше? Кто больше?" Затем молоток опустился. И опять после его уда-
ра по толпе пробежала легкая волна, и в тот же миг я  почувствовал,  что
она докатилась и до меня. Прикосновения я не ощутил, но мне  почудилось,
будто по мне скользнула змея,  пробежало  чье-то  чужое  дыхание,  такое
быстрое и неуловимое, что я бы его ни за что не заметил, если  бы  любо-
пытство не держало меня все время начеку. Только пола моего пальто  чуть
колыхнулась, как от легкого ветерка, я  почувствовал  нежное  дуновение,
словно мимо пролетела птица и...
   И вдруг случилось то, чего я никак не ожидал:  моя  собственная  рука
дернулась кверху и схватила чужую руку у меня под пальто. Я и  не  думал
прибегать к такой грубой самозащите. Это было для меня самого  неожидан-
ное, рефлекторное движение мускулов.  Рука  автоматически  дернулась  из
чисто физического инстинкта самозащиты. И вот - какое безумие! - к моему
собственному удивлению и ужасу, мои пальцы крепко сжали запястье  чужой,
холодной, дрожащей руки. Нет, этого я не хотел!
   Эту секунду я не могу описать. Я оцепенел от страха, вдруг почувство-
вав, что насильно сжимаю живое человеческое тело, холодную чужую руку. И
совершенно так же оцепенел от страха и он. Как у меня не хватало сил, не
хватало духа отпустить его руку, так и у него не хватало  решимости,  не
хватало духа вырвать ее. "Четыреста пятьдесят... четыреста шестьдесят...
четыреста семьдесят..." - патетически гремел с возвышения голос  аукцио-
ниста, а я все еще держал чужую, холодную и  дрожащую  руку.  "Четыреста
восемьдесят... четыреста девяносто". Никто не  замечал,  что  происходит
между нами, никто не подозревал, что здесь  между  двумя  людьми  встала
судьба; только между нами двумя, только между нашими до предела  натяну-
тыми нервами разыгрывалась  небывалая  битва.  "Пятьсот...  пятьсот  де-
сять... пятьсот двадцать..." - все быстрее мелькали цифры. Наконец - на-
верно, прошло секунд десять, не больше - я пришел в себя. Я отпустил чу-
жую руку. Она сейчас же скользнула прочь  и  исчезла  в  рукаве  желтого
пальтишка.
   "Пятьсот шестьдесят... пятьсот  семьдесят...  пятьсот  восемьдесят...
шестьсот... шестьсот десять..." - продолжало греметь с возвышения, а мы,
два сообщника, связанные  общей  тайной,  стояли  рядом,  парализованные
только что пережитым. Я все еще ощущал тепло его тела, крепко  прижатого
к моему, и теперь, когда нервы сдали и у меня начали дрожать колени, мне
почудилось, будто эта легкая дрожь передалась  и  ему.  "Шестьсот  двад-
цать... тридцать... сорок...  пятьдесят...  шестьдесят...  семьдесят..."
Все выше подскакивали цифры, а мы по-прежнему  стояли  рядом,  скованные
друг с другом железным кольцом страха. Наконец, я обрел силу хоть немно-
го повернуть голову и взглянуть на него. И в тот же миг он  взглянул  на
меня. Глаза наши встретились. "Пожалей, пожалей, не выдавай меня!" - ка-
залось, молили его выцветшие маленькие глаза; страх его затравленной ду-
ши, извечный страх всякой земной твари глядел из расширенных зрачков,  и
усики жалобно вздрагивали. Я увидел ясно только его широко открытые гла-
за, лицо заслонил такой безмерный страх, какого я ни до того,  ни  после
не видал ни на одном лице. Мне  стало  невыразимо  стыдно,  что  человек
смотрит мне в глаза таким рабьим,  таким  собачьим  взглядом,  словно  я
властен над жизнью и смертью, и его страх я воспринял  как  унижение;  я
смущенно отвел глаза.
   Он понял. Он знал теперь, что я ни за что не выдам его, и это  созна-
ние вернуло ему силы. Легким движением он чуть-чуть отклонился от  меня,
я почувствовал, что он хочет совсем уйти.  Сначала  слегка  отодвинулось
плотно прижатое колено, потом стало ослабевать ощущение чужого  тепла  у
локтя, и вдруг - у меня было такое чувство, словно уходит часть меня са-
мого, - место рядом со мной оказалось пустым. Мой  собрат  по  несчастью
юркнул в толпу и исчез. Сначала я вздохнул с облегчением,  почувствовав,
что уже не так тесно. Но в следующее мгновение я испугался: что он, бед-
няга, будет теперь делать? Ему нужны деньги, а я, я его должник, я  обя-
зан ему за столь занимательно проведенный день, я,  его  невольный  соу-
частник, должен ему помочь! Я бросился за ним вдогонку. Но какая насмеш-
ка судьбы! Этот неудачник не понял моего доброго  намерения,  и,  издали
увидев меня, испугался. Прежде чем я успел ободряюще кивнуть ему,  кана-
реечное пальтишко, мигом слетев с лестницы и выскочив на улицу, скрылось
в недосягаемом людском потоке, и мое обучение новой профессии окончилось
так же неожиданно, как и началось.
   Помещенные в настоящем издании произведения Стефана Цвейга расположе-
ны в хронологическом порядке. Переводы осуществлены с подготовленных ав-
тором книжных изданий, вышедших в свет как при его жизни, так и посмерт-
но


   ПРИМЕЧАНИЯ

   1. Помолчи, Эдгар (франц.).
   2. Идем, Эдгар! Спать пора (франц.).
   3. Веди себя прилично, Эдгар. Сядь на место! (франц.).
   4. Девять часов! Спать пора! (франц.).
   5. Любовь дорого обходится старикам (франц.).
   6. "Воспитание чувств" (франц.)
   7. Презренное золото (англ.).
   8. Вы останетесь здесь (англ.).
   9. Идите скорее (англ.).
   10. Да, сэр (англ.).
   11. Непринужденная беседа (англ.).
   12. Любовь с первого взгляда; буквально - удар молнии (франц.).
   13. Господа, прошу вас (англ.).
   14. Преступление, вызванное страстью (франц.).
   15. Так ли? (англ.).
   16. В самом деле? (англ.)
   17. Конечно, да (англ.).
   18. Не знаю, как бы я поступила. Может быть так же (англ.).
   19. Дорогой синьоре Энриэтте (итал.).
   20. Верх изящества (франц.).
   21. Бесстрастия (франц.).
   22. Делайте ставку! (франц.).
   23. Потише, мадам, прошу вас! (франц.).
   24. Простите, господа, одну минуту (франц.).
   25. "Библиографический бюллетень Франции" (франц.).
   26. "Антиквар" (англ.).
   27. "Библиотека немецкой эротической литературы" (лат.).
   28. Книги имеют свою судьбу (лат.).
   29. Вещественное доказательство (лат.).
   30. Да здравствует действительность! (франц.).
   31. Извините, сударь (франц.).
   32. Смотри-ка, смотри, Маргарита (франц).
   33. Держи вора! (франц.).
   34. Остерегайтесь воров! (англ., франц., нем.).
   35. Самая большая скорость (итал.).


   ЖГУЧАЯ ТАЙНА

   Земмеринг - зимний курорт в Штирийских Альпах.
   Мей Карл (1842-1912) - немецкий писатель, автор приключенческих  книг
из жизни индейцев.

   ЛЕТНЯЯ НОВЕЛЛА

   Баумбах Рудольф (1840-1905)-второстепенный немецкий поэт,  произведе-
ния которого отличались слащавой сентиментальностью.
   Ариэль - добрый дух.

   АМОК

   ...вы живете, точно йог. - Йоги - приверженцы одного из индийских фи-
лософских учений, согласно которым человек может путем самосозерцания  и
аскетического образа жизни познать бога.

   ФАНТАСТИЧЕСКАЯ НОЧЬ

   Чудо Тангейзера. - Тангейзер - немецкий миннезингер XIII века. В  од-
ной из легенд рассказывается, что Тангейзер был завлечен богиней Венерой
в ее грот, где пробыл семь лет. Получив свободу, он, во имя спасения ду-
ши, совершил паломничество в Рим. Папа отказал ему в  отпущении  грехов,
заявив, что скорее его папский посох даст побеги, нежели Тангейзер полу-
чит прощение. Опечаленный миннезингер вернулся к Венере. Между тем посох
папы дал побеги, и папа, узрев в этом знамение свыше, велел вернуть Тан-
гейзера. Однако все поиски были тщетны, миннезингер остался в гроте  Ве-
неры до Страшного суда.

   ПИСЬМО НЕЗНАКОМКИ

   Градо - курорт на Адриатическом море.
   Терезианум - учебное заведение для  детей  австрийской  аристократии,
основанное императрицей Марией Терезой в 1746 г.

   УЛИЦА В ЛУННОМ СВЕТЕ

   ...мелодию из "Вольного стрелка" -  "Вольный  стрелок"  -  популярная
опера выдающегося немецкого композитора Карла Мариа Вебера  (1786-1826),
написанная им в 1820 г. Выразительные, легко запоминающиеся мелодии опе-
ры получили широкое распространение и стали народными песнями.

   НЕЗРИМАЯ КОЛЛЕКЦИЯ

   Гверчино (Франческо Барбьери), (1591-1666) -  итальянский  живописец,
график и гравер.
   Менцель Адольф (1815-1905) - выдающийся немецкий живописец и график.
   Шпицвег Карл (1808-1885)) - немецкий художник; замечательны его  пол-
ные юмора картины, изображающие жизнь и быт немецкого бюргерства.
   ..