кто не  слышал.  Только
сверху - точно издеваясь - мерцает последний неверный огонек.

   ГРОЗА

   "Что это было - сон? Дурной, страшный сон? - спрашивал себя на другое
утро Эдгар, очнувшись весь в поту от ночных кошмаров. Руки и ноги онеме-
ли. В висках глухо стучало, и, посмотрев на себя, он с  испугом  обнару-
жил, что спал не раздеваясь. Он вскочил, подошел к зеркалу и отшатнулся,
увидев свое бледное, искаженное лицо с кровоподтеком на лбу.  Собравшись
с мыслями, он с ужасом вспомнил ночную битву в коридоре,  вспомнил,  как
весь дрожа вбежал в комнату и бросился одетый на постель. Тут он, должно
быть, заснул - забылся тяжелым, тревожным сном и еще раз пережил все, но
по-иному, еще страшнее, вдыхая влажный запах свежей, струящейся крови.
   Снизу доносился хруст гравия под ногами. Голоса взлетали, словно нез-
римые птицы, солнце протягивало свои лучи в глубь комнаты. Должно  быть,
было уже позднее утро, но, взглянув на часы, он увидел, что стрелка  по-
казывает полночь. Он забыл их завести вчера, и от этой неопределенности,
от ощущения, что он повис где-то во времени, его охватила  тревога,  еще
усугубленная неизвестностью; он плохо понимал, что в сущности случилось.
Он торопливо привел себя в порядок и спустился вниз со смутным  чувством
вины и беспокойства в душе.
   В столовой, на обычном месте, мать его сидела  одна.  Эдгар  вздохнул
свободно, увидев, что его врага нет, что ему не придется смотреть в  это
ненавистное лицо, по которому он вчера ударил кулаком. Все  же  он  нес-
колько неуверенно подошел к столу.
   - С добрым утром, - поздоровался он.
   Мать не ответила. Она даже не посмотрела на него;  ее  взгляд  с  ка-
ким-то странным упорством был устремлен на окно. Она была очень  бледна,
под глазами легли синие тени, ноздри часто вздрагивали, как всегда, ког-
да она нервничала. Эдгар кусал губы. Это  молчание  смущало  его.  Может
быть, он сильно поранил барона? Знает ли она вообще о ночном  столкнове-
нии? Неизвестность мучила его. Но ее лицо было так  неподвижно,  что  он
даже не осмеливался смотреть на нее от страха, что опущенные сейчас гла-
за вдруг вскинутся и вопьются в него. Он сидел очень тихо,  стараясь  не
производить ни малейшего шума. Осторожно подымал чашку и  ставил  ее  на
блюдце, украдкой косясь на пальцы матери, игравшие ложечкой:  их  беспо-
койные движения выдавали сдерживаемый гнев. Так он просидел четверть ча-
са в мучительном ожидании. Мать не проронила ни единого слова. И теперь,
когда она поднялась, все еще не замечая его присутствия, он не знал, что
ему делать-оставаться одному за столом или идти за ней. В  конце  концов
он встал и покорно пошел за матерью, которая по-прежнему не обращала  на
него внимания; чувствуя, что смешно плестись за ней, он замедлил шаги  и
понемногу отстал. Не взглянув на него, она прошла в свою комнату.  Когда
Эдгар поднялся наверх, он очутился перед запертой дверью.
   Что случилось? Он ничего не понимал. Вчерашняя  уверенность  покинула
его. Может быть, он был неправ вчера, когда напал на барона? И  что  они
ему готовят: наказание, новое унижение? Что-то должно случиться - что-то
ужасное, неминуемое. Он чувствовал давящую предгрозовую тяжесть,  напря-
жение двух электрических полюсов, которое должно было, разрядиться  мол-
нией. И это бремя предчувствий он влачил в продолжение четырех  одиноких
часов, до самого обеда, бродя из комнаты  в  комнату,  пока  его  узкие,
детские плечи не согнулись под незримым грузом; за стол сел, уже готовый
покориться.
   - Добрый день, - снова сказал он, чтобы разорвать это молчание - зло-
вещее молчание, нависшее над ним черной тучей.
   Ответа опять не последовало; мать опять смотрела мимо него. И с новым
испугом Эдгар увидел себя лицом к  лицу  с  обдуманной,  сосредоточенной
злобой, какой он еще не знал в своей жизни. До сих пор вспышки  гнева  у
его матери вызывались главным образом нервным раздражением и быстро раз-
решались снисходительной улыбкой. Но на этот раз он, видимо, возбудил  в
ней неистовую ярость, вырвавшуюся из сокровенных глубин ее  существа,  и
он сам испугался этой неосторожно пробужденной силы. Он почти не  дотро-
нулся до еды. Ком стоял у него в горле,  грозя  задушить  его.  Но  мать
словно ничего не замечала. Только вставая из-за  стола,  она  обернулась
как будто случайно и сказала:
   - Приходи наверх, Эдгар, мне надо с тобой поговорить.
   Эти слова не прозвучали угрозой, но в них было столько ледяного холо-
да, что Эдгара пробрала дрожь, словно ему надели на шею  железную  цепь.
Его сопротивление было сломлено. Молча, как побитая собака, пошел он  за
матерью наверх.
   Она продлила его муки, помолчав еще несколько минут.  Он  слышал  бой
часов, смех ребенка во дворе и громкий стук своего сердца. Но и она, ви-
димо, не была уверена в себе: она заговорила, не глядя на  него,  повер-
нувшись к нему спиной.
   - Я не буду говорить о твоем вчерашнем поведении.
   Это было неслыханно, и мне стыдно вспоминать о  нем.  За  последствия
пеняй на себя. Но только знай - в последний раз ты был один среди взрос-
лых. Я только что написала твоему отцу, что тебе нужен  воспитатель  или
придется отдать тебя в пансион, чтобы ты научился прилично вести себя. Я
больше не хочу мучиться с тобой.
   Эдгар стоял, опустив голову. Он чувствовал, что это только  введение,
угроза, и с тревогой ждал самого главного.
   - А сейчас ты извинишься перед бароном.
   Эдгар встрепенулся, но она не дала ему перебить себя.
   - Барон сегодня уехал, и ты напишешь ему письмо, которое я тебе  про-
диктую.
   Эдгар хотел возразить, но мать была непреклонна:
   - Без разговоров. Вот бумага и перо. Садись.
   Эдгар поднял глаза. Ее взгляд выражал непоколебимую решимость.  Такой
он никогда еще не видел свою мать - такой суровой и спокойной. Ему стало
страшно. Он сел, взял перо и низко нагнул голову над столом.
   - Сверху число. Написал? Перед обращением пропусти строку. Так.  Глу-
бокоуважаемый барон! Восклицательный  знак.  Опять  пропусти  строку.  Я
только что с сожалением узнал, - написал? - с сожалением узнал,  что  вы
уже покинули Земмеринг, - Земмеринг с двумя м, - и  я  вынужден  сделать
письменно то, что хотел сделать лично, а именно, - пиши  поскорее,  кал-
лиграфии не требуется! - извиниться перед вами за свое вчерашнее поведе-
ние. Как вы, вероятно, знаете со слов моей мамы, я еще не оправился пос-
ле тяжелой болезни и очень раздражителен. Многое  представляется  мне  в
преувеличенном виде, и я через минуту раскаиваюсь в том, что...
   Согнутая над столом спина выпрямилась. Эдгар обернулся: все  его  уп-
рямство вернулось к нему.
   - Этого я не напишу, это неправда!
   - Эдгар!
   В ее голосе была угроза.
   - Это неправда. Я ничего не сделал, в чем должен раскаиваться.  Я  не
сделал ничего дурного, и мне не за что извиняться. Я  только  побежал  к
тебе, когда ты позвала на помощь.
   Ее губы побелели, ноздри задрожали.
   - Я звала на помощь? Ты с ума сошел!
   Эдгар пришел в ярость. Он порывисто вскочил.
   - Да, ты звала на помощь, там, в коридоре, вчера ночью, когда он тебя
схватил. Ты крикнула: "Оставьте, оставьте меня!" И  так  громко,  что  я
слышал у себя в комнате.
   - Ты лжешь, я не была с бароном здесь, в коридоре.
   Он меня проводил только до лестницы... У  Эдгара  сердце  замерло  от
этой бесстыдной лжи.
   Широко открытыми, остекленевшими глазами смотрел он на мать.
   - Ты... - сказал он срывающимся голосом, - не была... в  коридоре?  И
он... он тебя не схватил? Не держал насильно?
   Она рассмеялась. Сухим, холодным смехом.
   - Тебе приснилось.
   Это было уже слишком. Правда, он знал теперь, что взрослые лгут,  что
они прибегают к мелким, ловким уверткам, к прозрачной лжи и хитрым двус-
мысленностям. Но это наглое, хладнокровное  запирательство  с  глазу  на
глаз приводило его в бешенство.
   - А эта шишка на лбу мне тоже приснилась?
   - Откуда я знаю, с кем ты подрался? Но я не намерена с  тобой  препи-
раться. Ты должен слушаться, и все. Садись и пиши!
   Она была очень бледна и напрягала последние силы, чтобы сохранить са-
мообладание.
   Но в Эдгаре словно что-то оборвалось, погасла последняя искра веры. В
его голове не укладывалось, что можно так просто растоптать ногами прав-
ду, будто горящую спичку. Сердце сдавило точно ледяной  рукой,  и  слова
вырвались колючие, злые, глумливые:
   - Вот как? Все это мне приснилось? Все, что было в  коридоре,  и  эта
шишка? И что вы вчера гуляли вдвоем в лунном свете и что он хотел увести
тебя по темной тропинке - и это тоже приснилось? Ты думаешь, меня  можно
запереть в комнате, как маленького? Нет, я не так глуп, как вы  думаете.
Что знаю, то знаю.
   Он дерзко смотрел ей прямо в глаза; видеть перед собою так близко ли-
цо собственного сына, искаженное ненавистью, оказалось свыше ее сил. Уже
не сдерживаясь, она крикнула:
   - Марш! Пиши сейчас же. Или...
   - Или что?.. - с вызовом спросил он.
   - Или я высеку тебя, как маленького ребенка.
   Эдгар, насмешливо улыбаясь, сделал шаг к ней. И тут  же  почувствовал
ее руку на своем лице. Эдгар вскрикнул. И, как утопающий, который  судо-
рожно бьет руками, ничего не сознавая, кроме глухого шума в ушах и крас-
ных кругов перед глазами, он кинулся на нее с кулаками. Он ощутил что-то
мягкое, вот ее лицо, услыхал крик...
   Этот крик вернул ему сознание. Он пришел в себя и понял всю  чудовищ-
ность своего поступка. Он бил свою мать! Страх овладел  им,  и  стыд,  и
ужас, неудержимое желание убежать, исчезнуть, провалиться сквозь  землю,
только бы не встречаться с ней взглядом. Он бросился к двери,  сбежал  с
лестницы, выскочил на улицу - скорей, скорей, будто за ним гналась целая
свора собак.

   ПЕРВЫЕ УРОКИ

   Добежав до леса, он, наконец, остановился. Он должен  был  ухватиться
за дерево, так сильно дрожали колени от страха и  волнения,  так  хрипло
вырывалось дыхание из перетруженной груди. Ужас перед содеянным,  неотс-
тупно мчавшийся за ним, теперь держал его за горло, сотрясал  все  тело.
Что делать? Куда бежать? Уже здесь, на опушке леса, в каких-нибудь  пят-
надцати минутах от гостиницы, он чувствовал себя покинутым.
   Все казалось иным - неприязненным и враждебным, с тех пор как он  ос-
тался один и без опоры. Деревья, которые  еще  вчера  по-братски  шумели
вокруг него, теперь теснились угрюмо и зловеще. А ведь то, что ему пред-
стоит, будет еще во сто крат страшнее и непонятнее. Голова  кружилась  у
мальчика от мысли, что он один в огромном, неведомом  мире.  Нет,  этого
ему не вынести, не вынести одному. Но к кому бежать? Отца он боялся: тот
был вспыльчив, неприступен и сейчас же отправит его обратно. Но домой он
не пойдет, лучше уж кинуться в чуждый мир, неведомый и опасный;  никогда
он не посмеет взглянуть в лицо матери, по которому ударил кулаком.
   Тогда он вспомнил о бабушке, доброй, милой старушке, которая баловала
его с детства и всегда заступалась за него, когда ему грозило  наказание
или незаслуженная обида. Он укроется у нее в Бадене, пока пройдет первый
шквал гнева, оттуда напишет письмо родителям и попросит прощения. За эти
четверть часа он уже почувствовал себя до того уничтоженным -  от  одной
мысли, что он, беспомощный мальчик, остался один во всем мире, - что  он
проклял свою гордость, глупую гордость, которую  внушил  ему  обманувший
его чужой человек. Он хотел опять стать ребенком, таким, каким был преж-
де, послушным, - терпеливым, без притязаний, всю  нелепость  которых  он
теперь понимал.
   Но как добраться до Бадена? Как преодолеть такое расстояние?  Он  то-
ропливо вытащил маленький кожаный кошелек, который всегда носил с собой.
Слава богу, там еще поблескивает новенький золотой в двадцать крон,  ко-
торый ему подарили ко дню рождения. Он все  не  мог  решиться  истратить
его. Почти каждый день он проверял, лежит ли он на месте, с наслаждением
разглядывал его, чувствуя себя богачом, и с благодарной нежностью,  ста-
рательно тер монету носовым платком, пока она не начинала сверкать,  как
маленькое солнце. Но хватит ли этих денег? - вдруг с испугом спросил  он
себя. Так часто ездил он по железной дороге и ни разу не подумал о  том,
что за это надо платить и сколько это может стоить - одну крону или сто.
Впервые он понял, что в жизни есть вещи, о которых он никогда не задумы-
вался, что все окружающие предметы, которые он держал в руках,  которыми
он играл, имели каждый свою стоимость, свой особый вес. Он, еще час тому
назад мнивший себя всезнающим, оказывается, проходил без  внимания  мимо
тысячи тайн и загадок; и он со стыдом признавался себе, что  его  убогая
мудрость споткнулась уже на  первой  ступени  при  входе  в  жизнь.  Все
сильнее робел он, все короче становились его неуверенные шаги по пути  к
станции. Как часто он мечтал о таком побеге, мечтал окунуться  в  жизнь,
стать императором или королем, солдатом или поэтом - а теперь он нереши-
тельно смотрел на маленькое, светлое здание вокзала и  думал  только  об
одном: хватит ли ему двадцати крон, чтобы добраться до бабушки?  Рельсы,
блестя на солнце, убегали вдаль. Вокзал был пуст. Эдгар робко подошел  к
кассе и шепотом, чтобы никто не слышал, спросил, сколько стоит билет  до
Бадена. Удивленное лицо выглянуло из темного окошечка, два глаза улыбну-
лись из-за очков застенчивому мальчику.
   - Целый билет?
   - Да, - пролепетал Эдгар без капли гордости, замирая от  страха,  что
целый билет стоит слишком дорого.
   - Шесть крон.
   - Пожалуйста!
   Со вздохом облегчения он просунул в окошко свою столь любимую блестя-
щую монету. Получив сдачу, Эдгар опять почувствовал себя баснословно бо-
гатым, в руках коричневый кусок картона - залог свободы, в  кармане  ти-
хонько позвякивает серебро.
   Из расписания он узнал, что поезд должен прибыть через  двадцать  ми-
нут. Эдгар уселся в уголок. На перроне стояло несколько человек,  рассе-
янно поглядывая по сторонам. Но Эдгару казалось, что все смотрят на него
и удивляются, что такой маленький мальчик путешествует один,  как  будто
его преступление и побег были написаны у него на лбу. Он  вздохнул  сво-
бодно, когда, наконец, послышался свисток паровоза  и  поезд  подошел  к
станции, поезд, который должен был увезти его в мир. Лишь садясь  в  ва-
гон, он заметил, что у него билет третьего класса. До сих пор  он  ездил
только в первом, и снова он почувствовал, что здесь  что-то  новое,  что
есть различия, которых он не замечал. И соседи его оказались  не  такие,
как всегда. Против него сидели итальянцы-рабочие, с заступами и лопатами
в жестких руках; они переговаривались хриплыми голосами, и глаза  у  них
были грустные и усталые. Должно быть, они измучились на работе;  некото-
рые, прислонившись к твердой и грязной стенке, крепко спали, несмотря на
грохот колес. Они работали, чтобы получить деньги, думал  Эдгар,  но  он
понятия не имел, сколько они могли заработать,  только  чувствовал,  что
деньги бывают не всегда и что их как-то надо добывать. Впервые он понял,
что принимал благосостояние, к которому привык, как нечто должное, тогда
как справа и слева от его жизни зияли темные пропасти, куда  он  никогда
не заглядывал. Он вдруг осознал, что на свете много различных  профессий
и призваний, что его со всех сторон обступали тайны, а  он  ни  разу  не
потрудился подумать о них. Этот час самостоятельной жизни многому научил
Эдгара, многое он увидел из тесного купе с окнами в открытое поле.  И  в
его душе сквозь смутный страх начало пробиваться если еще не счастье, то
изумление перед многообразием жизни. Он убежал, как трус,  из  страха  -
это сознание не покидало его ни на минуту, - но в первый раз в жизни  он
действовал самостоятельно, узнал частицу реального мира,  мимо  которого
до сих пор проходил без внимания. Впервые в жизни, быть  может,  он  сам
стал для своих родителей такой же тайной, какой для него  была  действи-
тельность. Другими глазами смотрел он теперь в окно. Ему  казалось,  что
он впервые видит подлинную жизнь, точно спало покрывало со всех  явлений
и обнажилась их сокровенная сущность. Дома пролетали мимо, словно уноси-
мые ветром, и он думал о живущих там людях -  богатые  они  или  бедные,
счастливые или несчастные, Так же ли они, как и он, жаждут все узнать  и
есть ли у них дети, которые до сих пор тоже только играли в жизнь, как и
он. Железнодорожники, стоявшие на путях  с  развевающимися  флажками,  в
первый раз не казались ему, как до сих пор, просто куклами, неживыми иг-
рушками, поставленными здесь случайно: он начал понимать, что в этом  их
судьба, их борьба с жизнью. Все быстрее катились колеса, поезд,  извива-
ясь змеей, спускался в долину, все ниже  становились  горы,  все  дальше
уходили назад. Вот и равнина. Эдгар еще раз оглянулся - горы уже  только
призрачно синели, далекие и недостижимые, и ему казалось, что  там,  где
они медленно растворялись в мглистом небе, осталось его детство.

   ТРЕВОЖНЫЙ МРАК

   Но когда поезд остановился в Бадене и Эдгар очутился один на перроне,
где уже горели фонари и мерцали издали зеленые и красные сигнальные  ог-
ни, ему вдруг страшно стало надвигающейся ночи. Днем он  еще  чувствовал
себя уверенно; ведь кругом были люди, можно  было  отдохнуть,  сесть  на
скамейку или постоять перед витриной магазина. Но как это вынести, когда
люди попрячутся по домам, где каждого ждет постель, мирная беседа, а за-
тем спокойная ночь, а он, с сознанием своей вины, должен блуждать в оди-
ночестве, всем чужой? О, только бы иметь крышу  над  головой,  не  оста-
ваться больше ни одной минуты под чужим открытым небом! - это  было  его
единственным отчетливым желанием.
   Он торопливо шагал по хорошо знакомой дороге, не глядя  по  сторонам,
пока не подошел к вилле, где жила его бабушка. Вилла выходила на  краси-
вую широкую улицу, но была скрыта от взоров прохожих  обвитой  хмелем  и
плющом высокой оградой сада; за этой зеленой стеной ярко белел приветли-
вый старинный дом. Эдгар, словно чужой, посмотрел сквозь решетку  ворот.
В доме было тихо, окна закрыты; вероятно, все - и хозяева и гости - ушли
в глубину сада. Он уже взялся за холодное кольцо и вдруг замер на месте;
то, что два часа тому назад представлялось ему таким легким и естествен-
ным, теперь казалось невозможным. Как войти, как поздороваться,  вынести
все вопросы и отвечать на них? Как выдержать их взгляды, когда  он  ска-
жет, что тайком убежал от матери? И как объяснить свой ужасный поступок,
когда он сам теперь не понимает его? В доме хлопнула дверь, и в  безрас-
судном страхе, что кто-нибудь выйдет и увидит его, он  бросился  бежать,
сам не зная куда.
   Перед парком он остановился: там было темно и, вероятно, безлюдно. Он
посидит на скамейке и, наконец, отдохнет,  успокоится  и  обдумает  свою
судьбу. Робко вошел он в парк. У входа горело несколько  фонарей,  в  их
свете еще редкая молодая листва отливала влажным зеленоватым блеском, но
в глубине парка простиралась сплошная, душная, черная чаща,  тонувшая  в
тревожном мраке весенней ночи. Эдгар боязливо скользнул мимо людей, раз-
говаривавших или читавших под фонарями. Ему хотелось побыть одному. Но и
там, в густой тени неосвещенных аллей, он не нашел покоя. Все было насы-
щено таинственным шелестом и шепотом, тихим шумом листьев на ветру,  шо-
рохом далеких шагов, приглушенным говором, каким-то  страстным,  томным,
стонущим воркованием, исходившим не то от людей, не то от  животных,  не
то от самой тревожно спавшей природы. Здесь все дышало опасной тревогой,
притаившейся, скрытой и загадочной, словно в этом лесу, под землей,  шло
невидимое брожение; быть может, причиной тому была всего  только  весна,
но одинокий, беспомощный мальчик испытывал страх.
   Он весь сжался в углу скамейки в этом  бездонном  мраке  и  попытался
придумать, что ему рассказать дома. Но мысли ускользали раньше, чем уда-
валось их поймать; против воли он все прислушивался к приглушенным  зву-
кам, к таинственным голосам ночи. Как ужасна эт