ив этого скоропалительного брака. Ибо, не
говоря уже о многочисленных утаенных долгах, очень  скоро  обнаружилось,
что быстро охладевший супруг уделяет несравненно больше  внимания  своим
холостяцким развлечениям, чем супружеским обязанностям. Отнюдь не  злой,
даже добродушный, подобно всем легкомысленным людям, барон,  однако,  не
обременял себя правилами морали, а всякое благоразумное помещение  капи-
тала этот полуаристократ презирал как свидетельство плебейской узости  и
скопидомства. Он искал легкой, веселой жизни, жена - прочного  домашнего
уюта, добропорядочного мещанского благополучия. Это коробило  барона,  а
когда выяснилось, что любую сколько-нибудь крупную сумму нужно выклянчи-
вать и в довершение всего бережливая супруга  отказалась  исполнить  его
самое страстное желание - завести скаковую конюшню, он уже не видел  ни-
каких оснований считать себя мужем этой нескладной, костлявой  провинци-
алки с севера Германии, чей громкий, повелительный голос неприятно резал
слух. Не долго думая, он, как говорится, дал ей отставку и без грубости,
но очень решительно оттолкнул уязвленную женщину. Когда она начинала жа-
ловаться, он вежливо и, казалось, даже сочувственно  выслушивал  ее,  но
стоило ей умолкнуть, как он отмахивался от ее горьких упреков, точно  от
дыма своей сигареты, и продолжал делать что ему вздумается. Никакое отк-
рытое сопротивление не могло бы так ожесточить отвергнутую жену, как эта
безукоризненная, почти официальная учтивость. Против его неизменно  пре-
дупредительной, прямо-таки изысканной любезности она  была  бессильна  и
поэтому срывала накопившийся гнев на других; всю свою - впрочем,  вполне
понятную - ярость она обрушивала на ни в чем не повинную прислугу.  Пос-
ледствия не замедлили сказаться: за два года у нее сменилось шестнадцать
служанок, причем уходу одной из них предшествовало оскорбление  действи-
ем, и только с помощью весьма значительной компенсации  удалось  уладить
это неприятное дело.
   Среди всех домашних бурь только одна Кресченца, точно извозчичья  ло-
шадь под проливным дождем, сохраняла несокрушимое спокойствие.  Она  ни-
когда не становилась на чью-нибудь сторону, ни во что не вмешивалась  и,
видимо, не замечала, что у девушек, с которыми она  делила  комнату  для
прислуги, то и дело менялись имена, цвет волос, запах  и  повадки.  Сама
она ни с кем не заговаривала и не обращала ни малейшего внимания на сер-
дитое хлопанье дверью, прерванные трапезы, истерические припадки и обмо-
роки. Она деловито и бесстрастно совершала путь из кухни на  рынок  и  с
рынка обратно на кухню; то, что происходило вне этого прочно огороженно-
го круга, не занимало ее. Точно мерные взмахи неутомимого цепа, один  за
другим нескончаемой чередой проходили ее дни; так прожила она два  года,
и ничто не изменилось в ее узком внутреннем мирке, только пачка  банкнот
в деревянной шкатулке стала толще на целый дюйм,  и  когда  Кресченца  к
концу года, помусолив палец, пересчитывала бумажки, она убеждалась,  что
уже недалеко до заветной суммы в тысячу крон.
   Но случай работает алмазным буравом, а судьба знает  сотни  уловок  и
нередко с самой неожиданной стороны открывает себе доступ к твердокамен-
ным, казалось бы, натурам и потрясает их до основания.  Внешним  поводом
для этого в жизни Кресченцы послужило обстоятельство, почти столь же ма-
ло примечательное, как она сама после  десятилетнего  промежутка  прави-
тельство рассудило, что пора произвести перепись населения,  и  по  всем
домам и квартирам были разосланы чрезвычайно длинные и  сложные  анкеты.
Не надеясь на разборчивость почерка и знание грамматических правил своей
прислуги, барон предпочел самолично заполнить все рубрики и с этой целью
велел позвать в свой кабинет и Кресченцу. И вот когда  она,  отвечая  на
вопросы барона, сообщила свое имя, возраст и место рождения,  оказалось,
что он, страстный охотник и друг тамошнего крупного помещика, часто  бил
косуль в этом глухом альпийском уголке и однажды с ним охотился -  целых
две недели - проводник из ее родной деревни И так как  вдобавок  выясни-
лось, что этот самый проводник приходится Кресченце дядей, а барон был в
благодушном настроении, то между ними, слово за слово, завязалась  бесе-
да, в ходе которой они сделали еще одно поразительное открытие, а именно
в той самой гостинице, где Кресченца служила кухаркой, барону как-то по-
дали необыкновенно вкусную оленину, все это, конечно, были пустяки,  ме-
лочи, но Кресченце, впервые увидевшей в городе человека, который  что-то
знал о ее родине, эти случайные совпадения показались просто чудом.  Она
стояла перед бароном вся красная, взволнованная, жеманно и неуклюже  от-
ворачивалась, когда он шутил с ней - подражал тирольскому говору,  спра-
шивал, умеет ли она петь, как поют у нее на родине, и тому подобное. На-
конец, развеселившись от собственных дурачеств, он, следуя  деревенскому
обычаю, хлопнул ее по жесткому заду и, смеясь, сказал на прощанье: - Ну,
ступай, Кресченца, и вот тебе две кроны за то, что ты из Циллерталя.
   Разумеется, это происшествие само по себе  не  было  романтичным,  ни
сколько-нибудь знаменательным. Но  на  Кресченцу,  на  ее  притупленные,
словно дремлющие на дне души, чувства пятиминутный  разговор  с  бароном
действовал точно камень, брошенный в болото: лишь постепенно, лениво об-
разовывались круги на поверхности, медленно,  очень  медленно  и  тяжело
расходились тени, пока не коснулись края сознания. Впервые  после  почти
трехлетнего молчания Кресченца разговорилась о себе, да еще с кем? С че-
ловеком, который, живя здесь, в каменном хаосе, знает горы ее  родины  и
даже однажды отведал зажаренной ею оленины! Она видела в этом чуть ли не
волю провидения. К тому же - развязное хлопанье по заду,  которое,  сог-
ласно правилам сельской галантности, означает молчаливый призыв и  выра-
жение нежных чувств. И хотя дерзкая мысль о том, что этот нарядный,  вы-
холенный господин в самом деле имел на нее виды, и не  приходила  ей  на
ум, все же вольность его жеста разбудила в ней какие-то  смутные  мечта-
ния.
   И вот пустой, ничтожный случай явился толчком  к  тому,  что  в  душе
Кресченцы, в недрах ее существа, началось движение, которое мало-помалу,
пласт за пластом, захватило ее всю и, наконец,  породило  совсем  новое,
неизведанное чувство; так бездомный пес, по внезапному наитию,  из  всех
двуногих созданий, мелькающих вокруг него, выбирает одно и признает  его
своим господином; отныне он неотступно бежит за тем, кого над ним поста-
вила судьба, встречает его громким лаем, радостно виляя хвостом,  добро-
вольно подчиняется ему и послушно следует по пятам. То же произошло и  с
Кресченцей: в ее внутренний мир, ограниченный до этого дня  пятью  прос-
тейшими понятиями - деньги, рынок, кухонная плита, церковь и сон, - вне-
запно вторглось нечто новое, что властно потребовало своего места, а все
старое отодвинуло в сторону. И как все крестьяне, никогда не расстающие-
ся с добром, однажды попавшим в их жесткие руки, так и  Кресченца  жадно
ухватилась за пробудившееся в ней чувство и глубоко схоронила его на дне
своего дремлющего сознания. Впрочем, это  превращение  далеко  не  сразу
стало явным, да и первые признаки его были весьма обыденными;  например,
она чистила  платье  и  обувь  барона  с  каким-то  неистовым  усердием,
по-прежнему предоставляя платье и  обувь  баронессы  заботам  горничной.
Часто заглядывала в коридор и в господские комнаты, а  услышав  щелканье
замка у входной двери, бежала в прихожую - принять  у  барона  пальто  и
трость; с удвоенным старанием стряпала обед и даже с превеликим  трудом,
расспрашивая прохожих, добралась до главного рынка, чтобы  раздобыть  на
жаркое кусок оленины. Кроме того, она стала более тщательно  следить  за
своей наружностью.
   Прошло недели две, прежде чем показались эти первые  ростки,  которые
пустило в ее внутреннем мире новое чувство. И потребовалось много недель
на то, чтобы наряду с ним выросло еще одно чувство, вскоре, однако, при-
нявшее вполне определенную форму и окраску. Этим вторым  чувством,  слу-
жившим как бы дополнением к первому, была сначала  безотчетная,  неосоз-
нанная, а затем неприкрытая, жгучая ненависть к жене барона, к  женщине,
которая имела право жить в его доме, спать с ним, разговаривать и все же
не платила за это такой благоговейной преданностью, какую питала к  нему
сама Кресченца. Потому ли, что она невольно стала приглядываться к своим
хозяевам и оказалась свидетельницей семейной сцены, во время которой  ее
кумир подвергся самым унизительным обидам со стороны своей супруги,  по-
тому ли, что высокомерно-холодное обращение с прислугой  чопорной  севе-
рянки было вдвойне несносно Кресченце по сравнению с шутливой  фамильяр-
ностью барона, - так или иначе, но ничего не подозревавшая хозяйка  пос-
тоянно натыкалась на упрямое противодействие своей кухарки, на ее  плохо
скрытую враждебность. Это проявлялось в тысяче мелочей;  так,  например,
баронессе приходилось по меньшей мер дважды звонить, прежде чем Кресчен-
ца с нарочитой медлительностью и явной неохотой выходила на зов,  причем
ее воинственно приподнятые плечи недвусмысленно  выражали  готовность  к
решительному отпору. Распоряжения хозяйки она выслушивала в угрюмом мол-
чании, так что баронесса никогда не знала, поняла ли ее Кресченца;  если
же она, для верности, обращалась к Кресченце  с  вопросом,  та  в  ответ
только сердито кивала головой или презрительно бросала: "Да уж слышала!"
Или во время сборов в театр, когда баронесса в лихорадочной  спешке  за-
канчивала туалет, вдруг оказывалось, что пропал  совершенно  необходимый
ключ, а через полчаса его неожиданно находили в каком-нибудь углу.  Если
баронессе просили что-нибудь передать или звонили по телефону, Кресченца
никогда об этом не сообщала; на упреки хозяйки она, не выражая ни малей-
шего сожаления, отвечала с досадой: "А я забыла!" В глаза хозяйке  Крес-
ченца не смотрела - быть может, боялась выдать свою ненависть.
   Между тем семейные ссоры не прекращались и между супругами разыгрыва-
лись все более тягостные сцены; очень вероятно, что непонятное  озлобле-
ние Кресченцы отчасти было причиной раздражительности баронессы,  усили-
вавшейся день ото дня. Слишком долгое девичество, расшатавшее ее  нервы,
холодность к ней барона и вызывающе враждебное поведение прислуги -  все
это привело к тому, что изнервничавшаяся женщина потеряла всякую  власть
над собой. Тщетно пичкали ее бромом и вероналом; искусственно сдерживае-
мое возбуждение с удвоенной силой прорывалось во время  стычек,  и  дело
кончалось истерическим припадком или обмороком, причем никто не проявлял
ни малейшего участия и даже не пытался показать, будто искренне хочет ей
помочь. Когда же врач, к которому все-таки обратились за советом,  поре-
комендовал двухмесячное пребывание в санатории, обычно  весьма  невнима-
тельный супруг столь рьяно одобрил это предложение, что  баронесса,  чуя
недоброе, сперва наотрез отказалась ехать. Однако в конце концов она да-
ла согласие; решено было, что горничная будет сопровождать свою  хозяйку
в санаторий, а Кресченца останется одна на всю большую квартиру обслужи-
вать барона.
   Весть о том, что благополучие хозяина будет вверено всецело ее  забо-
там, подействовала на неповоротливый ум Кресченцы как сильно  возбуждаю-
щее средство. Словно все жизненные соки этой женщины  были  заключены  в
волшебный сосуд и теперь, когда его сильно встряхнули, со  дна  его,  из
самых недр ее существа поднялась скопившаяся затаенная страстность и со-
вершенно преобразила ее. Казалось, ледяной покров, сковывавший  Кресчен-
цу, внезапно растаял; от прежней неуклюжей медлительности не осталось  и
следа; движения, походка стали легкими, гибкими.  Наэлектризованная  ра-
достной вестью, она носилась по комнатам, бегала вверх и вниз по лестни-
це; не дожидаясь распоряжений, помогала готовиться к отъезду,  собствен-
норучно уложила все чемоданы и сама отнесла их в карету. А вечером, ког-
да барон вернулся с вокзала и, отдавая подбежавшей  Кресченце  трость  и
пальто, со вздохом облегчения сказал: "Благополучно выпроводил!" - прои-
зошло нечто небывалое: вокруг плотно сжатого рта Кресченцы, никогда  до-
селе не смеявшейся, началось какое-то странное подергивание, губы  скри-
вились, растянулись - и вдруг на ее лице появилась такая беззастенчивая,
радостная ухмылка, что барона покоробило, и он молча, стыдясь своей неу-
местной откровенности, ушел к себе в комнату.
   Но эта мимолетная неловкость быстро исчезла, и уже  в  ближайшие  дни
оба они, господин и служанка, с полным  единодушием  наслаждались  упои-
тельным ощущением неограниченной свободы. Отъезд баронессы разогнал  на-
висшие над всем домом грозовые тучи; счастливый супруг,  избавленный  от
тяжелой обязанности давать отчет в своих поступках, в  первый  же  вечер
пришел домой очень поздно, и молчаливая услужливость  Кресченцы  явилась
благодатным отдыхом после слишком многоречивого приема,  который  обычно
оказывала ему жена. Кресченца в свою Очередь с неистовым рвением  хлопо-
тала по хозяйству: вставала на рассвете, до блеска  начищала  дверные  и
оконные ручки, как одержимая, скребла и мыла,  изобретала  необыкновенно
лакомые блюда, и уже в первый день, за обедом, барон с  удивлением  уви-
дел, что для него одного выложено самое массивное столовое серебро,  ко-
торое вынималось из буфета только в особенно торжественных случаях.  Во-
обще говоря, барон не отличался внимательным отношением к окружающим, но
и он не мог не заметить  заботливой,  почти  чуткой  предупредительности
этого странного создания; и так как по натуре он был  человек  добродуш-
ный, то и не скупился на похвалы. Он  с  видимым  удовольствием  отдавал
должное ее искусной стряпне, время от времени обращался к ней с  привет-
ливым словом, а когда однажды утром, в день именин барона, на столе поя-
вился торт с его инициалами и обсахаренным гербом, он весело засмеялся и
сказал: - Да ты меня совсем избалуешь, Ченци! А что же  со  мной  будет,
если, упаси бог, прикатит моя жена?
   Однако барон все же выдерживал характер и не сразу  дал  себе  полную
волю. Но затем, угадав по многим признакам, что Кресченца его не выдаст,
он завел в своем доме прежние холостяцкие  порядки.  На  четвертый  день
своего соломенного вдовства он позвал к  себе  Кресченцу  и  без  долгих
объяснений невозмутимым тоном распорядился, чтобы она вечером подала хо-
лодный ужин, поставила два прибора, а сама ложилась спать,  -  остальное
он все сделает без нее. Кресченца выслушала его молча, не  моргнув  гла-
зом; ничто не указывало на то, что она поняла истинный смысл  его  слов.
Но очень скоро барон убедился, что Кресченца отлично знала, что  имел  в
виду ее хозяин, ибо, когда он поздно вечером вернулся из  театра  в  об-
ществе молоденькой ученицы оперной студии, не только стол был  изысканно
сервирован и украшен цветами, но и в спальне обе кровати оказались  при-
готовленными на ночь, и юную посетительницу ждали домашние туфли и  шел-
ковый халат баронессы. Вырвавшийся на свободу супруг  невольно  расхохо-
тался, увидев столь ревностное усердие своей кухарки;  всякое  стеснение
перед этой преданной соучастницей отпало само собой, и уже на другое ут-
ро он вызвал ее звонком, чтобы она помогла одеться даме его сердца,  чем
окончательно скрепил их молчаливое соглашение.
   Тогда же Кресченца получила новое имя. Веселая подруга барона,  кото-
рая как раз в те дни разучивала партию донны Эльвиры и в шутку  величала
возлюбленного Дон Жуаном, однажды сказала ему: - Позови-ка свою Лепорел-
лу! - Это рассмешило барона, - испанское имя никак не подходило к  сухо-
парой тирольке, - и отныне он иначе не называл ее, как Лепорелла.  Крес-
ченца, впервые услышав непривычное имя, с недоумением подняла глаза, но,
пленившись его благозвучием, приняла прозвище, которым  ее  наделили,  с
гордостью, словно ей пожаловали почетное звание: каждый раз, когда барон
весело кричал ей: "Лепорелла!" - ее узкие  губы  раздвигались,  открывая
ряд желтых лошадиных зубов, и она подобострастно, словно виляющая  хвос-
том собака, подходила к своему повелителю, чтобы выслушать его волю.
   Имя было дано в шутку; но будущая примадонна и  не  подозревала,  как
безошибочно метко она окрестила служанку барона и как поразительно точно
имя "Лепорелла" определяло это странное создание, ибо не знавшая  любви,
высохшая старая дева, подобно наперснику Дон  Жуана,  находила  какую-то
непонятную прелесть в похождениях своего господина.  Радовалась  ли  она
тому, что каждое утро видела постель ненавистной хозяйки опозоренной  то
одной, то другой случайной гостьей, или в ней самой  просыпались  тайные
желания, но эта набожная, неприступная девственница с какой-то  неистово
пламенной готовностью помогала барону в его любовных проказах. Сама она,
измотанная десятилетиями тяжелого труда, давно стала существом  бесполым
и теперь грелась у чужого огня, с вожделением сводни  провожая  взглядом
до дверей спальни часто сменявшихся посетительниц: точно едкая  протрава
действовала на ее дремлющее сознание эта пряная атмосфера, это  приобще-
ние к любовным интригам барона. Кресченца поистине превратилась в  Лепо-
реллу и стала такой же расторопной, бойкой и сметливой, как ее  жизнера-
достный тезка; в ней появились совсем новые, неожиданные черты -  словно
они взросли в жаркой теплице ревностного соучастия, - какая-то хитрость,
лукавство, находчивость, что-то пронырливое, настороженное  и  бесшабаш-
ное. Она подслушивала у дверей, подглядывала в замочную скважину, шныря-
ла по комнатам, шарила в кроватях; почуяв новую  дичь,  вихрем  носилась
вверх и вниз по лестнице, и мало-помалу острое  любопытство,  неусыпное,
жадное внимание преобразили бесчувственный истукан, каким она  казалась,
в подобие живого человека. К величайшему  удивлению  соседей,  Кресченца
вдруг стала общительной; она болтала с горничными, неуклюже заигрывала с
почтальоном, на рынке вступала в разговор с торговками, и однажды  вече-
ром, когда во дворе уже погасли фонари, прислуга в доме напротив услыша-
ла странное мурлыканье, доносившееся из обычно безмолвного окна;  неуме-
ло, скрипучим голосом Кресченца напевала одну из  тех  песенок,  которые
вечерами поют тирольки на альпийских пастбищах; нестройно, тяжело, точно
спотыкаясь, вырывалась бесхитростная мелодия из непривычных уст,  и  все
же в ней чувствовалось что-то далекое и трогательное. Впервые со времени
своего детства Кресченца пыталась петь, и эти корявые  звуки,  с  трудом
пробивавшиеся к свету из мрака загубленных лет, невольно хватали за  ду-
шу.
   Барон - нечаянный виновник этого чудесного превращения - меньше  всех
замечал перемену в Кресченце, ибо кто же оглядывается на свою тень? Зна-
ешь, что она неизменно и бесшумно идет за тобой по пятам, иногда забега-
ет вперед, будто твое еще не осознанное желание, но как редко присматри-
ваешься к ней, пытаясь узнать самого себя в этом нелепо  искаженном  об-
личье! Барон ничего не видел в Кресченце, кроме того, что она всегда го-
това услужить, немногословна, исполнительна, и предана ему до самозабве-
ния. Он особенно ценил невозмутимую, молчаливую почтительность,  которую
она выказывала в самых рискованных  положениях;  иногда  снисходительно,
словно гладил собаку, ронял приветливое слово, иногда милостиво шутил  с
нею, даже игриво дергал за ухо; а то дарил кредитку или билет в театр  -
для него сущие пустяки, которые он небрежным движением вытаскивал из жи-
летного кармана, а для нее - набожно хранимые священные реликвии.
   Постепенно он привык думать вслух при Кресченце, давал ей  все  более
сложные поручения, и чем больше доверия он ей оказывал, тем  усерднее  и
подобострастнее она служила ему. В ней все сильнее  развивался  какой-то
странный инстинкт, что-то похожее на чутье гончей: она без устали  выню-
хивала, выслеживала малейшие желания барона и не тол