ько тут же исполняла
их, но даже предупреждала; вся ее жизнь, собственные ее помыслы и надеж-
ды словно переселились в барона; она смотрела его глазами,  слышала  его
ушами, делила его приключения и победы в каком-то почти извращенном упо-
ении. Она вся сияла, когда барон приводил еще одну новую женщину и с яв-
ным разочарованием, почти с обидой встречала его,  если  он  возвращался
домой без спутницы; ее некогда сонная мысль работала теперь так же  про-
ворно и стремительно, как прежде работали только руки, а в тусклых  гла-
зах зажегся живой, пытливый огонек. В загнанной, измотанной тяжелым тру-
дом кляче пробудился человек, но человек  темный,  замкнутый,  хитрый  и
опасный, полный коварных замыслов и готовый на любые козни.
   Однажды барон, вернувшись домой раньше обычного, с удивлением остано-
вился посреди прихожей: не ослышался ли он? Из кухни, где неизменно  ца-
рила мертвая тишина, доносились голоса и смех. И вот в дверях уже появи-
лась Лепорелла, смущенно и вместе с тем как-то вызывающе  теребя  перед-
ник. - Простите, сударь, - сказала она, глядя в пол, - у меня тут  сидит
девушка - хозяйская дочка из пекарни напротив, красивенькая... уж так ей
охота с вами познакомиться. - Барон с недоумением посмотрел на  Кресчен-
цу, не зная, выругать ли ее за такое назойливое сводничество, или посме-
яться над чрезмерным усердием своей Лепореллы.  Но  мужское  любопытство
взяло верх, и он сказал - Ну что ж, дайка я погляжу на нее.
   Девушка - свеженькая шестнадцатилетняя блондинка,  которую  Кресченца
давно уже приманивала льстивыми словами и уговорами, - в самом деле час-
то заглядывалась с полудетским восхищением на изящного щеголя; вся крас-
ная от смущения, подталкиваемая сзади Кресченцей, она вышла  в  прихожую
и, глупо хихикая, вертясь во все стороны,  остановилась  перед  бароном.
Тот нашел ее прехорошенькой и предложил вместе выпить чаю в его  комнате
Девушка, не решаясь сразу принять приглашение, оглянулась на  Кресченцу,
но та уже успела скрыться на кухню, и птичка попалась в силки:  взволно-
ванная, сгорая от любопытства, она последовала за  гостеприимным  хозяи-
ном.
   Но природа не делает скачков: хотя под влиянием  нелепо  извращенного
чувства в этом закостенелом, отупевшем создании и пробудилось нечто  по-
хожее на духовную жизнь, все же не приученная к работе  мысль  не  умела
заглядывать в будущее и,  подобно  недальновидному  инстинкту  животных,
откликалась только на непосредственные раздражители. Замурованная в сво-
ей страсти, одержимая одним желанием - всячески угождать обожаемому гос-
подину, Кресченца и думать забыла о баронессе. Тем ужаснее было  пробуж-
дение как гром среди ясного неба прозвучали слова барона, когда  однажды
утром, хмурый и злой, держа в руках письмо, он мрачно объявил ей,  чтобы
она прибрала квартиру, потому что завтра его жена приезжает  из  санато-
рия. Кресченца побледнела и застыла на месте с открытым  ртом,  страшное
известие как ножом резануло ее по сердцу. Она не могла вымолвить ни сло-
ва и только бессмысленно таращила глаза, словно не поняла барона. И  та-
кой смертельный испуг, такое безмерное отчаяние было написано на ее  ли-
це, что барон счел нужным приободрить ее. - Ты, я вижу, тоже не очень-то
рада, Ченци, - дружески сказал он. - Но тут уже ничем не поможешь.
   Окаменевшие черты Кресченцы ожили.  Мертвенно  бледные  щеки  багрово
покраснели. Что-то поднималось из самых глубин ее существа, с  неимовер-
ным усилием пробивалось наружу,  медленно,  словно  выталкиваемое  мучи-
тельным сжатием сердца, подступало к  горлу;  наконец,  кадык  судорожно
задвигался, и сквозь стиснутые зубы глухо вырвалось:  -  А  можно  бы...
можно бы... и помочь...
   Точно смертоносный выстрел отдались эти слова в ушах барона. И  такой
злобой, такой угрюмой решимостью дышало искаженное лицо  Кресченцы,  что
он вздрогнул и невольно отступил на шаг. Но она уже повернулась  к  нему
спиной и начала столь яростно начищать медную ступку, словно хотела  пе-
реломать себе все пальцы.
   С приездом баронессы в доме опять поднялась буря - хлопали двери,  по
комнатам словно гулял свирепый  ветер,  изгоняя  царивший  здесь  в  от-
сутствие хозяйки дух мирного уюта и любовных утех. Быть может, обманутая
супруга узнала от соседей или из анонимных писем,  как  бесстыдно  барон
злоупотребил своим правом хозяина дома, или  ее  оскорбила  нескрываемая
досада и раздражительность, к какой он ее встретил, - так или иначе,  но
двухмесячное лечение в санатории, видимо, мало ей помогло, ибо  по-преж-
нему истерические припадки сменялись угрозами  и  безобразными  сценами.
День ото дня отношения между супругами ухудшались.  С  месяц  барон  еще
стойко выдерживал ожесточенный натиск упреков,  отражая  его  испытанным
оружием как только жена начинала грозить разводом  или  сулила  написать
обо всем своим родителям, он становился изысканно вежлив и давал  туман-
ные, уклончивые обещания. Но  его  бездушное,  невозмутимое  спокойствие
только усугубляло болезненную нервозность  одинокой  женщины,  постоянно
чувствовавшей враждебность домашних.
   Кресченца опять замкнулась в каменном молчании. Но теперь это  молча-
ние было заносчивым и дерзким. В день приезда баронессы  она  упрямо  не
выходила из кухни, а когда та сама вызвала ее, Кресченца даже не  поздо-
ровалась со своей хозяйкой. Втянув голову в приподнятые плечи, она угрю-
мо выслушала вопросы и так сердито отвечала на них, что баронесса, нако-
нец, потеряла терпение и отвернулась; она не видела, как Кресченца  мет-
нула ей в спину бешеный взгляд, горящий  лютой  ненавистью.  Возвращение
хозяйки лишило ее всех приобретенных прав, она чувствовала себя  обворо-
ванной, несправедливо униженной; после радостного, пылкого служения сво-
ему господину ее опять столкнули в кухню, к плите, отняли  дружественное
прозвище "Лепорелла". Барон предусмотрительно остерегался выказывать при
жене свое доброжелательное отношение к Кресченце. Но иногда,  утомленный
очередной семейной сценой, испытывая потребность отвести душу, он в  по-
исках участия украдкой пробирался к ней на кухню, садился на  деревянный
табурет и со стоном говорил: - Я больше не могу.
   Эти мгновения, когда боготворимый ею хозяин искал у нее прибежища  от
своих бед, были наивысшим счастьем для Лепореллы. Она не решалась произ-
нести ни слова в ответ или в утешение; молча, вся уйдя в себя, она сиде-
ла против него, только время от времени поднимала глаза и устремляла го-
рестный, жалостливый взгляд на своего порабощенного бога,  и  это  немое
сочувствие утешало барона. Но стоило ему уйти  из  кухни,  как  лицо  ее
опять искажалось от гнева и тяжелые руки с остервенением колотили по мя-
су или терли кастрюли и серебро.
   Атмосфера в доме становилась все удушливее, и,  наконец,  разразилась
гроза: барон, долго и терпеливо, с притворным  смирением  провинившегося
школьника слушавший горькие упреки жены, вдруг взорвался и выбежал  вон,
изо всей мочи хлопнув дверью. - Хватит с меня! - крикнул он таким громо-
вым голосом, что в доме зазвенели все стекла. Побагровев  от  бешенства,
не владея собой, он влетел на кухню и приказал трепетавшей, как  натяну-
тая тетива, Кресченце: - Сейчас же уложи мой чемодан и достань ружье!  Я
уезжаю на охоту. Вернусь через неделю. В этом аду сам черт не  выдержит!
Пора положить этому конец.
   Кресченца с восторгом смотрела на него: теперь опять он хозяин! Хрип-
лый смешок вырвался из ее гортани: - Верно, сударь, пора положить конец.
- И с лихорадочным рвением, носясь как угорелая по комнатам, она  вытас-
кивала из шкафа, снимала со столов нужные вещи, вся дрожа от  неистового
волнения. Потом она сама снесла вниз чемодан и  ружье.  Барон  хотел  на
прощанье поблагодарить ее за усердие, но, взглянув ей в лицо,  испуганно
отвел глаза: на ее узких губах опять играла та самая  коварная  ухмылка,
которая так ужаснула его при отъезде баронессы. Невольно ему представил-
ся хищный зверь, подобравшийся для прыжка. Но лицо Кресченцы  уже  опять
было бесстрастно, и она только шепнула ему с необычной,  почти  оскорби-
тельной фамильярностью: - Езжайте, сударь, с богом, а я уж все сделаю.
   Три дня спустя барона срочной телеграммой вызвали домой.  На  вокзале
его встретил двоюродный брат и с первого взгляда на взволнованное,  рас-
терянное лицо своего родственника встревоженный барон понял, что  стряс-
лась беда. После нескольких осторожных подготовительных слов  тот  сооб-
щил, что жену барона нашли утром мертвой в постели, а вся  комната  была
пропитана запахом газа. К сожалению, продолжал двоюродный брат,  возмож-
ность несчастного случая исключается, ибо сейчас, в мае, газовой  печкой
незачем пользоваться; факт самоубийства подтверждает еще  и  то  обстоя-
тельство, что бедная женщина приняла на ночь веронал. К тому же Кресчен-
ца, кухарка, которая одна была дома в тот вечер, показала, что она  слы-
шала, как хозяйка ночью выходила в прихожую, видимо, для того, чтобы от-
крыть тщательно завернутый газовый кран. Основываясь на этом  показании,
врач полицейского управления исключил возможность несчастного случая,  и
в протоколе так и записано, что причина смерти - самоубийство.
   Барона бросило в дрожь. Когда двоюродный  брат  сообщил  о  показании
Кресченцы, у него похолодели руки: тягостное, мерзкое  ощущение,  словно
тошнота, подступило к горлу. Но он усилием воли подавил мучительную  до-
гадку и вместе с двоюродным братом поехал домой. Тело уже было  увезено,
в гостиной с мрачными, враждебными лицами сидели родственники; их  собо-
лезнования были холодны, как лезвие ножа. Они сочли своим  долгом  тоном
осуждения указать ему на то, что "скандала", как это ни прискорбно,  за-
мять не удалось, потому что горничная утром выбежала на лестницу  с  ис-
тошным криком: "Убила себя! Хозяйка моя убила себя!" Похороны будут  са-
мые тихие, - опять блеснуло холодное лезвие ножа, -  ибо,  к  сожалению,
всевозможные слухи уже раньше успели возбудить в обществе  нежелательное
любопытство.
   Угрюмый, молчаливый барон рассеянно слушал, не подымая  глаз:  только
один раз он невольно посмотрел на закрытую дверь в  спальню,  но  тотчас
трусливо отвел взгляд. Ему хотелось додумать до конца какую-то неотступ-
но терзавшую его мысль, но пустые и злобные речи родных не давали сосре-
доточиться. Еще с полчаса он видел вокруг  себя  черные  фигуры,  слышал
бессмысленные слова; потом родственники друг за другом попрощались и уш-
ли. Он остался один в опустевшей полутемной  комнате,  точно  оглушенный
ударом, чувствуя глухую боль в висках и слабость во всем теле.
   В дверь постучали. Он испуганно вздрогнул и крикнул -  "Войдите  "  И
вот за его спиной послышались нерешительные  шаги,  тяжелые,  шаркающие,
хорошо знакомые шаги Барону вдруг стало жутко; шею точно зажали тиски, а
по коже, от лица до колен, поползли мурашки,  он  хотел  обернуться,  но
мышцы не повиновались ему. Так он и остался стоять посреди комнаты, дро-
жа как в ознобе, опустив негнущиеся, словно окаменевшие руки, не в силах
произнести ни слова и в то же время отчетливо понимая, какое явное приз-
нание вины в этой малодушной неподвижности.
   Но тщетно пытался он встряхнуться - он и пальцем пошевелить не мог. И
тут он услышал  голос,  который  произнес  самым  ровным,  самым  сухим,
бесстрастным и деловитым тоном: - Я только спросить -  дома  будете  или
пойдете куда? - Барона все сильнее била  дрожь,  от  внутреннего  холода
спирало дыхание; трижды открывал он рот, чтобы ответить, и, наконец, ед-
ва выдавил из себя: - Нет, обеда не нужно. - Шаги, шаркая, удалились; он
так и не обернулся.
   Внезапно оцепенение покинуло его; он дернулся всем телом,  словно  по
нему прошла судорога, кинулся к двери и дрожащей  рукой  повернул  ключ:
лишь бы только эти шаги, эти ненавистные, зловещие шаги больше не  приб-
лижались к нем! Потом он упал  в  кресло,  безуспешно  пытаясь  подавить
мысль, которую не хотел додумать и которая, вопреки всем усилиям, холод-
ная и липкая, как улитка, снова и снова вползала в сознание. И  эта  на-
зойливая мысль, внушавшая ему  отвращение,  противная,  скользкая,  пол-
ностью завладела им и не оставляла его всю долгую, бессонную ночь и пос-
ледовавшие за ней дневные часы, - даже во время похорон, когда он,  весь
в черном, стоял в головах гроба.
   На другой день после похорон барон спешно уехал  из  города:  слишком
невыносимы были ему лица  знакомых,  на  которых  среди  изъявлений  со-
чувствия он ловил (или ему это только  мерещилось?)  какое-то  странное,
испытующе-подозрительное выражение.  И  даже  мертвые  предметы  глядели
гневно и укоризненно; каждая вещь в квартире, и особенно в спальне,  где
все еще не выдохся сладковатый запах газа, казалось,  гнала  его  прочь,
едва он открывал дверь. Но самым мучительным кошмаром, во сне  и  наяву,
было для него холодное, невозмутимое бесстрастие его бывшей  доверенной,
которая ходила по опустевшему дому, как будто решительно ничего не прои-
зошло. С того мгновения, когда двоюродный брат на  вокзале  упомянул  ее
имя, барон страшился встречи с ней. Стоило ему услышать ее шаги, как его
охватывало смятение; он не выносил ее вялой, шаркающей походки,  ее  хо-
лодного, немого спокойствия. Его мутило от одной мысли о ней, о ее скри-
пучем голосе, жирных волосах, о ее тупом, скотском бесчувствии; и,  зло-
бясь на нее, он злился и на самого себя за то, что у него не хватает сил
разорвать эти узы, сбросить душившую его петлю. Он видел только один вы-
ход: бегство. Тайком, не сказав Кресченце ни слова, он собрался в  доро-
гу, а ей оставил наспех нацарапанную записку с сообщением о том, что  он
уехал к друзьям в Каринтию.
   Барон пробыл в отлучке все лето. Только один раз  ему  пришлось  вер-
нуться на несколько дней в Вену, куда его вызвали по  делам  наследства;
но он предпочел остановиться в гостинице и даже не уведомил о своем при-
езде ожидавшую его Кресченцу. Она так и не узнала, что он в городе,  по-
тому что ни с кем не разговаривала. Ничем не занятая, угрюмая, она,  как
сыч, целыми днями неподвижно сидела на кухне, ходила в церковь не только
в воскресенье, но и в будни, получала через поверенного барона  распоря-
жения и деньги; о нем самом не было ни слуху ни духу. Он  не  писал  ей,
ничего не просил ей передать. И она молча ждала; лицо у  нее  осунулось,
черты заострились, движения опять стали угловатыми; и так  она  ждала  и
ждала, неделями, в каком-то странном окостенении.
   Осенью накопившиеся неотложные дела заставили  барона  прервать  свой
отпуск - пришлось вернуться к себе. На пороге дома барон  остановился  в
нерешительности. За два месяца, проведенных в кругу близких друзей, мно-
гое почти забылось; но сейчас, когда ему предстояло снова соприкоснуться
со своим кошмаром, быть может со своей сообщницей, он опять испытывал то
же тошнотворное, судорожное стеснение в груди. Медленно подымался он  по
ступеням лестницы, и с каждым шагом ледяная рука ближе и ближе  подбира-
лась к горлу. А когда он дошел до своей двери, ему понадобилась вся  его
воля, чтобы заставить онемевшие пальцы повернуть ключ в замке.
   Кресченца услышала щелканье замка и выбежала из кухни. Увидев барона,
она побледнела и замерла на месте, но в ту же минуту, словно хотела пос-
корее спрятать лицо, нагнулась за чемоданом, который барон, войдя,  пос-
тавил на пол. Поздороваться с ним она забыла. Он  тоже  не  произнес  ни
слова. Молча внесла она чемодан в его комнату, молча  последовал  он  за
ней. Молча ждал, глядя в окно. Как только она вышла, он запер  дверь  на
ключ.
   Так они встретились после двухмесячной отлучки барона.
   Кресченца ждала. Ждал и барон - пройдет ли ощущение леденящего  кровь
ужаса, которое охватывало его при ее появлении. Но оно не проходило. Еще
не видя ее, только заслышав ее шаги, он уже чувствовал приступ  тошноты.
Утром, не дотронувшись до завтрака, не сказав ей ни слова,  он  поспешно
убегал из дому и возвращался поздно вечером - лишь бы не видеть ее.  Са-
мые необходимые поручения, с которыми волей-неволей  приходилось  к  ней
обращаться, он давал отвернувшись, не глядя на нее. Он не мог дышать од-
ним воздухом с этим зловещим призраком.
   Кресченца молча сидела весь день на кухне, не сходя с деревянного та-
бурета. Для себя она больше не стряпала. Есть она не могла, людей сторо-
нилась. Она только сидела и покорно ждала, как побитая  собака,  которая
знает, что провинилась, и ждет, когда хозяин  опять  свистнет,  подзывая
ее. Она плохо понимала, что произошло; терзалась она только убийственным
сознанием, что ее господин, ее бог отвернулся от нее, прогнал от себя.
   На третий день после возвращения барона у дверей позвонили. На пороге
стоял седой благообразный мужчина, гладко выбритый, с чемоданом в  руке.
Кресченца хотела выпроводить его. Но незнакомец  настойчиво  потребовал,
чтобы она доложила о нем, объяснив, что он новый слуга и господин  барон
велел ему прийти к десяти часам. Кресченца побелела как мел и так и  за-
мерла на месте, подняв руку с растопыренными  пальцами.  Потом  рука  ее
упала, словно подстреленная птица. - Идите сами, - буркнула она изумлен-
ному камердинеру и ушла на кухню, с треском захлопнув за собой дверь.
   Новый слуга остался. Отныне барон мог не говорить Кресченце ни слова,
все распоряжения отдавались ей через солидного, пожилого камердинера.  О
том, что делалось в доме, она не знала, все катилось поверх нее, как хо-
лодная волна, заливающая камень.
   Так продолжалось две недели. За это время Кресченца зачахла,  как  от
тяжелой болезни; щеки ввалились, волосы  на  висках  сразу  поседели.  И
раньше медлительная, она теперь словно окаменела. Часами сидела она  как
истукан на своем табурете, уставясь пустым взглядом в пустое окно; когда
же бралась за работу, то делала все с таким ожесточением, точно вымещала
на ком-то свою злобу.
   Но вот однажды утром камердинер вошел в комнату  барона,  и  тот,  по
скромно выжидательной позе своего слуги, сразу понял, что он имеет сооб-
щить нечто важное. Камердинер уже и раньше жаловался на неуживчивый нрав
"тирольской деревенщины", как он презрительно называл Кресченцу, и пред-
лагал дать ей расчет. Тогда эти слова почему-то неприятно задели барона,
он пропустил их мимо ушей, и камердинер с поклоном удалился. Но  в  этот
раз он упрямо настаивал на своем и, наконец, покраснев от смущения и за-
пинаясь, признался: пусть господин барон не сочтет его дураком... но  он
не знает, как иначе сказать... только он боится ее.  Эта  злющая  ведьма
просто невыносима, и господин барон даже не подозревает, какого опасного
человека держит в своем доме.
   Барон невольно вздрогнул. На вопрос - что он хочет  этим  сказать?  -
камердинер ответил уклончиво: ничего определенного он сообщить не может,
однако убежден, что это бешеный зверь, от которого  всего  можно  ждать.
Вот, к примеру... вчера, уже отдав распоряжение, он случайно обернулся и
тут перехватил такой взгляд... конечно, про взгляд многого  не  скажешь,
но ему показалось, что она сейчас вцепится ему в горло. И теперь он  бо-
ится ее, боится дотронуться до еды, которую она готовит. -  Вы,  сударь,
не знаете, какой это страшный человек, - заключил он.  -  Она  молчит  и
молчит, ни гу-гу, но, верно вам говорю, такая убить может.
   Барон, похолодев, испуганно посмотрел на обличителя.  Что  он  знает?
Кто внушил ему подозрение? У него задрожали руки, и он торопливо отложил
сигару, чтобы трепещущая струйка дыма не выдала его волнения. Но на лице
старого слуги он не прочел никакой задней мысли, - нет,  ему  ничего  не
известно. Барон медлил с ответом. Наконец, собравшись с духом и  уступая
собственному тайному желанию, он сказал: - Подождем еще немного. Но если
она опять будет злиться на тебя, ты просто откажи ей от моего имени.
   Камердинер, поклонившись, вышел из комнаты, и барон со вздохом облег-
чения откинулся на спинку кресла. Всякое напоминание об этом  загадочном
сущест