ины в облачной дымке, склоны, обильно поросшие  густым
лесом и кустарником, ущелья со змеящимся серпантином дорог. Горы становились
все  более дикими,  каменистыми и неприступными. Появились громадные  черные
скалы, потом пещеры со  свисающими сталактитами,  в  этих  бездонных пещерах
трепетало многократно  отраженное эхо, и тускло  блистали слюдяные  искры на
каменных  стенах. Потом скалы стали осыпаться и складываться в фигуры, как в
компьютерном тетрисе, и под конец они неожиданно сложились в хорошо знакомое
мне  огромное здание обкома партии, в  котором мой  отец проработал двадцать
два  года  без малого. Последние несколько лет он провел  на  должности зама
первого секретаря по партийному строительству, а затем по идеологии.

     Никогда и  нигде  в  стране  не было  менее  подходящего  человека  для
пропаганды коммунистической  идеологии, чем мой почтенный родитель, кандидат
философских наук,  для которого мыслительная  деятельность стояла  на первом
месте, опережая голод и жажду. Занимаясь изо дня в день обкомовской текучкой
и рутиной, он все же успевал читать дома Гегеля и Фихте по-немецки, Фрэнсиса
Бэкона и Томаса Мора по-английски, а  в переводах - Конфуция, Авиценну и еще
каких-то  менее известных  китайцев  и  мавров.  Докторскую  диссертацию  по
философии  и  этике конфуцианства  отец  писал  сам от  первой  страницы  до
последней, хотя вполне  мог поручить это  дело своей бывшей кафедре и просто
поприсутствовать на  собственной защите. Мне, во студенчестве,  отец нередко
помогал писать конспекты по марксизму-ленинизму. Я был дотошным студентом, и
поэтому  у  меня  весьма часто  возникали  вопросы, на  которые отец отвечал
уклончиво и довольно раздраженно: "Я марксистские тексты не комментирую. Мне
платят зарплату  за  их  пропаганду,  а не за  их  толкование. Учись, сынок,
мыслить  самостоятельно  и непредвзято". Впрочем, несколько раз мне  удалось
подслушать тихие беседы отца с матерью, в которых он однажды назвал Энгельса
дремучим  невеждой, а в  другой раз  сказал,  что Мах, тот самый  который из
"материализма  и эмпириокритицизма", был отличным физиком, оставившим  после
себя фундаментальное число Маха, в отличие от Ленина, который не  разбирался
ни в физике, ни  в философии, а был всего-навсего гениальным авантюристом  и
настоящим выродком с  моральной и человеческой точки зрения, По словам отца,
Ленину  удалось сделать столь внушительную карьеру только потому что он, как
и современные политики,  не  брезговал ничем,  потому что вообще  бесчестные
моральные  уроды в российской  политике в  те времена  были явлением  весьма
новым и нечастым. Интеллигентные люди просто не знали, как  противопоставить
себя  этому  монстру, не уронив  своего достоинства, которое тогда  ценилось
больше  чем  жизнь.  Впрочем,  сказал  отец,  менталитет нации с тех  времен
разительно  поменялся.   Ни   чести   не   осталось,   ни   романтизма,   ни
интеллигентности - сплошная унылая прагматика.

     К  отцовскому  счастью,  я не был Павликом  Морозовым,  да  и классиков
марксизма  не сильно любил. Но я четко  усвоил, наблюдая за жизнью отца, что
не  всегда  в  жизни  удается  быть  искренним  со  всем  миром, а  поневоле
приходится затаиться в себе и делать то, что необходимо, если хочешь чего-то
достигнуть.   Парадоксально   звучит,   но  будучи   крупным  номенклатурным
работником, подчиненным  строгой партийной дисциплине,  отец чувствовал себя
гораздо более  свободно  чем  простые граждане,  живущие обычной жизнью. Для
простых  граждан  партия изобрела  не  столь напряженную,  но  гораздо более
унизительную  дисциплинарную сетку чем  для  своей  номенклатуры. Регулярные
политзанятия,  посещение   открытых   партсобраний,  принятие  и  выполнение
соцобязательств,  выезд на сельхозработы,  демонстрации трудящихся на первое
мая  и  седьмое ноября,  художественная  самодеятельность  с патриотическими
номерами в программе... Отец был  самолюбивым  человеком, с большим чувством
собственного  достоинства, и поэтому  ему было значительно легче  руководить
всей  этой дурью, посмеиваясь над ней про себя, чем подчиняться этой дури на
правах,  а вернее сказать, безо  всяких прав, безмозглого барана из большого
советского стада.

     Мне не хотелось во всем повторять жизнь отца, и по зрелом размышлении я
сказал ему, что не хочу подниматься, как он, по партийной линии, а предпочел
бы посвятить свою жизнь  изучению финансов. Власть политической партии, даже
такого  монополиста  как КПСС, не вечна,  а  деньги  будут всегда, при любой
власти, и  люди,  знающие  законы,  по  которым  живут деньги,  всегда будут
обладать  властью  и  влиянием  вполне достаточными  для  сохранения  своего
достоинства и  независимости, в любые времена. А партия ваша,  --  попенял я
отцу,  --  как  бельмо на  глазу. Она уродует  экономику,  не дает нормально
развиваться   товарно-денежным   отношениям,   не   дает   людям    проявить
предпринимательскую инициативу.

     Смотри, сынок.  --  возразил  мне отец,  --  Сейчас очень много  народу
нападает  на партию.  Да, конечно, партия прогнила насквозь, но разрушать ее
очень  опасно. Вместе  с  ней может  рухнуть  все общество. Партию  надо  не
разрушать, а реформировать изнутри - аккуратно,  терпеливо, делать из партии
некомпетентных   волюнтаристов-идеологов   партию   мудрых   и    осторожных
прагматиков,  как  в  Китае. Для  этого  нужны китайская вековая  мудрость и
китайское терпение, а  в России  ни того ни другого  никогда не хватало. Вот
увидишь, скоро все полетит  к чертям, и в стране наступит полный кавардак. И
тогда -  и ты, сынок, и вообще вы,  наши дети,  возможно еще будете жалеть о
нашем  времени и о наших глупых,  лицемерных порядках,  которые  вы  спешите
скорее разрушить, не успев придумать ничего путного взамен.

     Я ответил отцу цитатой из Николая Заболоцкого:

     Есть в наших днях такая точность,
     Что мальчики иных веков
     Наверно будут плакать ночью
     О времени большевиков.

     Отец  обиделся на меня - думал, что я над  ним подсмеиваюсь, а он этого
не  выносит.  Очень  гордый он  у  меня.  Обиделся и  ушел  в свой  кабинет,
захлопнув дверь, - читать своего любимого Конфуция. А я вовсе и не думал над
ним смеяться.

     Когда перестройка отменила обкомы,  я стремительно  пошел  вверх сперва
как финансист, а  затем как бизнесмен. А отец  вернулся  на  родную  кафедру
философии, откуда он и  был взят в незапамятные времена на партийную работу.
Похоронив  маму,  умершую от рака, он полгода  тосковал,  ходил  небритым, с
черными провалами под глазами, а затем неожиданно откликнулся на приглашение
и  уехал в Новую Зеландию читать в университете лекции по философии, истории
и  политологии.  Так  я остался без родителей.  Иногда отец  звонил  мне  из
Окленда, но звонки  по телефону -  это совсем  не  то. Да и о чем  говорить?
Жизнь-то у нас совсем разная...

     А в сущности, отец оказался кругом прав. Жизнь в  постсоветской  России
оказалась  отнюдь  не сахарной.  Сколько  грязи повылезло,  сколько  пены...
сколько всего пришлось хлебнуть, пока  я пробился и  встал  на ноги. Сколько
раз  меня  предавали  друзья,  сколько ловушек  мне расставляли на моем пути
завистники и конкуренты.  Пришлось привыкнуть к мысли,  что в бизнесе нет ни
друзей,  ни врагов. Есть  только ситуация, которая и определяет союзников, и
союз длится ровно столько, сколько это продиктовано ситуацией.

     Я  повернулся  с  боку на бок  и мотнул  головой  по  подушке,  пытаясь
прогнать  с глаз долой  противную красную  точку, которая  уже  давно стояла
перед плотно закрытыми глазами и никак не хотела  исчезать. У меня иногда во
сне плывут перед глазами  цветные пятна, но не  такие яркие  как эта красная
точка, и к  тому же  они никогда не застревают неподвижно, как в этот раз. Я
уже видел эту  точку  раньше, и при  том, определенно,  не  во сне.  Но сон,
ожививший в  моей памяти прошлое,  сделавший  его  столь  ярким и рельефным,
неким  тайным образом изъял из памяти все недавно произошедшие события,  и в
отсутствие  водителя в моем  "автобусе",  я ничего не мог вспомнить об  этой
точке,  кроме  того,  что  ничего  хорошего  с  ней  не   связано.  Ощущение
одиночества... да... оно было как-то связано с этой точкой.

     Маленькая одинокая красная  искорка в  бескрайней  черноте...  тоска  и
одиночество... ничего хорошего...

     Да в общем, что хорошего, когда остаешься  без родителей, еще  не успев
вырастить своих детей. Как все-таки несправедливо, когда вот так получается.
Тоска  по  родителям,  которую  всколыхнул мой сон с яркими  воспоминаниями,
вдруг прорвалась из затаенной  глубины в самое сердце  и затрепетала там как
сорванная с петель дверная пружина. Эх,  как хорошо если бы мать была  жива,
чтобы мать и отец были рядом, как раньше. Пусть бы даже отец работал в своем
обкоме партии... не один ли черт, в конце концов, при какой власти жить.. Да
хоть  при Конфуции! Интересно, лучше бы было отцу, если бы партия осталась у
власти?  Почему  нельзя прожить  два варианта жизни, а потом  сравнить,  что
лучше?

     Неожиданно  в голове  коротко  и ярко  вспыхнула  и  вновь  притушилась
красная точка.

     Вообще, любая вещь,  если подумать, имеет две  стороны. Вот,  например,
водка.  Выпьешь  чуть-чуть - будет  приятно,  а выпьешь много - будешь потом
мучиться от похмелья. Черт, ну неужели нельзя  изобрести такую водку,  чтобы
было только  приятно,  а  похмелья  и всей прочей гадости  не  было  совсем?
Красная  точка  в  голове  вновь  вспыхнула,  словно  подмигнула,  а  дважды
помянутый черт возник из ниоткуда, вспрыгнул прямо на меня и начал топтаться
по моей груди, сопя и урча, а затем  принялся фамильярно обнюхивать мне лицо
и нагло тереться о  мой нос и подбородок шерстистой физиономией. Я выпростал
руку из-под одеяла  и сбросил нечистого на пол. Он мягко брякнулся на четыре
лапы и обиженно мяукнул.

     Тьфу ты, это же никакой не черт, а наша Брыська!

     С этой мыслью я  проснулся,  внезапно и  резко, с ощущением парашютного
рывка в голове. Лица родителей еще стояли перед глазами в последних обрывках
сна, но  эти обрывки уже смывала  реальность, потоком  хлынувшая в сознание,
словно  вода  из прорванной  плотины.  Мысли  беспорядочно прыгали от одного
события к  другому.  К  моему  ужасу, я  совершенно не  мог  вспомнить,  как
приземлился самолет из Копенгагена, каким образом  я  добрался  домой и  лег
спать. Как  же я мог позабыть все напрочь? Это только  алкоголики допиваются
до того что не помнят,  что случилось накануне вечером. Но ведь  я вообще не
пил! И сотрясения мозга у меня не  было... Ах  черт! Наверняка это сработала
затычка Ризенбаума. Да,  конечно! Ведь  я  севершенно забыл о ней  на  целую
ночь, а вот она про  меня  не забыла! Нехорошее  предчувствие  подкралось  к
горлу и несильно  сжало,  но вскоре отпустило. Ладно, пока  вроде бы  ничего
страшного  не произошло. Вероятно, я захотел в полусне скорее попасть домой,
подумал  об  этом  -  и  затычка  восприняла это  как  команду. А  что еще я
накомандовал затычке, пока я о ней не  помнил? Вроде бы больше ничего... Ах,
да! Эта проклятая красная  точка, которая появляется во сне. Теперь я понял,
откуда  она  взялась.  Как  только  я забываю  про  затычку,  она немедленно
активизируется и ждет  ввода команды. Затычка Ризенбаума сидит в моей голове
или  еще  где-то, в  каком-то неведомом  пространстве, в  которым витают мои
мысли. Я теперь сам - живая, ходячая  затычка Ризенбаума.  Что характерно, я
не могу приказать затычке не включать  эту красную точку, потому что когда я
помню про затычку, она  не выполняет  команд, а когда она их выполняет, я не
помню о  существовании  затычки и не  помню, откуда  взялась  красная точка.
Красная точка появляется только когда "водитель" выходит из "автобуса". Моей
судьбой теперь управляет  неизвестный, загадочный дирижабль моих снов. Да...
Ситуевина!

     Я  глянул  на часы.  Затычка, разумеется, не позаботилась  о том, чтобы
завести мне будильник,  поскольку в  полубессознательном состоянии я  ее  об
этом попростить никак  не  мог. Да, и  у  великих изобретений тоже есть свои
изъяны, что поделать.  Время близится к полудню, дети давно в школе, жена на
работе,  а я безнадежно  опоздал в собственную  компанию, где я,  как-никак,
занимаю должность президента.  Нехорошо. Надо торопиться  и спасти  хотя  бы
остаток дня. Я  надраил зубы зубной щеткой, соскоблил бритвой  самую большую
щетину и  быстро облачился  в костюм, судорожно нашаривая в кармане ключи от
моего Мерседеса. Лет несколько назад, когда с обслуживанием иномарок был еще
некоторый  напряг,  я не хотел его  покупать,  и  мне всучили его чуть ли не
силком хорошие приятели, так и не ответив толком на мой вопрос: "Что я  буду
делать со своим  Мерседесом, если в один  прекрасный день  с ним приключится
бенц?"

     Бенц с Мерседесом не приключился ни разу.  Ездил он  отменно  и никогда
меня  не подводил. Но похоже, в данный момент приключился  бенц с ключами от
Мерседеса. Я никак не мог  их  найти. Ни  ключей, ни  дистанции - как корова
языком  слизала.  Пока  я мучительно думал, куда я, аккуратный человек,  мог
засунуть ключи, и не затычкины ли это проделки, в дверь позвонили. Я открыл.
На пороге стоял Геннадий Иванович, пожилой водитель из нашего автопарка.

     --  Здравствуйте,  Сергей  Леонидович!  Вы  распорядились  подъехать  к
половине  двенадцатого. Я  ждал вас внизу  как обычно.  Вы ведь  никогда  не
задерживаетесь,  а сейчас без  пяти двенадцать.  Я уже начал волноваться, не
случилось ли чего, попросил охрану на входе, чтобы разрешили к вам подняться
и узнать, все ли в порядке.

     Я абсолютно ничего не  мог понять. Во-первых, с какой стати мне срывать
водителя  с  графика,  отвозя  мою  персону,  когда  на  это существует  моя
собственная  машина.  А вот  мои  охранники -  Макс, Паша  и Николай - имеют
четкую инструкцию. Если ровно в восемь утра  я  не  выйду  из подъезда,  они
обязаны подняться ко мне и узнать, что произошло, а не ошиваться внизу. Макс
обычно  едет со мной  в машине, а  Павел с Николаем сзади, на джипе.  Какого
дьявола они меня не разбудили? И причем тут этот шофер?

     -- Геннадий Иванович! А кто это распорядился Вас за мной послать? И где
охрана? Где Макс, где Павлик с Колей?

     Водитель удивленно открыл рот и захлопал глазами.

     -- Сергей Леонидович! Так вы же сами распорядились перед командировкой,
чтобы я  заехал  за  вами  сегодня,  к  половине двенадцатого.  А зачем  вам
понадобилась  охрана?  Материальные  ценности  уже  перевезли.  Торопцев все
сделал как вы велели.

     -- Торопцев?

     -- Ну да, замдиректор  по хозяйственным вопросам. Все сделал как вы ему
поручили.  Ребята все  погрузили в сейф  и пломбой опечатали. А интересно-то
как  всем,  что  же  это  будет?  Вы-то  сами  еще  не  попробовали,  Сергей
Леонидович? Представляете, другая жизнь скоро начнется, райская!

     -- Перед командировкой? -- я поразмышлял  несколько секунд, выпустив из
виду странное заявление водителя о райской жизни -- В Копенгаген?

     -- Ха-ха-ха! -- водитель подмигнул. -- Сергей Леонидович, вы же, вроде,
не рязанский, а знаете. А, это они вам рассказали, да?

     -- Что рассказали, Геннадий Иванович? - не понял я.

     -- Ну присказку эту самую  - про Скопингаген. Это же рязанцы так  город
Скопин в шутку зовут, куда вы в командировку-то ездили.

     Сердце  мое  провалилось  в  пятки,  и  внутренний  голос уныло  сказал
трагическим актерским басом: Ну все, доигрался хрен на скрипке. Похоже, бенц
пришел не только моему Мерседесу, а вообще всей моей жизни. А шофер как ни в
чем ни бывало продолжал:

     -- Да  -  что  ж это  я! С праздником вас,  Сергей Леонидович,  с  Днем
Спасения  Отечества! Вы небось сейчас  волнуетесь,  да? Все-таки, ваш папаша
сегодня в объединение приезжает. Обычно ведь вы сами на праздник выступаете,
а сегодня будете  в президиуме сидеть  и отцовский  доклад  слушать. Здорово
это, когда вот так... У  меня ведь отец с фронта  не вернулся, и не один он.
Почти что  весь  двор ребят без отцов  вырос. А вы,  молодые - совсем другое
дело. Завидую я вам!

     Так-так,  вот оно начинает  что-то  проясняться. Мерседес  - совершенно
точно - можно  уже и  не искать. Да тут  уже и  не до Мерседеса...  Что  еще
успела натворить затычка, пока я спал? Что это еще за праздник такой, откуда
он взялся?

     Мне удалось  односложными ответами скрыть свое полное незнание ситуации
и осторожными  вопросами узнать у  простодушного и словоохотливого водителя,
что сам Геннадий Иванович - ни более ни менее как мой личный шофер, что  мой
отец, первый секретарь обкома,  решил  оказать нам честь и  приехать  в наше
производственное объединение, генеральным директором  которого я  являюсь, с
докладом,  посвященным торжественной дате - Дню Спасения  Отечества. А сам я
только  что вернулся  из какой-то чрезвычайно ответственной  командировки  в
город Скопин  Рязанской области,  причем целью моего визита  был  Скопинский
ликеро-водочный завод.

     Затычка хорошо знала что она делала. Ключ от Мерседеса бесследно исчез,
но ключ от квартиры лежал там где ему положено. Я запер дверь, мы спустились
в лифте на  первый  этаж. Выйдя  из лифта,  я  обнаружил,  что  в просторном
коридоре  вдоль  стен  рядком расположились  аккуратные  кашпо  с ухоженными
декоративными растениями,  на выходе стоит  охранник  с короткой милицейской
дубинкой и рацией, а за стеклянной  перегородкой за столом восседает пожилая
благообразная  консьержка, которой раньше никогда не было  - ни перегородки,
ни стола с консьержкой. Во дворе я еще  раз удивился, увидев, что наш  дом и
еще несколько соседних добротных домов сталинской постройки окружены высокой
металлической  изгородью.  Геннадий  Иванович  предупредительно  открыл  мне
заднюю дверь новенькой черной Волги, и я забрался на заднее сиденье.

     Водитель плавно объехал  дом  и притормозил  у ворот,  где в стеклянной
будке  сидели  два милиционера с  кобурами на поясе и  рацией.  Один  из них
привстал  и отдал честь, ворота открылись, и мы выехали из внутренного двора
на улицу.

     Надо  срочно узнать,  что это за  город  Скопин  с ударением на  втором
слоге,  что  я  делал  на  их  ликеро-водочном  заводе,  и  чем   занимается
научно-производственное объединение,  генеральным  директором  которого меня
определила работать затычка Ризенбаума.



        "VII."

     No more Turning Away
     From the weak and the weary
     No more Turning Away
     From the coldness inside
     Just a world that we All must Share
     It's not enough just to stand and stare
     Is it only a dream that there'll be
     No more Turning Away?"
        "Pink Floyd."


     Глядя из окна машины на  убегавшие улицы, я поразился  тому, как сильно
они  изменились.  Исчезли  коммерческие  палатки,  пропала рекламная мишура,
обрамляющая здания, а  по дороге почти сплошь катили отечественные  машины -
жигули, москвичи, волги и запорожцы. Иномарки встречались нечастно, да и  те
что  попадались,  были  с  дипломатическими  номерами. Что-то  мне  все  это
мучительно напоминало, и я никак не мог понять что именно, пока не увидел на
крыше кинотеатра "Понтифик" огромный лозунг: "СЛАВА КПСС!". Огромные красные
буквы не  выглядели случайно уцелевшим заржавленным реликтом  ушедшей эпохи.
Они были свежими и яркими, в то время как стены домов были серы и тусклы,  в
тон одежде  уличных  прохожих.  Кажется, я  повторяю  судьбу  героя  повести
Владимира Войновича  "Москва - 2042". Сам себе наколдовал во сне. Знать хотя
бы  точно,  что  именно   наколдовал.  Будь  ты   трижды  проклята,  затычка
Ризенбаума!  Хотя,  причем  тут  затычка?  Это  же  я каким-то  образом  сам
возвратил  себя в ушедшую  эпоху. Хотел как лучше,  а получилось как всегда!
Как же крепко, как же страшно  глубоко отпечат