й мужик, у которого вышли большие
неприятности с холодильником "Смоленск". Этот больной, в отличие от первого,
пил  водку  каждый день. Но незадолго перед поступлением  у  него  кончилась
водка, и  одновременно,  как  водится, кончились  деньги. Таким  образом, на
следующий  день в принадлежащем  больному холодильнике "Смоленск" не нашлось
совершенно ничего, содержащего алкоголь.
     Более того,  сам холодильник стал вести себя весьма странно. Неожиданно
для  больного  оттуда  раздался громкий  настойчивый стук, как будто  кто-то
стучал во  входную дверь. Больной подошел и спросил, кто там.  Его попросили
открыть дверь.  Попросили,  естественно,  изнутри  холодильника. Больной, не
удивляясь открыл дверцу  холодильника, и оттуда вышел маленький  бомжеватого
вида  мужичонка  в линялой  рыжей ушанке. Мужичонка,  матерясь, прошлепал  в
туалет,  справил малую нужду,  и  не  смыв  за  собой,  вернулся  обратно  в
холодильник, с треском захлопнув дверцу.
     Вероятно,  об  образовавшемся  пространственном  смещении  было  быстро
доложено куда  следует,  и  видимо,  кто-то решил  использовать  это  окно в
пространстве с максимальной нагрузкой. Поэтому в течение  последующих  шести
часов из холодильника постоянно стучали и даже звонили разные люди.  Пришел,
например, почтальон и принес извещение о почтовом переводе. Переводу больной
обрадовался  чрезвычайно.  Он проводил  почтальона,  как  брата,  и  бережно
положил  извещение  на  стол.  Потом  быстро  обул  ботинки,  надел  пиджак,
собираясь на почту, и тут  обнаружил,  что извещения  на столе нет, а на том
самом месте  лежит початая  пачка грузинского чая.  Мужик в сердцах  швырнул
пачкой об пол, и в этот момент из холодильника вновь постучали.
     Небритый пухлый мужчина представился соседом по этажу и попросил взаймы
два  рубля  до  получки, упирая  на то, что  слышал, как почтальон  приносил
извещение о переводе. Больной  злобно  послал соседа по матушке  и в сердцах
попытался прищемить ему лицо дверцей  холодильника. Дверца  хлопнула, пройдя
сквозь пухлое лицо как сквозь туман, и лицо исчезло, но  не внезапно,  а как
бы растворившись в воздухе, как это бывает в кинокартине при смене кадра.  И
тут же вновь раздался стук  изнутри холодильника. Это вернулся почтальон. Он
протянул свернутую в рулон  свежую газету, которую  больной смял и спустил в
унитаз, не читая.
     Затем  в   холодильнике  неожиданно  появился   милицейский   наряд   с
требованием  немедленно  открыть дверцу и  впустить представителей  власти в
квартиру. Напуганный больной пододвинул к холодильнику шкаф и кухонный стол.
Милиционеры били сапогами в дверцу холодильника минут двадцать, матерились и
грозили, что будут  стрелять через дверь, если  им не откроют. Затем больной
услышал из холодильника треск милицейской рации. Сержанта Петренко вызвали и
велели  немедленно  прибыть  по названному адресу,  где произошло  убийство.
После  этого  наряд  быстро  уехал  на  мотоцикле  "Урал",  судя  по звукам,
доносившимся из холодильника "Смоленск".
     Часа через два больной почувствовал сильную усталость и голод и  решил,
что можно наконец  отодвинуть шкаф и стол  и вынуть из холодильника  бутылку
кефира и яйцо. Он распахнул дверцу, заглянул внутрь холодильника и в тот  же
момент  увидел  там прыщавую девицу с ярко накрашенными ногтями, выкрашенную
пепельной блондинкой. Девица растянула в  улыбке  губы, накрашенные  дешевой
помадой   кричащего  цвета,  вульгарно  растопырила  острые  коленкн  из-под
джинсовой  юбки,  а   затем  протянула  блокнот   и  авторучку  и  попросила
автограф...
     Далее соседи увидели больного, переваливающего  холодильник  "Смоленск"
через  перила  балкона.  Падая  с  пятого  этажа, холодильник  пробил  крышу
стоявшего  под  самыми  окнами  металлического  гаража  и  разнес  вдребезги
мотоцикл "Ява-350", принадлежащий сыну директора овощебазы, который проживал
в  соседнем подъезде.  Директор овощебазы опытным взглядом оценил  ситуацию,
восстановил  траекторию полета  и ее  исходную  точку  и вызвал  необходимые
спецслужбы.
     Обоим мужикам я поставил алкогольный психоз и положил под капельницу.
     Итак, вы теперь сами видите, что случиться с психически  больными может
довольно  много всего, но  все же  вариантов при этом гораздо меньше  чем  в
терапии. Да  и  лечение  у  нас  разнообразием  не  балует.  Нейролептики  -
замечательная  вещь для  установления в больнице покоя и тишины. Но вот сами
по себе они гадость преизряднейшая. Один аминазин чего стоит! Лично  я, если
сойду с ума, аминазин пить не буду, потому что я знаю, что это такое - видел
на больных. Если будут пихать его мне в рот насильно -  буду орать, драться,
кусаться и плеваться. Если  мне попытаются  его  вколоть  -  сломаю шприц  и
поубиваю всех вокруг. И не только аминазин,  а и любые другие нейролептики я
тоже пить не буду. Потому  что они убивают личность. Без остатка. Превращают
человека  в  неодушевленный  предмет,  в  овощ.  Уж  лучше  я  буду больной,
сумасшедшей  личностью, чем плюканским  кактусом  в оранжерее планеты Альфа.
Пусть меня лучше сразу убьют или транклюкируют, но аминазина я пить не буду.
Никогда!
     При этом  я  хорошо понимаю, что  если со  мной действительно  случится
беда, аминазина мне  не  миновать. Не выпью, так вколют, невзирая на все мои
сопли  и  вопли протеста. Слава Богу, я  пока  психически вполне здоров,  но
вообще говоря, радоваться в жизни особо нечему...
     Да  и  почему,  собственно,  меня  должны щадить? Ведь  я своим больным
обязательно  назначаю   нейролептики,  если  есть  такая  необходимость.   А
необходимость эта бывает почти всегда,  потому что больше-то наших больных и
лечить,  собственно,  нечем.  Такая уж  наша медицина:  негодный  у больного
желудок  - ну что  ж, оттяпаем  ему  желудок,  авось и так  проживет. Спятил
больной с ума - прибьем хорошенько нейролептиками  то, в  чем этот самый  ум
гнездится, а тогда уже никто и  не разберет, больной  этот  ум или здоровый,
потому что после лечения от мозгов уже почти ничего и не останется.
     Все эти вещи  настолько обыденны и каждодневны, что чудовищными они уже
не  кажутся, а кажутся просто немного грустными и противно-будничными.  А по
прошествии  достаточного  количества  времени у врача вообще  вырабатывается
определенного рода иммунитет или  стереотип  по  отношению  к  своей работе,
причем стереотип этот весьма различен в  зависимости от того, плохой человек
сам доктор или хороший.
     Так вот, плохой доктор,  от  природы лишенный сострадания,  со временем
начинает свою работу  тихо или  громко ненавидеть,  и злобно  расшвыривается
диагнозами направо и  налево, как муж со стажем не стесняется в эпитетах  по
отношению к своей всесторонне изученной, в хвост и в гриву  измыленной, тихо
ненавидимой супруге (без которой, тем не менее, уже жить  нельзя - прирос за
много  лет). Больных он не любит, персонал третирует, психиатрию  ненавидит,
но тем не менее из отделения такого доктора палкой не выгнать,  потому что в
терапию,  где  статусы  больных  надо писать  каждый  день,  да  еще  делать
своевременные назначения, да  оборачивать  койку  в  семнадцать дней, и  так
далее - да нет, что вы, на такую каторжную работу он никогда не пойдет, да и
терапии-то он  не знает, так что даже если и пойдет, то только переморит там
больных.
     Хороший доктор гораздо более скуп в  диагнозах, он добр по отношению  к
своим  пациентам,  чувствует себя  одним  из  них и переживает  их состояние
наравне с ними. Ему самому можно ставить диагноз, точнее, не один диагноз, а
все известные психиатрические диагнозы: смело открывай учебник по психиатрии
и ставь, что хочешь - мимо не попадешь.
     К доктору первого типа лучше всего отправлять  беспокоящих вас соседей,
развлекающихся   по  ночам  сверлением  стен  электродрелью   и  прибиванием
кафельной плитки. У доктора второго типа лучше лечиться самому.
     Ах  да, чуть не  забыл! Есть  ведь еще и  доктор  третьего  типа  - это
доктор-ученый. Вы  когда-нибудь  видели на вывесках  больниц гордое название
"клиническая"?  Например, "Рязанская  областная клиническая  больница  имени
первого наркома здравоохранения тов.  Н.А.Семашко"?  Знаете, что это значит?
Не  знаете  -  так  знайте  и помните:  это  значит, что при данной больнице
находится кафедра  медицинского  института.  По этой больнице  преподаватели
водят группы веселых  студентов, заводя  их в палаты и показывая  больных  -
причем  почти непременно в тот самый момент, когда бедный больной наконец-то
решил покакать на судно на третий день после операции.
     Вот   представьте  себе  картину:  больной  лежит  на  судне,  с  лицом
землистого  цвета,  опираясь  на  локти и щадя разрезанный и зашитый бок. Он
глотает  воздух  мелкими,  частыми,  поверхностными  вдохами,  как загнанная
собака,  и осторожными  толчками  изгоняет  из  прямой  кишки дурно пахнущую
залежалую какашку. Сильно натужиться больной не может - не позволяет боль  в
покореженном  хирургами боку. Да и вздохнуть глубоко он не может - по той же
самой причине. В неравной борьбе с какашкой, больному удается  вытолкнуть ее
до середины. Еще немного,  еще чуть-чуть усилий, и  она победно плюхнется на
дно судна. Еще чуть-чуть  -  но  именно тут, на полувыдохе, в самой середине
болезненного   натуживания,  с  треском  открывается   дверь,  и   в  палату
стремительно входит преподаватель, а за ним целая стайка славных розовощеких
девушек - будущих врачей - с локонами, выбивающимися из-под белых колпачков,
в яркой помаде, с изящным длинным маникюром  и игриво-томным видом. Анальный
сфинктер больного судорожно  сокращается, как у  пугливой девственницы перед
дефлорацией,  пересекая  злополучную  какашку как раз посредине. Наружная ее
половинка сваливается в судно, а внутренняя -  стремительно и злобно  уходит
назад, в  прямую кишку, гнить  дальше и отравлять  больного  мерзким каловым
ядом.  Возможно, парой  дней  позже,  ее найдет  на вскрытии и  извлечет  из
кишечника патологоанатом. Найдет, но при этом даже не заподозрит, что держит
в руках одну из причин смерти.
     Вообще,  причина и  причинность  - удивительнейшим  образом  непонятная
вещь. Если к примеру котенок уронил со стола вазу, и она вдребезги разбилась
об пол, то что явилось причиной того, что ваза была разбита? То, что котенок
вспрыгнул на стол и толкнул вазу глупой котячьей мордой? Или то, что девочка
Таня, за которой официально числится котенок, не  усмотрела за подаренной ей
живностью? Или то, что Танина мама, поддавшись  на дочкины уговоры, подарила
ей котенка, а папа не отговорил  маму от этой затеи? А может быть  причина в
том, что  Таня захотела получить котенка  на свой день рожденья? Но если  не
останавливаться  на  этом,  а  идти  дальше, то  получается,  что  ваза была
обречена уже тогда, когда Танина мама забеременела от Таниного папы. Но ведь
к  тому времени  не успела родиться даже кошка  Брыська - мама  того  самого
котенка, который разбил вазу. А может, вообще  причиной  разбиения вазы  был
твердый паркетный пол? Но ведь без гнусной мохнатой усатой морды ваза скорее
всего  никогда бы  не  упала на твердый  безжалостный пол. С другой стороны,
вроде  бы,  и  морда  не  виновата.  Так может,  вообще нет  в мире  никакой
причинности, а все делается само собой? Тонкие люди живут на Востоке. Они об
этом тоже думали и Карму придумали.
     Но к медицине-то  Карму не пришьешь! Иначе никто  ни  за что  не  будет
отвечать: все предопределено в Карме. А врач должен отвечать  за больного. А
значит,  нужна причинность. Неважно,  что врач  в этой цепочке  причин может
выступать только в роли  малоумного котенка. Важно, чтобы он чувствовал свою
ответственность и относился к больному как к хрупкой вазе,  и не прикладывал
его об пол без нужды. Вот поэтому и приходится изобретать такую нелепую вещь
как  причина смерти. Ну вот, умер, к примеру тот самый больной, которому так
и не  дали перед смертью толком покакать. Что  явилось причиной его  смерти?
Лейкоз?  Операция по удалению селезенки, произведенная  в  связи с лейкозом?
Гнилая  какашка  в кишечнике?  Стайка  милых  девочек,  помешавших  больному
выкакать  злосчастную  какашку?  Или  зам.  проректора  по  учебной  работе,
составивший расписание занятий  по факультетской терапии таким  образом, что
учебная группа ворвалась в палату невовремя и помешала больному покакать?
     Так вот и получается, что как только  начинаешь думать про причинность,
сразу приходит в  голову  мысль о том, что  никакой причинности в природе не
существует. И Кармы тоже не существует, а существует только роковое стечение
обстоятельств.  Последнее  отличается  от  двух  первых   тем,  что   первое
предполагает научный подход, второе - религиозный подход,  а последнее  - на
выбор, оптимизм, фатализм  либо горькое смирение, и никакого подхода вообще.
Как ни крути,  а  жизнь построена в своей основе основ  так, что  радоваться
особо нечему.
     Причинность  - таинственная вещь,  а в  медицине - особенно, и  поэтому
присутствие  кафедральных работников на  клинико-анатомических  конференциях
вносит в их содержание большое  разнообразие в плане выяснения причин смерти
.  Ну  кто  еще,  например,  задаст  вопрос, что послужило  непосредственной
причиной  смерти  больного-гипертоника,  страдающего  также  тяжелой  формой
сахарного диабета? Высокий уровень глюкозы в  крови или высокое артериальное
давление?  Не кафедральный  человек  такого  вопроса  не задаст,  потому что
простой  врач  и  так  хорошо понимает,  что  смерть причину  всегда найдет.
Здоровые-то  люди, и те часто помирают,  а больные - так  просто обязаны. Не
кафедральный  человек  вообще  не  заподозрит  даже,  что от первой  болезни
больной умер, а второй он -  просто болел, до тех пор пока не умер от первой
болезни.
     А  знаете  почему простой, не кафедральный доктор так  не подумает?  Да
потому  что  высказанная выше мысль  -  это  не просто мысль,  а  логическое
предположение. А откуда у простого палатного врача, нагруженного больными по
самые  анчоусы, есть время  и силы на  Аристотелевы силлогизмы? Об  этом  вы
подумали?  Правильно,  нету! Обычный  палатный  доктор  кое-как еще отличает
уремическую кому от кетоацидоза, но  не отличает Барбары от Целарента. Нет у
него на это никаких сил, и времени тоже нет. Вот поэтому простой, не ученый,
не  кафедральный доктор никогда так не подумает. А подумает  он просто: умер
больной,  ну  и  хорошо,  что  умер. По  заболеванию  ему уже  давно умереть
следовало - ведь уже года  три не  жил, а  мучился и всех вокруг себя мучил.
Хорошо, что умер  не  в мое  дежурство,  хотя  посмертный  эпикриз все равно
писать придется мне, так как больной  из моей палаты. А уж там, в посмертном
эпикризе,  в  качестве  непосредственной  причины  смерти  умудренный опытом
палатный  врач  напишет такой  диагноз, что только  прочитаешь  - и то сразу
помрешь, ну а уж если,  не приведи  Бог, этим  заболеешь - тут уж, извините,
без вариантов.
     Вот теперь вы сами видите, что логика врачебной работе только вредит, и
поэтому она в ней не  присутствует вовсе. Но вся беда в том, что я как раз и
есть  тот самый кафедральный работник, и  поэтому счел необходимым прочитать
помимо кучи психиатрических книг, связанных с  моей  прямой  специальностью,
еще  и много  всяких  других  книг,  и в их числе  тощий учебник логики  под
редакцией Н.И.Стяжкина. Из этой  книжки я узнал, что такое Барбара, Целарент
и  прочие  логические  фигуры,  познакомился  с  кругами  Эйлера  и  другими
занятными вещами.  Там же я прочитал, как англичанин по фамилии Буль изобрел
булеву  алгебру, в  которой  нет  ничего кроме  нулей  и  единиц,  а  другой
англичанин  по фамилии  Бэббидж, вдохновленный  этим  открытием, построил из
старых  фанерных  ящиков  и  сломанных  бельевых   прищепок  первую  в  мире
вычислительную машину.  Машина, тем не менее,  исправно работала, и  Аугуста
Ада  Байрон, дочь поэта Байрона, написала для  нее первую в мире  программу,
став таким образом первым в мире программистом. Читал я это все, еще учась в
аспирантуре.  Я тогда был  молод и увлечен не только психиатрией, но и всем,
что касалось тайн работы человеческого мозга. И  как  раз в  это  счастливое
время,  когда  недавно  оконченная  аспирантура  еще не выветрилась из  моей
головы, у  меня  произошла увлекательнейшая беседа  с одним из  больных  про
радиальную симметрию, о чем я, собственно, и собираюсь вам здесь рассказать.
     Итак, в тот день я как всегда пошел в отделение, чтобы посмотреть своих
больных,  и с  некоторыми  из  них  побеседовать.  Больные,  находящиеся  на
свободном режиме, гуляли по коридору, некоторые читали книги и журналы, сидя
на  диване.  Я  обратил внимание,  что  один из больных,  идя  по  коридору,
аккуратно тащит за  собой белую нитку, метра два длиной, с  привязанным к ее
концу  колпачком от  шариковой авторучки. Я сразу вспомнил анекдот и  решил,
что если я спрошу у больного, зачем он тащит за собой нитку, он ответит, что
не  перед  собой же  ее  толкать. Вообще-то,  я ничего  не собирался  у него
спрашивать, но это у меня вышло как-то автоматически:
     --  Извините,  а с  какой целью Вы тащите  за собой  этот  колпачок  на
ниточке? Это ваша собачка?
     -- Нет-нет, помилуйте! Только  не собака!  Я  терпеть  не  могу собак в
помещении, и еще больше не любю собак в ошейнике и на поводке. Животное, кем
бы оно  ни было - собакой  или кошкой - заслуживает свободы. Если у него нет
свободы от  природы, то о  нем надо особо позаботиться.  Вы ведь знаете, как
медленно передвигается черепаха. А вы не  задумывались, что  это может  быть
трагедией всей ее жизни?  Так вот, у нас  в институте  в отделе  биомеханики
работает кандидат наук по имени Ефим Троттель. Это мой приятель. У него дома
живет черепаха. Фиме всегда было ее жалко, что она так медленно ползает. Так
он приклеил ей к панцирю колесики от детского  конструктора.  Вы бы  видели,
доктор, с какой  скоростью она  теперь носится по квартире, загребая лапами!
Вот  только тормозить так и не научилась, бедняга. Тормозит башкой об углы и
плинтуса. Фимин сын дал ей кличку Шумахер.
     -- Значит, это у вас на нитке не животное? Тогда что же это?
     -- Ах,  да!  Вы  все про  эту нитку?  Это,  как бы  вам  сказать, это -
простейший  прибор,  который я смог  изготовить в условиях отделения. Видите
ли,  согласно  моим расчетам, положение  этой нитки в  пространстве в каждый
момент времени представляет  собой вектор, коллинеарный касательной к кривой
перемещения моего центра массы по коридору отделения 1Б.
     Ничего предосудительного в этом ответе я не нашел.  Действительно, если
больной не будет при ходьбе резко поворачивать в стороны и размахивать рукой
с ниткой, аккуратно удерживая ее в натянутом состоянии, то так оно и будет.
     --  Естественно,  я  стараюсь резко не поворачивать,  руку, как видите,
прижал к туловищу и двигаюсь так, чтобы  нитка  все  время  была в натянутом
состоянии, - подтвердил больной вслух мою мысленную догадку.
     -- Вы, наверное, физик? - предположил я.
     --  Нет,  я  не физик,  я шизофреник - мягко ответил  больной, и  слово
"шизофреник"  в  его устах  почему-то  прозвучало как-то  очень  достойно  и
уважительно,  как  будто он произнес  не  слово "шизофреник",  а как минимум
слово "академик".
     Я оглядел больного:  серая казенная  пижама,  домашние мягкие  тапочки,
среднего  роста,  худощав,  тщательно  выбрит  и причесан,  изящные  руки  с
длинными   пальцами,   подчеркнуто  интеллектуальное   лицо,  тонкие   губы,
продолговатый хрящеватый нос  с горбинкой, несколько впалые щеки... В общем,
ничего  необычного   кроме,   конечно,  глаз.  Глаза  больного  подтверждали
произнесенный  им  диагноз  с  несомненной  ясностью.  О, эти глаза больного
шизофренией  -  их  не  спутаешь  ни  с чем!  В  сочетании  со  своеобразной
отчужденной манерой держаться  и говорить,