ралось двадцать пять человек, двое задержались  по  неизвестным причинам.
Самоубийцы  выделили  из своей  среды  руководителя, отставного  прапорщика,
который построил  их,  пересчитал  и  повел  строем на  огромный  поселковый
пустырь ставить  палатки и готовиться  к ночлегу. На  двадцать пять  человек
оказалось  девять  гитар, четыре балалайки и баян  фирмы Рассвет. Помирать -
так с музыкой.

     На громкие звуки  музыки  пришел участковый  милиционер. Ему объяснили,
что  народ приехал кончать  с  собой и перед смертью веселится.  Участковому
выдали две бутылки водки,  упаковку пива "Столичное", палку сухой колбасы  и
денег  на опохмел. Участковый посмеялся, побалагурил и  сказал, что компания
очень хорошая и душевная. Он выяснил, что самоубийство назначено на два часа
дня на послезавтра, и обещал, что обязательно придет и застрелится вместе со
всеми  из  табельного пистолета.  И  ушел,  посмеиваясь.  Музыка  и  выкрики
слышались до глубокой ночи. Из двух или из трех палаток  всю ночь доносились
приглушенные стоны - там занимались любовью.

     На следующий день утром из рейсового автобуса вывалилось два человека с
палатками  за  плечами  и  стали  расспрашивать местных,  где  тут находится
палаточный городок для самоубийц. Местные, уже знавшие  все  детали  со слов
пьяного участкового, показали пальцем в направлении пустыря,  откуда тянулся
костровой  дым.  Народ  завтракал и  знакомился  друг с  другом, рассказывал
истории и травил анекдоты.

     Попробовали  поузнавать друг  у друга, почему и  отчего каждый  их  них
решился на самоубийство, и  неожиданно выяснили, что никакой особой  причины
кончать с собой ни у кого, в общем,  нет. Живут как все,  не лучше и не хуже
остальных. Просто все надоело хуже  горькой  редьки.  Тем временем, к лагерю
подошли еще четверо с палатками и сказали, что решили примкнуть к  гуляющим.
Им ответили,  что  народ собрался  не гулять,  а  кончать  с собой.  Двое из
подошедших  в  испуге убрались  подальше, а двое  повздыхали, а  потом вдруг
сказали, что так, пожалуй, даже и лучше. И остались.

     Потом пришел один местный, опухший от пьянства, сумрачный и хмурый.  Он
сказал, что  у него  загуляла с соседом жена,  и что  он желает примкнуть  к
компании и покончить  с собой вместе со всеми. Но ему велено было  убираться
вон. Жена  погуляет и придет назад,  а  если не придет, так  найдется другая
жена или просто сожительница, и что по таким мелочам кончать с собой стыдно.
Вот когда не будет совсем никакой  причины - тогда и придешь! И прогнали. На
выходе  с  пустыря  к  только  что  прогнанному  несостоявшемуся  самоубийце
метнулась женская фигура, упала и забилась в ногах.

     Двадцать девять человек решили кончать с собой следующим образом:

     Три  человека   привезли  с  собой   охотничьи  ружья  и   намеревались
застрелиться.  Два  человека  пожелали покончить с собой при  помощи режущих
инструментов.  Один  собирался  воткнуть  себе нож  в  сердце,  а  другой  -
перерезать себе горло опасной бритвой. Четверо  пожелали утопиться. Человек,
приехавший  на  Запорожце, вынул  из багажника ящик, заполненный бутылками с
уксусной эссенцией и сказал, что выпьет всю. Двое примкнувших возразили, что
дозы хватит  на  троих  как минимум,  и  таким образом компания из  тех, кто
должен  был отравиться,  увеличилась до трех  человек. Остальные  семнадцать
человек  решили повеситься. Поскольку на  пустыре было  всего три подходящих
для повешения дерева  и  один  беспризорный  столб  с  перекладиной,  но без
проводов, вешающиеся договорились между собой вешаться гроздьями - по четыре
человека на каждом дереве и пять человек на столбе.

     Народ  стал  деятельно готовиться к массовой отправке  в  иной  мир.  С
окраины  пустыря прикатили громадную железную бочку для  тех,  кто собирался
утопиться, залатали ее и наполнили водой.  Стреляющиеся почистили и зарядили
ружья,  а вешающиеся  весело возились  с веревками,  репетитуя одновременное
спрыгивание с тарных ящиков, просунув головы  в  одну петлю. Тот, кто должен
был зарезаться, задумчиво-весело водил себе по горлу тупой стороной бритвы и
подмигивал висельникам. Те в ответ шутили и смеялись.

     Вечером  у  костра опять  расплакались  гитары, зазвенели  балалайки  и
надрывно терзал душу баян. Народ пил, пел, смотрел на угли костра и угощался
печеной картошкой. Участковый обнимал прапорщика, хлопал  себя  по кобуре  и
говорил, что  он  не подведет.  И  уснул на траве у костра. Из палаток опять
раздавались стоны -  на  этот  раз любовью  занимались,  кажется, все,  кому
хватило пары. Один,  правда,  совсем  не лег  спать.  Он всю ночь  ходил  по
пустырю, смотрел на звезды и читал вслух стихи.

     На  следующий день в  два часа дня, как и было  уговоренно, все привели
себя  в  порядок,  умылись,  причесались,  переоделись в  парадную  одежду и
собрались  в  круг.  Все  взяли  друг друга  за  руки,  чтобы  почувствовать
напоследок тепло чужих рук и запомнить это тепло навсегда, и посмотрели друг
другу в глаза пристальным, ободряющим  взглядом. Этот взгляд  был  так ясен,
так ярок и осмыслен, как никогда прежде,  когда жизнь казалось бессмысленной
и никчемной. Теперь все они знали, что смысл жизни  заключен  в торжестве ее
окончания, и  это  торжество они решили разделить  друг с  другом как  можно
скорее, не желая откладывать на потом.

     Лица людей были серьезны и  сосредоточены,  и каждый старался  скрыть в
своем  лице какие-то лишние,  ненужные  заботы,  которые могли  кощунственно
осквернить последние  минуты.  Человек  - это  кладовая  неизведанных  тайн,
которыми чрезвычайно трудно поделиться, да и смысла делиться нет, потому что
никому до них нет никакого дела. Вот и в последний момент каждый вспоминал о
тех  мыслях и чувствах, которые он так и не  смог поверить другим людям и не
поверит уже никогда. Об этих  чувствах  должен был рассказать их  прощальный
взгляд  в глаза друг  другу. Этот последний, глубокий и искренний взгляд был
нужен, как последний вздох перед  смертью, чтобы уверить  друг друга  в том,
что  то,  что они не смогли вверить  вверить  своим ближним  в  течение всей
нелепой, суетной жизни, они вместе вверяют  смерти,  которую им всем надоело
так долго ждать.

     А потом пошла потеха. Двое мужчин и две женщины одновременно  нырнули в
бочку и пускали пузыри.  Бочка дрожала и  всхлипывала. Три человека из числа
будущих  висельников  придерживали ноги  утопающих,  не позволяя  им вылезти
наружу  и  остаться в живых.  Минуты  через две-три ноги  утопших обмякли, и
бочка  стихла. Тем  временем трое усердно пили уксусную эссенцию, наливая ее
из бутылок в чайные  стаканы, вопя и морщась. Три выстрела в крайней палатке
грохнули  почти одновременно,  вышибив  мозги троим  обладателям  охотничьих
ружей. Человек, собиравшийся зарезаться, выступил вперед с кривой усмешкой и
побелевшим лицом. Он снял куртку, улегся на камень,  уставил в  него длинную
рукоятку своего свинореза и четко налег на лезвие серединой груди. Изо рта у
зарезавшегося пошла обильная кровавая пена клочьями. Второй лег рядом с ним,
сперва для верности  вскрыл себе вены на руках, а потом резанул себя бритвой
наотмашь - вначале почему-то по глазам, а  затем по  горлу. Он долго хрипел,
бился  и  булькал  кровью, пытался полоснуть себя  еще раз, но  не мог из-за
подступивших  судорог.  Наконец семнадцать вешающихся  четырьмя гроздьями по
знаку участкового милиционера  одновременно бросились с ящиков вниз и начали
биться в петлях, выпуча глаза и вывалив посиневшие  языки. Трое отравившихся
уже  валялись на  траве  с шапками пены у рта  и кровавым поносом в  штанах,
скрючившись от судорожных спазмов.

     Участковый  милиционер  вынул  из  папки  чистый  лист  и  стал  писать
протокол, посматривая на  мертвых  самоубийц. Писал  он долго, часа полтора.
Закончив и поставив  дату и подпись, он убрал протокол в кейс, сел на  него,
вынул  из  кобуры пистолет, зажмурился с отчаянно-счастливым  выражением,  и
разнес себе голову выстрелом.

     На пустыре стало тихо,  грустно и неуютно.  Вечерело, и давно пора было
обедать, но никто не разводил костра,  не  шутил, не смеялся и не пел песен,
потому что все тридцать человек  были мертвые, а  мертвые не обедают и песен
не  поют. Всю  ночь  палатки простояли пустыми,  в угрюмой тишине.  Никто не
занимался в них любовью, потому что мертвые любовью не занимаются.

     А ближе к утру  произошло  вот что:  зарезавшийся  ножом  зашевелился и
неожиданно встал, беспокойно  озираясь. Он вынул нож  из груди, отряхнулся и
пошел  срезать  с  деревьев  и  столба   гроздья   с   повешенными.  К  нему
присоединился помогать  второй, тот что  зарезался  бритвой.  Застрелившиеся
ползали  по палатке, собирали  куски  черепа  и клочья  мозгов, заправляли в
голову. Отравившиеся обильно рыгали огненно-кислой отрыжкой, мотали головами
и  полоскали  рты.  Четырем утопленникам помогли вылезти из бочки, отхаркать
воду из легких и переодеться в сухое.

     Люди  приводили  себя в  порядок, укладывали  вещи, суетились, готовясь
разъехаться по домам, и стыдливо избегали соприкоснуться взглядом.  Никто из
них  не  радовался  неожиданному  воскрешению,  наоборот,  все  пребывали  в
глубокой и непонятной  печали. Давило одиночество,  терзала  грусть, убивала
душу тоска  и  омерзительно ощущение,  словно  каждый из  них  по  какому-то
роковому стечению обстоятельств совершил неслыханное предательство.

     Впрочем,  так  оно  и  было.  В эту ночь они все,  по воле прихотливого
случая, предали свою смерть, одну на всех - ту самую смерть ради которой они
здесь собрались. Эта смерть объединила их между собой, но ненадолго. Почему?
Наверное, смерть не любит нетерпеливых...

     Как чувствует себя  люди, которых отказалась принять вечность? Как жить
им  теперь, чем им дальше жить, как смотреть друг другу  в  глаза? Наверное,
лучше об этом не думать.  Наверное, есть смысл терпеливо жить и дожидаться в
одиночку своей  смерти, которая придет и поможет тебе поверить вечности свои
глубокие и сокровенные, никому не нужные тайны, до которых всю твою  длинную
и трудную жизнь никому не было никакого дела.



        "Александр Шленский. Игровая площадка"

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Александр Шленский
     WWW: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/ Ў http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/
---------------------------------------------------------------



     Ну что, сынок, ты опять меня не послушал! Ах, до чего же непослушны эти
дети, просто  наказание!  Я  ведь  привел тебя сюда  и оставил тебя здесь  с
условием, что ты будешь спокойно играть, ни во что не будешь вмешиваться, не
будешь наживать себе здесь  друзей и  врагов -  просто  немного поиграешься,
поразвлечешься и потом быстренько отправишься домой, к отцу. Мы договорились
с тобой, что я  позволю  тебе маленько позабавиться где-нибудь  подальше  от
дома, если  уж тебе так  скучно в доме у  отца, где  царит  гармония, мир  и
порядок. Мне также хотелось показать тебе что-то  интересное и поучительное,
чтобы ты узнал  что-то  новое для  себя,  а заодно понял, что многим живется
вовсе не так хорошо, как тебе со своим отцом, который тебя любит.
     Но  вспомни,   сынок,  когда  я  отправлял  тебя  сюда,  я  ведь  очень
настоятельно  просил  тебя не  проникаться к  тем, кого  ты  здесь  увидишь,
никакими чувствами, потому что проникнувшись чувствами к тем, кого ты увидел
рядом с собой, ты захочешь как-то им помочь, а помочь им, к сожалению, никак
нельзя. А  ты все-таки не  послушался меня и решил сделать все  по-своему. И
посмотри, как тебя отблагодарили за помощь? Ведь на тебе живого места нет!
     Ну ладно, это мелочь. Меня больше беспокоят твои  душевные раны. Ведь с
тобой не  просто  расправились  публично  и подвергли  жестокой  и  позорной
экзекуции, но тебя еще и предали впридачу. Вернее, сперва-то тебя и предали.
Ну, это уж как водится - не тебя первого, не тебя  последнего.  Конечно, они
не все такие, то есть не  каждый из них предатель, и  не каждый может  стать
предателем, но  даже я,  твой  отец, который гораздо опытнее тебя, не всегда
могу  отличить,  кто из них есть  кто, и  кто кем  может  стать в подходящей
ситуации.
     Ты понимаешь, сынок, мне бы следовало тобой гордиться, но  меня  сейчас
больше занимает другое чувство: мне больно за тебя. Я ведь  их знаю давно, с
самого их рождения, - знаю, чего от них ждать, знаю, что  неразумны они, как
неразумны  все дети, и  коварны они детским  жестоким коварством, и страдают
они гораздо больше не  по воле  внешних  обстоятельств,  а  от  собственного
несовершенства, а может быть напротив, от  избытка совершенства - это смотря
как понимать совершенство.
     А  совершенство  не  может  быть ни  вечным, ни всеобъемлющим,  ни даже
единой сущностью, и поэтому я понимаю его в разное время по-разному, в связи
с чем мне  и действовать  приходится  также по-разному. И  в зависимости  от
этого,  те,  с  кем ты  общался  в  последнее время,  принимают меня  то  за
повелителя света и добра, то за хозяина тьмы. И в  том и в другом случае они
ошибаются,  ибо  я  несу ответственность  за развитие Вселенной  в  целом  и
стараюсь сделать это развитие сбалансированным и динамичным, но я отнюдь  не
несу ответственности за благоденствие каждого в каждой части Вселенной.
     И  ты,  сын,  тоже  ошибаешься  относительно   моих  намерений  и  моих
возможностей Более  того, ты  и их  ввел относительно  меня в заблуждение, в
коем они теперь будут пребывать весьма долго. То, что  ты увидел, и те, кого
ты увидел -  это самое интересное и значительное, что мне удалось  создать с
тех  пор  как я  приступил  к  своим обязанностям. Совокупность  того, что я
создал,  весьма  совершенна,  но   каждое  из  моих   творений,  взятое   по
отдельности,  отнюдь  не  обладает  тем  совершенством,  каким  обладает вся
совокупность. Сперва  меня это беспокоило,  но  вскоре я  к  этому привык  и
теперь знаю уже наверняка, что исправить их невозможно, а нужно воспринимать
их такими, как они есть, да и не нужно их исправлять,  можно  только сделать
хуже.
     А ты  увидел их впервые, и  поэтому  тебя так  сильно тронула их  жизнь
столь  отличная от  твоей. Наверное, я  зря тебя оставил наедине  с  ними  и
отлучился так надолго.  При мне бы они с тобой  такого не сделали  - они бы,
конечно,  не  постеснялись,  но по  крайней мере,  просто  побоялись бы тебя
тронуть, если  я был  бы рядом  с  тобой.  Но  ты  и этого не захотел,  тебе
непременно хотелось  остаться там одному. Ты думаешь, сынок, что они поняли,
о чем ты им  говорил? В громадном большинстве своем  они этого не  поняли  и
никогда не поймут, потому что то, что ты говорил - это очень просто, слишком
просто для недоброго,  изощренного ума,  и поэтому никто из  них никогда  не
будет в  силах постоянно следовать твоим  словам и твоим мыслям. Ты подумал,
что слова  мира, добра и любви им неведомы и решил сказать им эти слова, так
чтобы услышали  все. Ты  сказал все, что хотел, тебя услышали  все, кто мог,
твои слова запомнили и будут помнить еще долго.
     Но скажи мне, сын,  после всего, что ты  сделал, что изменилось  в этом
мире? Я ведь учил тебя, что никогда  не  следует вкладывать в  игру  слишком
много чувства, потому что  в этом  случае невозможно выиграть игру. Ты играл
слишком увлеченно. Более того, ты хотел поменять правила игры, а этого никак
нельзя было делать, потому что правила поменять почти  невозможно, да и  нет
никаких гарантий, что новые правила  будут лучше старых.. А игрока,  который
играет  не по  общим  правилам, и во  всеуслышание утверждает  новые,  могут
побить и свои, и чужие. Что, собственно, с тобой и сделали.  Все твои усилия
и  попытки  усовершенствовать игру привели к тому,  что  немного  поменялись
правила, но  суть игры от этого ничуть не  изменилась. Разве так трудно было
это понять, сынок? Почему ты не спросил меня!
     Пойми, бедный мой сын, твое сердце простое, доброе и  бесхитростное, ты
не глуп, но твой  ум подстать  твоему сердцу.  А у тех,  кто  родился здесь,
другое  сердце и другой ум. Я скажу тебе еще одну вещь, сынок. Трудно им, но
в их несовершенстве  - их спасение и  их совершенство. Ты должен понять, что
им  необходимо  бороться  за свою жизнь,  они так  созданы.  И они борются с
природой,  борются  также  и друг  с другом  - борются,  чтобы выжить, чтобы
занять свое место под солнцем. Ты столь совершенен, мой сын, что если бы они
были  под  стать  тебе,  они  перестали бы бороться  и умерли все  как один.
Поэтому они и не поняли твоих слов, и не могут их понять.
     Понять твое  слово для них -  значит умереть, и многие, послушав  тебя,
умерли в  надежде  обрести  совершенство после  смерти,  и мне  пришлось ими
заниматься, отрываться от других неотложных дел, потому что ты обещал им мою
помощь после  их  смерти, не  спросясь меня.  Я  больше  не позволю тебе так
самовольничать, сын. Ты еще мал, и ты не можешь распоряжаться моим временем,
у  меня очень  напряженный график. Твой отец много  работает, и ты не должен
был вмешиваться в его работу без спроса.
     Постарайся  понять  самую  важную  вещь, сынок.  Те, кто  живет  здесь,
созданы совсем на иных принципах, чем ты. Ты - уже сейчас само совершенство,
а жизнь тех, кто живет  здесь -  это вечный поиск абсолютного  совершенства,
возможно бесплодный  и бесконечный поиск, но абсолютно  необходимый для моих
целей. Это -  моя творческая лаборатория,  я черпаю  из нее  самые блестящие
идеи, я применяю их всюду за пределами этой лаборатории,  но именно здесь, в
самой  лаборатории,  я  их применить  не  могу,  потому  что  тогда  искомое
совершенство  будет найдено  досрочно, а значит,  утеряно навсегда,  и поиск
остановится навечно, и тогда все живое умрет, а все движение прекратится. Их
спасение, наилучшее условие их жизни и их успешного развития - это идеальный
баланс любви и ненависти, силы и бессилия, доверия и предательства, дружбы и
вражды, притяжения и отталкивания, созидания и разрушения.
     Ты нарушил этот баланс, и  всем, кто  искренне  тебе  поверил, пришлось
умереть,  ибо  нарушение  этого  баланса  в пользу  только любви  или только
ненависти  есть гарантированная смерть для тех, кто  здесь живет. Я отправил
тебя  сюда поиграть в надежде, что  ты просто послушаешься меня и не станешь
ничего  менять  из того,  что увидел. У  меня не было ни времени, ни желания
рассказывать тебе о том, что у меня  здесь происходит, и  каковы мои замыслы
относительно всего того, что ты здесь обнаружил. А ты ничего  здесь не понял
и решил все переиначить по своему.
     Тебе не ведом  баланс ни в чем, сын мой, ибо ты есть воплощенная любовь
и  справедливость,  то   есть,  так  или  иначе,  воплощенная  крайность,  а
крайность, даже  самая  совершенная, не  может заменить  собой  все. Ты есть
совершенство в самом себе, ты есть единственная живая и абсолютная любовь, и
за это я так тебя люблю. Но твоя трагедия, бедный мой сын, произошла оттого,
что любовь и смерть для тех, кто живет здесь - это одно и то же. Вот поэтому
ты и сам сейчас мертв.
     Я понадеялся, что  твой разум  защитит тебя, но  твоя любовь  оказалась
сильнее разума. И здесь, в этих условиях, дотоле тебе неведомых, твоя любовь
убила  тебя.  Конечно,  это  моя  вина, я не должен  был оставлять  тебя без
присмотра на такой долгий срок. Впрочем, если бы твой разум оказался сильнее
твоей  любви, ты мог  бы  проникнуться  презрением  и ненавистью  к  здешним
обитателям, увидев  их пороки  и их несовершенство. Ты мог бы заразиться  от
них этой ненавистью, и она убила бы твою душу также верно,  как  твоя любовь
убила твое тело, и это было бы много хуже, чем теперь.
     Но  теперь  все  закончилось  сынок,  и  я сейчас  сниму тебя  с  этого
отвратительного креста, исцелю твои раны, верну тебя к жизни и возвращу тебя
домой,  к любящему