ак на меня
действует?  Да  нет - скорее,  это от  одиночества!  Я ведь  и музыку привык
слушать только вместе с ребятами. Хотя нет, я и один тоже довольно часто  ее
слушал. А может, я разучился музыку слушать, пока жил у Ленки? Все-таки пять
лет! Скорее всего. Хотя нет, еще не совсем разучился. Слушаю конечно. Просто
как-то общая тоска развилась  в организме, наверное еще и от этого музыка не
всегда идет  по кайфу.  Ладно, пора спать  ложиться.  Опять третий час ночи,
е-мое!
     07.04.98
     Сегодня босс вывозил нас в греческое кафе на общий ланч. Это делается в
каждой  группе, не реже  чем раз в  месяц.  Босс  только  выбирает  наиболее
удобные дни и назначает время. Платит компания. Это тоже какая-то программа,
которая  называется  то  ли employee  retaining то ли  как-то  в этом  роде.
Короче, по-нашему это бред и дебилизм. Компания организует эти  мероприятия,
чтобы  создать дружественную  атмосферу для работающих и  приятные отношения
между ними самими  и  между ними  и компанией.  Чтобы все  хорошо  работали,
дружили и никто не удрал к конкурентам.
     Во время  такого  ланча считается хорошим  тоном  оживленно балагурить,
держаться непринужденно и весело, чуть-чуть немного даже развязно или вернее
отвязанно,  но без грубости и  полного  ошаления. Здесь  классно  это умеют.
Можно только позавидовать. Я стараюсь во всем подражать, но только все равно
чувствую, как-бы даже  со  стороны, свою скованность и зажатость. Это то, на
чем наших людей всюду ловят почти  безошибочно.  Редко кому удается от  этой
советской зажатости избавиться напрочь. Ну я, конечно, зажимаюсь еще и из-за
языка. Народ говорит о спорте, о  светских  сплетнях, всякой другой фигне, о
которой  я не имею  никакого или почти никакого представления. При моем  еще
далеко не свободном английском, я почти перестаю их понимать.
     Ел какие-то маленькие треугольные сухие блинчики. Так ничего, но ужасно
в  горле застревают, как  будто  промокашку  жуешь. И тут  меня пожалел один
мужик,  ему  было на вид лет пятьдесят. Он подсел ко мне и сказал,  что  его
зовут Виндалл Ком (или правильно написать Уиндалл). Он еще объяснил, что его
фамилия  - Comb -  это чем  причесываются. Ну  понятно, по-русски это  будет
Расческин. И еще он сказал, что  я совсем неправильно  ем  эти блинчики.  Их
обязательно  надо поливать  соусами.  Соусов  оказалось  десятка  полтора  -
сырные, молочные,  грибные, шоколадные, фруктовые. Удивляюсь,  как это я  их
сам не заметил. С соусами блинчики проскальзывали в горло на ура - как рыбка
у дрессированного морского льва. Виндалл поведал мне, что он когда-то изучал
русский  язык  в  колледже и  даже два раз ездил в командировку в  Ленинград
что-то устанавливать или налаживать, и  услышал там много интересных русских
слов,  которые  он  в колледже  не  изучал, и  которые  никто не  хотел  ему
перевести. Но он сказал, что все равно понял, когда их надо говорить.
     Меня, конечно, сразу пробило на ха-ха и я ему сказал: "Хорошо проверим,
что  ты  там  услышал.  Слышал  ты там  такое  слово  -  "жопа"?  На что  он
моментально ответил  по-русски:  "Сам ты  жопа!". Сказал  он это  с  сильным
акцентом, но все-же  довольно бойко. Хорошо это его в  Ленинграде научили! Я
припух,  завизжал  от  восторга и чуть  не упал  от смеха под стол. Всю  мою
зажатость как  рукой  сняло.  Народ  сразу  заинтересовался,  о чем  это  мы
поговорили  по-русски.  К сожалению, оказалось,  что кроме  этой фразы,  так
эффектно  и  вовремя  выданной,  Виндалл  мало что  помнит. Так что разговор
пришлось продолжить по-английски.
     Виндалл  сказал, что любит смотреть по  ящику новости про Россию, и что
он в шоке  от того, как там ездят  по улицам бандиты с автоматами  и  каждый
день  кто-то  в кого-то стреляет и  почти  всегда  попадает. Я  ему ответил,
перефразируя цитату из какого-то фильма, что у нас оружие имеют право носить
на улице только  полицейские и бандиты, а здесь в Техасе его может  купить и
носить  каждый, закон такой  есть.  И  здесь же  в  Техасе  закон  позволяет
выстрелить  в  человека  и  попасть,  и не быть  посаженным  в  тюрьму, если
докажут, что застреленный  погрозился вслух  убить  застрелившего.  Это  мне
ребята - Джим с Фрэнком - успели рассказать. Так что, сказал я Виндаллу, тут
у вас скоро в Техасе все друг  друга поубивают. И если мне кто-то надоест, я
его разозлю, а когда он скажет "я тебя убью, Вал", тут-то я его и застрелю.
     Виндалл на  это ответил:  зачем такие  сложности  - съезди  с человеком
отдохнуть в Мексику и стреляй  без предисловий сразу, как  останетесь  одни.
Потом приезжаешь назад и заявляешь,  что друг пропал, пока ты ходил в туалет
или  покинул его, зайдя в бар освежиться стаканчиком  чего-нибудь. Проверять
никто  не  будет.   Все  здесь  в  Техасе  так  и  делают,  когда  возникает
необходимость кого-нибудь убить. Я хотел было спросить  у Виндалла, скольких
друзей он  уже  отвез в Мексику,  но тут наш босс Дэвид посмотрел на  часы и
встал,  и все  тоже поднялись  как  по  команде и пошли  к выходу. А мне так
хотелось еще порасспросить Виндалла про  Мексику.  Я так  хочу  свозить туда
Ленку!
     Какой организованный народ эти американы! У нас вот фиг-два  так быстро
кончат базарить и оторвутся от халявы! Впрочем, я уже начинаю привыкать, что
они совсем другие, чем мы, и ничему не удивляться, а наоборот, учиться у них
и  стараться думать как они.  Думать, может быть и смогу, а вот чувствовать,
как они  -  навряд ли.  Для  этого  надо  тут родиться и вырасти.  Ну ладно,
сегодня  дневник. Рассказа не  получилось. Надо  идти жрачку  готовить, а то
опять  придется  бутерброды  жевать.  Ненавижу!  Сейчас  бы  тещиного  борща
навернуть бы!  Он  у нее классно  получается.  Ладно,  придурок!  Сперва  от
тещиных  порядков в Америку сбежал, а теперь  по борщу  скучаешь? Жри теперь
свою пиццу с грибами и молчи в две дырки или сколько их там в голове.
     15.04.98
     Сегодня поговорил с  Ленкой  по телефону. То ли рано было еще в Москве,
то ли не знаю  чего, но Ленка была  какя-то вялая и раговаривала медленно, а
минуты летели быстро. И говорили мы о какой-то ничего не  значащей ерунде, о
том,  что  Ленкина  сестра  поставила  новый спектакль,  а  у  Офелии  отрос
необыкновенно пушистый и  длинный воротник-жабо,  прямо как  у Шекспира.  Но
никакого намека на любовь  и тоску в Ленкином голосе не чувствовалось. Такой
себе  вялый голосок, чуть заторможенный. Может это я  от него  уже несколько
подотвык.  Ведь  американы  говорят,  как  из  пулемета  строчат,  и  я  уже
постепенно привыкаю к их скорости.
     Точно-точно,  я ведь  и родителям когда последний  раз звонил, мне  все
казалось,  что  они как-то  медленно  говорят. Но Ленкин голос  очень сильно
отличается от ее писем. Письма нежные и романтические, и по письмам, так она
без меня жить  не может.  Ну  так  если не  может  -  так  какого  черта  не
приезжает?! Нормальная самостоятельная женщина давно бы уже решила вопрос  с
матерью, нашла на кого  ее оставить и примчалась к  мужу.  А кстати, кого бы
она нашла? Сестра старшая в Питере режиссерствует, и ей  ни до кого и ни  до
чего,  она  домой  только  ночевать  прибегает,  и  то   не  всегда.  Больше
родственников нет, и как  вывернуться,  не шибко понятно. Но вообще,  почему
это я должен думать, как  Ленке вывернуться, в конце  то концов? Пусть  сама
думает, взрослая девочка, должна придумать что-нибудь.
     А  если не  придумает,  так я ее  подожду-подожду,  а потом и  ждать не
стану,  не ждать же ее всю жизнь!  Пошлю ее к черту  и женюсь на американке,
тогда, кстати, и вопрос с грин-картой отпадет в принципе. Правда, американки
мне не нравятся,  они  все какие-то  страшные, или очень толстые или худые и
сухопарые,  кожа  у  них   грубая,  штукатурки  на  лицах  побольше,  чем  у
воронежских девчат на танцах,  а  многие  вдобавок  носят огромные накладные
ногти  и  прочую  искусственную дрянь. Говорят они громко,  резко и быстро и
когда знакомятся, то здороваются за руку, как мужики.
     Все же непонятно, чего я хочу? Ленка говорит слишко вяло, американки  -
наоборот, слишком  резко. Сам наверное не  знаю, чего хочу.  Но ведь чего-то
хочу,  это  точно!  Одному мне с каждым днем  тошнее и  все тошнее. С другой
стороны, в Москве  бывало  время,  когда мне тоже чего-то  сильно  хотелось,
несмотря на то,  что  я жил  с Ленкой и  всегда спал с  ней в одной постели.
Наоборот, меня даже это сильно раздражало. Вроде как, живу с женщиной, место
занято, а я одинок и несчастен, как Робинзон на  острове, до того  как нашел
Пятницу. Интересно,  а занимался  Робинзон с  Пятницой любовью,  или они там
обезьянок трахали?
     Как-то  так  вышло,  что  Ленка со своим дурацким лечением от бесплодия
чего-то такого наглоталась, что  у нее неожиданно поломались  и  испортились
все  женские органы,  и она наотрез отказалась заниматься  со мной  любовью,
говоря что ей это  больно и неприятно. Когда я настаивал, Ленка вырывалась и
начинала  рыдать,  что  у нее  трагедия, что она больше  не  чувствует  себя
женщиной, и поэтому ей не до меня. Удивительное дело! Я неплохо знаю женщин,
и мне  доподлинно известно, что многим женщинам  удается  доставить приятное
мужчине, не используя женских органов вовсе, а  используя "вторичные половые
органы" - рот, попку, грудь,  руки  и все такое. И при  этом  они сами  тоже
что-то такое  испытывают, и  им бывает от  этого почти так же хорошо, как от
нормального процесса любви.
     Но Ленка оказалась не такая. При всем при том, спать она со мной хотела
все равно в одной постели, чтобы я ее грел. А я чувствовал себя все сквернее
и и  одиноче...  Или  одинокее? Тьфу, вот  какой  русский  язык дурацкий, не
знаешь, как  образовать  сравнительную  степень.  Короче, Ленка  из пылкой и
приятной   любовницы  внезапно  и  сокрушительно  превратилась   в   древнюю
старушку-вамира, которая подкрадывалась сзади и норовила засунуть холоднющие
руки  мне  за  шиворот, в  то время как я  сидел за  компьютером. Я существо
нервное  и  легко  возбудивое,  и  у  меня  от  этих  ледяных  прикосновений
разбаливалась голова. Я тут же  начинал орать, а Ленка - либо  плакать, либо
беситься от злобы.
     Много  раз я приказывал ей прекратить эти  измывательства и  греть руки
под  горячим  краном,  но  Ленкина  вампирская  тяга  к  живому  теплу  была
неистребима.  А в  постели Ленка тоже  постоянно  норовила  прислонить  свои
холодные как  лед стопы к моим теплым икрам, и от этого у меня  сводило икры
судорогой, напрочь пропадал сон, взрывалась от боли голова,  а скулы сводило
от ненависти,  и  мне хотелось Ленку  тихонько придушить  подушкой  прямо  в
койке,  а потом избавиться от ее трупа, выкинув  его с балкона на асфальт. Я
лежал в койке, увертывался от ледяных Ленкиных пяток, мысленно матерясь, и с
наслаждением   представлял   себе   полет   Ленкиного   трупа   с   балкона:
"Фр-р-р-р-р-р......Хрясть!  Ну,  слава  тебе  яйца - отмучился!..".  Если бы
только мне свозить  ее  тогда в  Мексику! Я  уверен,  я обязательно так бы и
сделал. Сбросил бы Ленку куда-нибудь в  такое место, чтобы никто не нашел. В
пропасть, в  водопад, в преисподнюю!..  Надо же, я никогда не думал, что мое
отношение к Ленке, без  которой  я  совсем  еще недавно  просто жить не мог,
вдруг  вот так  внезапно изменится. А изменилось оно потрясающим  образом: я
совершенно перестал чувствовать в Ленке женщину. Перестал настолько, что мне
казалось, что женщины и вовсе рядом со мной нет.
     Постепенно это "отсутствие женщины" стало  какой-то навязчивой идеей. Я
игнорировал Ленку  так,  как  будто ее и  не было. И  при этом  я не мог  ее
оставить и уйти от нее насовсем. Ведь я мог уйти к дяде Альберту, и он бы не
возражал. Но  я не  уходил,  я прилип, как пластилиновый гномик, и продолжал
мучиться и мучить Ленку.  Я боялся ее,  а  она меня.  Однажды  мы попытались
сблизиться, но  когда я, как изголодавшийся  кот, уже  хотел  наброситься на
Ленку и вонзить в  нее  свое оружие, она вяло, но решительно запротестовала,
что она еще  не готова, что  она вся чугунная, скованная и ригидная, что она
ничего не чувствует и совершенно не готова принять  меня внутрь. После этого
Ленка вяло повернулась в постели как параличная старуха, и мрачно подставила
мне  сутуловатую  дряблую  спину,   покрытую  неизвестно  откуда  взявшимися
розовыми  прыщами  с  белыми  гнойными  головками.   Безвольным,   апатичным
движением  Лена  повернула  ко  мне  голову,  наморщив  шею  в  гармошку,  и
попросила,  чтобы  я ее погладил минут десять: тогда, может, у нас  что-то и
получится.
     Неожиданно у меня возникло жуткое ощущение, как будто передо мной лежит
частично  уже разложившийся  труп,  с которым  мне  предстояло  совокупиться
телесно. И  в тот  же  момент  меня  пронзил  и перекорежил жуткий  припадок
смертельной тоски, отчаяния, злости и страха. Я рявкнул на Ленку, обозвав ее
тухлой селедкой, и с  размаху злобно всадил свою жесткую пятку в  деревянную
дверь комнаты ударом, техникой которого Эдвин  доводил нас на тренировках до
изнеможения.. Отбил пятку, а в двери от пятки осталась глубокая вмятина.
     На  крики и звук удара прибежала Наталья  Петровна,  ворвалась к  нам в
комнату и,  разумеется,  увидела  на диване громко  рыдающую  голую  Ленку и
голого  меня, прыгающего  по  комнате  и  держащегося за  пятку, и вмятину в
двери. Тещино лицо как-то жалко и болезненно искривилось, губы ее запрыгали,
она  беспомошно  отвела  руки  за  спину,  сделала  шаг  назад  и  наступила
любопытной Офелии, незаметно подкравшейся  поближе к месту событий, прямо на
лапу. Раздался громкий кошкин взвизг  и почти одновременно испуганный  тещин
вскрик.  Теща  подпрыгнула и, поскользнувшись  на  ковровой  дорожке, больно
ударилась  плечом об  угол шкафа в  коридоре.  Несчастная  Офелия  опрометью
промчалась  в  Ленкину комнату и испуганно  забилась в  щель между  стеной и
диваном, и потом долго отказывалась выходить.
     Короче, пострадали все, а больше всех - кошка Офелия. Она потом хромала
еще дня три, шарахалась от ног, отказывалась урчать, когда ее брали на руки,
а во  сне страдальчески всхлипывала. Наверное,  ей снились  страшные кошачьи
сны, может быть даже ей снилось самое ужасное существо на свете - фокстерьер
Чмок, любимец Ленкиной сестры, которого кошка боялась до истерики. У тещи на
плече надулся огромный синяк со ссадиной, и я помазал его йодом. У  Ленки не
сходило с лица скорбное выражение: казалось, оно приросло  к нему навек, как
приросла  широкая жизнерадостная  улыбка к  лицу баловня судьбы,  весельчака
Гуинплена, созданного воображением Виктора Гюго.
     А мои мучения  не только  не прекращались,  а напротив,  превращались в
настоящий  кошмар.  Мне  мучительно  хотелось  переспать  с женщиной.  Не  с
Ленкиным трупом, а с настоящей,  теплой, живой, веселой, солнечной женщиной,
излучающей тепло, ласку и веселье, с  мягкими,  теплыми ладонями,  пахнущими
травой и молоком,  с большими лучистыми глазами и бесстыдным  влажным ртом с
пухлыми губами, не устающими от поцелуев. Я пытался объяснить Ленке, что мне
жутко плохо,  что  я  пропадаю, что  мне срочно требуется помощь  по женской
линии, но Лена была озабочена и подавлена  своими  собственными проблемами и
глуха, как лунь.
     А потом Ленка вдруг неожиданно объявила, что уезжает к сестре на неделю
в Питер на майские праздники - смотреть  новый спектакль.  Она оставила  мне
какой-то пакет, попросив отдать его своей сотруднице по  имени Тина, которую
я раньше не видел. Что было в том пакете,  я уж даже и не помню, да это и не
важно. Помню, что Наталья Петровна разгневанно пыхтела как самовар, что я не
дал  Лене денег  на  поездку,  и  ей пришлось  собирать копейки  по  дому  и
одалживаться на работе. Я буркнул, что Лена сама взрослая девочка, и если уж
она планирует поездку, то  должна планировать и то, из каких источников  эту
поездку  финансировать.  Щадя  тещины  уши,  я  не  стал добавлять,  что моя
супружеская любовь и забота в данный момент находится в той стадии, что я  с
удовольствием выдал  бы  деньги дражайшей  половине  только  на эвтаназию  с
последующей  кремацией.  После  этого я  хлопнул дверью прямо перед  тещиным
носом и уединился в своей  комнате,  которую я  мог назвать "своей" только в
кавычках.  Именно в эти дни Моне удалось  уговорить меня  поехать в Америку,
поработать в  их Нью-Йоркском отделении. До этого  мне никуда далеко от дома
уезжать не хотелось. Но  чем дальше становилась от меня Ленка, тем  меньше я
чувствовал себя дома в ее квартире.
     Мне не хотелось проводить праздники в доме, который почти перестал быть
домом, мне хотелось смыться на эти дни как можно дальше из тещиной гостиной.
Поэтому  я собрался на  следующее  утро быстренько  отдать  пакет этой самой
Тине, а потом удрать из дому подальше на весь день - побродить по природе, а
вечером поехать  в Олимпийский дворец поглядеть на областные соревнования по
таиландскому боксу и ашихара-карате.
     Ну все, опять третий час.  Дописался. Завтра снова придется  гамбургеры
жрать.  Холодильник   пустой,   ничего  так   и   не   приготовил,  писатель
Толстоевский, так тебе и надо!
     13.05.98
     Давненько я не писал. Авралы, авралы... То базы данных валились одна за
другой, не успевал  востанавливать, то новые ящики  обувал софтом  -  короче
работы  до  фига. А  вот  сегодня на  работе сплошные  приколы.  Праздновали
арбузный день.  Каждому  сотруднику  выдали  по  два огроменных  арбуза,  не
круглых, а овальных, килограмм по десять каждый. Что я с ними  делать буду -
не знаю. Не сожрать мне их одному, это ежу понятно! А мероприятием номер два
на  день  арбуза  была  стрельба из водяных  пистолетов.  На этот  фан  было
выделено по расписанию сорок пять минут  рабочего времени. Весь народ  вышел
на улицу, на сорокаградусную жару и стрелялся из этих пистолетов, специально
взятых  напрокат  в  какой-то  фирме, ледяной  водой.  Визжали - индейцами и
просто   так,  орали,  вопили,  бегали,   прыгали  и  кривлялись.  Пистолеты
заправляли водой в большом пластмассовом чане. Потом, войдя в раж, стали там
друг  друга  топить.  Кое-кто  позавидовал  утопленникам  и  нырнул  в   чан
добровольно.  Места в  чане всем, естественно,  не хватило, и чтобы никто не
был  обижен,  несколько  добровольцев  стали  поливать  народ сразу  из трех
садовых шлангов. Шланг  специально  старались  направить  прямо в морду -  в
глаза или в уши, чтобы ослепить, оглушить, короче, чтобы мало не показалось.
Такой  вот  непонятный  фан. Я  принял  в этой  бестолковщине самое  горячее
участие, и только вылезши из  чана  и вылив воду из кроссовок, вспомнил, что
переодеться мне не во что. Так что мне потом пришлось садиться в раскаленную
дневной жарой машину и быстро ехать домой переодеваться.
     Ровно через сорок минут все опустили оружие, переоделись и чинно прошли
на рабочие места. Что  же  за  люди такие  эти американы, я  просто  торчу и
зависаю! Правда, потом они все же не выдержали и продолжили обливание уже на
рабочих местах, правда уже скромнее, тоненькими струйками, исподтишка, и уже
без  диких  и  страшных   воплей,  а  только  с  легкими   повизгиваниями  и
восклицаниями.
     Надеюсь, что сегодня я был достаточно friendy. Во всяком  случае, босса
я облил с головы до ног, и он меня тоже.

     18.05.98
     Сегодня  меня разбудили пейджером  в пять утра и призвали  к выполнению
авральных работ. Опять грохнулась одна  из многочисленных баз данных, филиал
в Аризоне остался  без информации, и оттуда сыпались отчаянные звонки. Часам
к девяти утра  я восстановил базу, и  Аризона затихла. Потом ко мне  подошел
босс и сказал, что после ланча я могу отправляться домой, что я и сделал.
     Спать,  правда, уже совсем  не хочется.  В  голове  слегка  шумит.  Что
скверно,  так это то, что  я  до  сих пор не научился  быстро просыпаться  и
быстро засыпать.  И поэтому  ранним утром,  толком не проснувшись,