нский. Желание умереть"

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Александр Шленский
     WWW: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/ Ў http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/
---------------------------------------------------------------




     Человек - удивительно  нелогичное  существо. Казалось  бы, с пониманием
этого  факта он должен придти к большему согласию с самим собой, к осознании
нелепости  собственных  желаний  и поведения  и попытаться упорядочить  их и
согласовать между собой.

     Но  как  выясняется,  согласовать самого  себя  с самим собой не так-то
просто.  И более всего это сказывается на отношении к смерти. В детстве и  в
ранней юности я боялся смерти. Не процесс умирания, не мучения, связанные  с
расставанием   с   жизнью,  а   именно  вечное   небытие,   которое   должно
воспоследовать за актом смерти, внушало мне неизъяснимый ужас.

     Это  был совершенно иррациональный страх, с которым  почти нельзя  было
бороться.  Никакие  приятные мысли  -  например,  о  предстоящем  свидании с
любимой,  о  возможности  заработать  много   денег,  о  перспективах  стать
знаменитым - ничто  из этого не помогало от этого постыдного страха, который
раз в месяц непременно охватывал  меня среди ночи, заставляя стискивать зубы
и  подолгу  держаться за пульс, считая  одно  за другим частые  вздрагивания
лучевой артерии под  тонкой кожей  запястья - сколько их  еще осталось, этих
ударов? Что станет со мной после того как эта жилка перестанет вздрагивать?

     В  те годы  жизнь телесная и ее радости еще  занимала  в моем  сознании
гораздо более места, нежели жизнь непосредственно духовная, и от того смерть
воспринималась  прежде всего как лишение этих радостей  и  казалась ужасной.
Как же так  -  я, такой молодой  и  жадный до  удовольствий, даримых жизнью,
привыкший  их получать,  когда-то  перестану  не  только  получать  приятное
ощущения от жизни, но и вообще, любые ощущения.

     Становясь  старше, я все  более и более рассматривал смерть как предел,
который не  дает человеку времени для постижения  сути  вещей, для духовного
самосовершенствования, и это также казалось и  обидным,  и  страшным. Но это
был  уже совсем  другой  страх - страх  не  успеть, страх умереть раньше чем
сумеешь постичь самое главное в жизни, соприкоснуться с истиной. Умереть, не
познав  истины,  тоже  страшно,  но  этот  страх  уже  не  вызывал  животные
содрогания тела, боящегося умереть,  а только горечь,  доходящую  до  легкой
степени скорби.

     Наконец,  оказавшись  в  эмиграции  и  скоропостижно  объевшись благами
потребительского  общества,  я увидел  насколько  быстро  насыщаем  человек,
чересчур умный и  неоправданно глубокий, вещами и услугами, предназначенными
для того, чтобы дать поверхностное телесное удовольствие, не оплодотворенное
ни работой мысли, ни эстетической оценкой.

     Промышленная  эстетика  вещей,   сделанных  по  единым   стандартам,  и
профессиональная  этика людей,  удовлетворяющих  мои  потребности за деньги,
вызвала у меня не ощущение комфорта, как у большинства приезжающих  в США, а
глубокое разочарование, ощущение тотальной фальши и отторжение. Я в принципе
могу купить, но не  хочу нового, еще более совершенного  телевизора,  потому
что по нему гонят туфту. Я не хочу нового удобного телефона, потому что не с
кем  вести  душевных  разговоров,  я не  хочу покупать  пищашую,  пиликающую
электронику,  потому что  она только нервирует  меня, а сервисы, которые она
дает, мне не  нужны. Я не хочу покупать новую, красивую одежду,  потому  что
хочу, чтобы видели во мне,  а не на мне,  но  всем наплевать и на то,  и  на
другое.

     Когда все общество вокруг озабочено только двумя вещами: как заработать
денег на развлечения, и как на заработанные деньги  получить больше комфорта
и  удовольствия,  к  сердцу  медленно  и  неуклонно  подступает  тоска.  Это
происходит не вдруг, а постепенно, незаметно, но неуклонно прогрессирует все
больше и  больше,  как раковая опухоль, которая сперва  никому  не видна, но
рано или поздно вырастает до огромных размеров и душит породившую ее ткань.

     И   когда  эта   тоска  прорывается  на  уровень  сознания,  становится
совершенно очевидно, что  смысла  в жизни никакого нет,  ибо если бы он был,
люди  искали  бы  именно  его,  а не крутились  все  как  один  в  конвейере
"заработок - удовольствие". Когда все вокруг живут именно  по этим правилам,
а ты  сам  живешь  по совершенно иным, становится понятным,  что  жизнь твоя
совершенно излишняя, они никому не нужна,  и  все попытки  найти  ее смысл и
соприкоснуться с истиной абсолютно тщетны, ибо нельзя искать ее в  одиночку,
и нельзя быть лишь одному озабоченным ее поиском.

     И тогда начинаешь искать себе подобных, но находишь их, только для того
чтобы убедиться, что разговор о поиске истины всякий раз подменяется борьбой
авторитетов.  Утверждение  своего авторитета есть  не  что иное как один  из
сортов  поверхностного удовольствия,  от  поисков  которого пытался убежать.
Многократное  и   бесполезное   бегство  от  того,   чего   убежать  нельзя,
изматывающий темп  жизни, заставляющей делать множество вещей - работать  на
дурацкой работе, или того хуже, эту  работу искать, общаться с неинтересными
людьми на неинтересные темы,  - вызывает  все  большую  усталость и  желание
забыться сном. Долгим сном. Долгим как смерть.

     Мне  хочется  умереть,  потому  что жизнь представляется мне совершенно
бессмысленным занятием. И  даже  не потому что я оказался слаб,  и  не  могу
поднатужиться   и   понять   какие-то   вещи  поосновательнее   и  поглубже,
соприкоснуться с истиной. Усталое тело, гудящая  голова, ноющий позвоночник,
боль  в мышцах  предплечья, сведенных компьютерным спазмом от  многочасового
сидения за  клавиатурой говорят: зачем тебе все  это надо?  С  кем  ты  этим
поделишься? А если не с кем, то ты с этим  и умрешь. Не все ли тебе равно, с
чем  тебе  умирать?  Ведь смерть - это вечное небытие, и тебе не понадобится
собранный тобой багаж.  Ты все равно оставишь его перед тем как сесть в свой
последний поезд. Так не мучай нас понапрасну -  умри сейчас, дай  нам отдых,
дай нам покой.

     И  вечное  небытие  уже  вовсе  не кажется  страшным, оно  не пугает, а
наоборот, странным  образом притягивает, манит, кажется избавлением  от всех
разочарований,  от постоянной  боли  изношенного  тела,  от первых признаков
старения, от постоянной усталости.  Я беру свой любимый японский разделочный
нож, за  который  заплатил  семнадцать долларов,  медленно прикладываю его к
груди пониже  мечевидного  отростка, берусь двумя  руками за рукоять  и хочу
нажать  со  всей силы, чтобы лезвие вспороло аорту, чтобы моя горячая  кровь
излилась через  рану тугими толчками,  и  чтобы наступил долгожданный вечный
сон.

     Я  медленно  усиливаю  нажим,  показывается  первая  крохотная капелька
крови.  И  тут на меня внезапно  нападает нелепый животный  страх,  телесный
страх, страх процесса умирания,  страх физической  боли, вызванной процессом
насильственного  расставанием  с  жизнью,  несмотря  на явную  бесполезность
последней.

     Тело  начинает дрожать крупной дрожью, на лице выступает постыдный пот.
Я отнимаю нож  от груди  и  пробую на вкус  соленую кровь на кончике лезвия.
Потом  аккуратно споласкиваю нож в раковине, отрезаю им  кусок  швейцарского
сыра  и  медленно,  сосредоточенно  жую.  Затем накапываю в  стакан  с водой
тридцать капель валокордина, и глотаю залпом.

     Потом долго сижу  на корточках в  углу,  пытаясь унять дрожь в мышцах и
думаю от  том, что человек - удивительно нелогичное существо.  Я держу  себя
левой рукой за правое запястье,  и  тонкая жилка  под моими пальцами  бьется
частыми тугими толчками.
     March 2002
     Dallas, TX



        "Александр Шленский. Идиоты и Кролики"

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Александр Шленский
     WWW: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/ Ў http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/
---------------------------------------------------------------



     Все  умные  люди непременно напиваются, хотя бы  раз в неделю. Этим они
отличаются  от  идиотов,  которые  либо не пьют совсем, либо  не  выходят из
состояния хронического похмелья,  что  вобщем, одно  и то же. Вот  и я  тоже
однажды напился с какими-то девками, получив  гонорар за последнюю  изданную
трилогию, да только девки мои оказались не простые, а клофелиновые.

     Прочухался я, и как  только  понял, что я в реанимации, то сразу удрал,
чтобы суки реаниматоры  не  отвезли  меня  в морг.  После  реанимации всегда
отвозят  в морг, потому что патологоанатомам впадлу приходить в реанимацию и
делать  вскрытие  прямо  там.  Короче,  пока  я колбасился на  искусственном
дыхании со шлангами в аорте, я пропустил Великий Пиздец: умные люди, сколько
их  было,  поумирали   от  частых  запоев,  блядства,  философских  бесед  и
хронически ущемленного  самолюбия. Вся серия смертей произошла очень быстро,
как эпидемия чумы, за неделю другую. Выжили в результате одни идиоты. Идиоты
закопали мертвых в братские могилы -  по одной на каждый город, для экономии
бюджета, а потом занялись своими делами.

     Дел у идиотов  оказалось по  горло, потому что им пришлось прямо  сразу
начать исправлять все те упущения и безобразия, которые допустили  или  даже
специально развели умные люди. Первым делом идиоты отменили  аборты,  потому
что во-первых все равно хуже идиота никто родиться не может, а во вторых, со
смертью  всех умных людей просто не  осталось  никого, кто мог бы с  первого
раза  правильно  попасть  в  женскую  пизду  кривой  острой  железякой.  Все
абортарии  перепрофилировали в кролиководческие  фермы. Поскольку идиоты  не
могли  удержать  кроликов в клетках, последние  разбежались  по  городам,  и
сперва  погрызли все  кусты, деревья  и телефонные кабели, а потом от голода
стали  свирепы,  пожрали всех  собак,  крыс  и городских тараканов  и  стали
набрасываться на людей.  Идиоты  посовещались и  решили восстановить аборты,
которые  все равно продолжали  делать подпольно чайными ложками и ручками от
швабр. Аборты восстановили, но от кроликов уже так и не избавились.

     Затем был  запрещен минет на  том  основании,  что сосать  хуй -  очень
неблагонравное  занятие. Леденцы сосать  тоже запретили,  а  также жвачку  и
сигареты.  Чтобы  не  напоминали  о  минете.  После минета  запретили  также
карточную игру, настольное  домино, косметику,  лотерейные билеты,  короткую
одежду,  математическую   лингвистику   и  все   алкогольные  напитки  кроме
Жигулевского  пива.  Хотели  запретить  Интернет,  но  никто  не мог  толком
объяснить,  что  это  такое.  Поэтому  решили  не  запрещать.  Нахуй  что-то
запрещать, если и  так этим никто не  пользуется. Также было всем  строжайше
запрещено  ругаться  матом. А никто и не ругался,  потому что  все, кто умел
ругаться матом, умерли во время Великого Пиздеца.

     Затем закрыли  и забили все общественные туалеты,  поскольку в них были
обнаружены нестираемые  и несмываемые неприличные  надписи, несовместимые  с
общественной моралью.  После  того как  народ  обоссал  все  стены,  углы  и
бесхозные  подвалы, решили перевести Жигулевское  пиво  в  брикетную  форму.
Ссать стали  значительно меньше, но брикетное пиво оказалось некачественным,
и люди были вынуждены садиться срать на каждом углу. При этом их часто рвали
зубами за  жопу  озверевшие кролики. Если  бы это были нормальные  люди,  то
обязательно начался бы всеобщий бунт, но поскольку остались  одни идиоты, то
никто даже и не подумал  проявить возмущение  в коллективной форме. Это ведь
так только фигурально выражаются,  что  "все  идиоты", а  все  дело как  раз
именно в том, что каждый идиот сам по себе.

     В   то  же  самое   время  кролики  неожиданно  проявили  коллективизм,
построились в стаи, выбрали  себе предводителем  дрессированного  тюленя  из
приезжего цирка, и взяли штурмом  склад брикетного пива в городе Армавир. Их
примеру  последовали  кролики  в  Кустанае, Ижевске,  Калуге,  Новотроицке и
Ростове-на-Дону. Затем явление приняло повальный характер. Под  воздействием
брикетного  пива  Кролики увеличились в  размерах  до  средней  человеческой
особи,  научились произносить вслух человеческую речь, а затем уравняли себя
в  правах  с Идиотами  в  законодательном  порядке. Идиоты  не возражали.  У
Идиотов были  свои проблемы:  они продолжали исправлять  ошибки,  допущенные
умными людьми. Идиоты  ввели цензуру на средства печати, хотя самих  средств
печати  к тому  времени  уже не осталось, поскольку  никто не  знал,  как их
починять,  и они развалились на  кучу  никому  не понятных  железок и липкой
пластмассовой дряни. Средства печати заменили переписчиками, но никто из них
не знал, что переписывать, и поэтому  каждый писал из  головы всякую  хуйню,
которую  кроме цензоров никто не  читал, да и сами цензоры только делали вид
что читали, а так - конечно же, отлынивали.

     Таким образом уцелевшее человечество стремительно приходило в упадок, в
результате чего  на  следующих  по  сроку  выборах партия Кроликов  одержала
внушительную  победу.  Придя к  власти, Кролики отменили  цензуру, и  города
заполонили нищие безработные цензоры. Одичавшие цензоры грабили прохожих,  а
в городе  Армавире они построились в стаю,  взяли в  предводители начальника
отдела  по  охране  государственных тайн  в печати  и  взяли  штурмом  склад
брикетного  пива,  а  обожравшись,  устроили  еврейский  погром.  Выяснилось
однако,  что  все евреи  умерли во  время  Великого Пиздеца, поэтому  вместо
евреев пострадала местная  община Кроликов, которых обвинили в пособничестве
мировому сионизму и жестоко отпиздили.

     В  ответ Кролики  отловили цензоров и выпустили их в  лесотундре, ввели
закон  о запрещении  абортов и ограничили Идиотов в гражданских  правах. Все
абортарии были  перепрофилированы  в фермы  по разведению идиотов. Поголовье
идиотов  ограничили  в  размере и  стали  содержать  в  клетках,  на  научно
сбалансированном  рационе, состоящем в основном из  брикетированного  пива с
витаминными  биодобавками.  Кролики   починили   средства   печати,  освоили
Интернет, проложили  тоннель из Екатеринбурга  в Сиэтл,  отправили  посла  в
Израиль,  расшифровали  старые архивы и  научились ругаться матом.  Идиоты в
неволе окончательно  деградировали, перестали произносить вслух человеческую
речь и уже почти  забыли, что раньше жили  где-то  еще,  помимо  абортариев.
Недавно Кролики занесли идиотов в Красную Книгу

     Кролики заключили  с США договор о Противоракетной обороне, запустили в
космос совместный экипаж,  легализовали  проституцию, порнографию, публичные
дома  и легкие наркотики,  приняли закон  о  борьбе  с коррупцией, закон  об
отстранении  от  государственной  должности,  и  похоже, вообще стремительно
превращаются  в умных  людей.  Правда,  в  последнее  время  стали поступать
тревожные сведения  о  том,  что многие  из  представителей  Кроличьей элиты
сильно  страдают от частых запоев, блядства,  философских бесед и хронически
ущемленного самолюбия.

     Нельзя под  конец не заметить, что  сообщество мыслящих индивидов - это
чрезвычайно хрупкая и нестабильная  вещь. Такая  мысль имеет много оснований
для того  чтобы  прийти  в  голову,  и  одно  из них - это время от  времени
доносящийся из глубин лесотундры глухой и грозный цензорский рык.



        "Александр Шленский. Разумное, доброе, вечное"

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Александр Шленский
     WWW: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/ Ў http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/
---------------------------------------------------------------

        "Кактус,"
        "Потрогай кактус!"
        "Как нас немного,"
        "Как нас..."
        "Звуки МУ"

     Бесконечная  дорога, вымощенная неровным булыжником, протянулась  через
бурую холмистую равнину серой пупырчатой  змеей. Солнце недобро посматривало
из-за туч на согнутые спины и порепанные голые пятки. Тяжелые чугунные тяпки
неритмично поднимались и опускались в заскорузлых, обветренных руках, молотя
вязкую глинистую почву вокруг  отвратительных толстых  кактусов трехметровой
высоты.  Вонючий, душный ветер крутил  густую, мелкую желто-коричневую пыль.
Пыль кипела в воздухе, лезла в  уши, горло и нос, забивала  глаза  и оседала
ровным  слоем  на драную,  линялую одежду.  Кактусы были огромные, ядовитого
серо-зеленого  цвета,  жирные  и  невероятно  колючие.  Полоть  кактусы было
тяжело,  но  другой  еды не было.  Старики  рассказывали, что когда-то очень
давно, когда еще была зима, кактусов не  было, и все ели репу. Говорили, что
репа была вкуснее, но что значит слово "вкуснее", никто не знал.
     Подальше от  дороги,  за неровными  гребенчатыми холмами, дымил трубами
чугунно-литейный завод. Жирные клубы дыма сперва поднимались кверху, а затем
постепенно прибивались  вниз и смешивались с  пылью.  Один  старик с большой
волосатой родинкой на  щеке, бывало, тыкал в эту смесь дыма и пыли пальцем и
произносил загадочные  слова:  "Смычка города и  деревни". Что такое  город,
никто не знал, а что такое деревня - и подавно. Слово "смычка" тоже не имело
ясного смысла,  но всем понятно было, что это что-то  очень нехорошее. Можно
было,  конечно,  спросить у того  старика, но никто  не спрашивал,  а  потом
старик помер, подавившись колючкой от кактуса, и спрашивать стало не у кого.
     Запорошенные глаза щурились на  солнце, намятые ноги болели из-за того,
что обувь была неудобная - веревки из кактусовых жил  на квадратной чугунной
пластинке вместо  подошвы. Никто  не звал друг  друга по именам,  потому что
имен ни у кого не было. Когда надо было что-то спросить - подходили и тыкали
пальцем в живот.  Вопрос задавали,  не  глядя в  глаза,  а отвечать на  него
положено было кратко - слова три, не больше.  Вообще вопросы задавали редко,
а  уж так чтобы самим  кому-то что-то рассказывать, так об  этом  никто и не
помышлял - кактусы вдоль дороги всюду одинаковые -  ничего нового  все равно
не расскажешь. Впрочем, если кто нибудь находил  под кактусом дохлую ворону,
то рассказывать об  этом было все равно невпроворот, потому что чтобы что-то
сказать, надо было сперва полдня отплевываться от пыли.
     Когда под  кактусом  находили муравейник, вокруг происходило оживление.
Все, кто  был поближе,  с шарканьем сходились к  тому  месту,  тяжелые тяпки
разрывали  муравейник  под корень, а  потом  множество  отечных, сизых  ног,
обутых в чугунные лапти-сандалии долго и злобно топтали разрытые остатки.
     Солнце  поднималось  все выше,  и  дым  из чугунно-литейного завода все
густел и крепчал. Дым шел не только из заводских труб, но и просто так  - из
окон  цеховых зданий.  Стекол на окнах  не  было,  вместо  них стояли  литые
чугунные   решетки,   чтобы  рабочие   не  разбегались.  Завод  работал,  не
останавливаясь, днем и ночью. Кактусов было  много, и вокруг каждого кактуса
стояла тяжелая решетчатая ограда из литого чугуна - так было принято.
     Чугунные секции ограды тащили с завода волоком к дороге, вокруг которой
росли  кактусы,  устанавливали  и  припирали друг к другу,  а  для прочности
склеивали  соплями пополам с пылью. Сопли были хилые, и поэтому ограды часто
падали. Кому-то  приходилось их  поднимать. Говорили,  что раньше сопли были
сочнее, и ограды падали не так часто.
     Когда  из земли выковыривали булыжник, ето  тащили к дороге и вбивали в
мостовую обухами тяпок - чтобы была прочнее. Мостовая и так была прочная, но
не хотелось, чтобы булыжники зря пропадали. Поэтому мостовая уже была сильно
приподнята над землей и местами выглядела почти как великая китайская стена.
     По  мере  того,  как солнце  клонилось к  закату,  вялые движения рук и