горчица.
     Вероятно, мой взгляд выдал мои тайные  и довольно нескромные намерения,
потому  что  взгляд Тины  неожиданно  слегка увлажнился,  стал  одновременно
растерянным,  немного стыдливым и в то же время как бы слегка обрадованным и
удивленным,  и несмело зовущим.  Целая сложная  гамма  переживаний  в  одном
взгляде,  рассказывать о  котором во  много раз  дольше,  чем  он  длится  в
реальном времени.
     Боже мой, как же из меня прет программист! Даже описывая женский взгляд
я употребляю свой любимый  жаргон. "Реальное время",  "многозадачность", что
еще?  Но  кстати,  ведь  это  отчасти  верно.  Например, Ленка  -  по  жизни
однозадачная.  Она не может делать сразу несколько дел, даже два. Когда  она
что-то  делает на  кухне, приставать  к ней  с  ласками бесполезно -  ее это
бесит. А  когда она  занимается  любовью, она не  в  силах  взять телефонную
трубку и внятно ответить,  не прерывая  интимного  процесса.  Лариска  -  та
тренированная дама, многозадачная и многофункциональная. К  сожалению, еще и
многопользовательская... Видимо,  так и должно  быть.  Многопользовательские
системы не могут быть однозадачными. Но я отвлекся.
     На  изменившийся взгляд Тины я мгновенно и  бессознательно отреагировал
еще  более  откровенным  и интимным взглядом  и  даже слегка  высунул кончик
языка, как бы  предвкушая  воображаемый укол.  Еще  я увидел у Тины на  щеке
крошечную темную  родинку,  на которой  был  заметен  тщательно состриженный
волосок,  а кожа  на носу, прежде  чем пропасть  в  темной  глубине  изящных
ноздрей,   меняла   цвет   и  образовывала   в   самом   их  вырезе   тонкую
коричнево-розовую полоску. Я  исследовал взглядом эту очаровательную полоску
с крохотным, едва заметно  торчащим волоском, и мне  снова ужасно захотелось
ее  лизнуть. Я судорожно  сглотнул. Тина метнула взгляд мне в глаза и что-то
там,  без сомнения,  увидела,  потому что она  быстро  и несколько испуганно
по-лисьи отвела взгляд от моего лица, опустила глаза и стала делать вид, что
рассматривает мои  кроссовки. В километре  от нас  в очередной  раз взревели
мощные моторы.
     - Тина, как насчет того, чтобы посмотреть автогонки?
     -  Хорошо, принято. Валера, вас не  затруднит, если я попрошу  вас пока
подержать у себя мой пакет - он в мою сумочку не влезет.
     - Нет-нет, нисколько,- ответил я.
     Тина  открыла рот,  чтобы что-то  сказать, но  тут раздался  еще  более
громкий  рев, который  быстро  нарастал разрывая  уши, и  ярко  раскрашенная
гоночная машина промелькнула, обдав нас волной упругого воздуха и оставив за
собой запах горячей въедливой  гари. За  ней  прошла  вторая, третья,  всего
около десяти.
     Гонки начались.
     Машины  ездили по  Воробьевскому шоссе,  по  замкнутому  кругу.  Где-то
вдалеке они разворачивась, а затем в победном атакующем марше пролетали мимо
нас по прямому участку пути, набирая предельную  скорость. Передняя машина с
гордой  надписью "Порше" ревела так, что рев  уже почти не был слышен ушами,
но зато ощущался всем  телом.  Казалось будто  внутри  меня,  прямо  в груди
кто-то  могучими  руками  рвет  новую  льняную  скатерть или простыню.  Тина
провожала зачарованным взглядом каждую машину.
     Неожиданно  одна  из  машин  пронеслась  совсем близко к ограждению. Ее
мощный рык и воздушная волна пронзили уши и ударили людей, стоявших рядом, а
мы стояли  ближе  всех.  Тина испуганно вздрогнула и  прижалась ко мне  всем
телом, повинуясь древнему  инстинкту,  который велит женщине искать защиты у
мужчины  в минуту опасности.  Но я совсем не  думал  об  опасности. Я крепко
прижал  Тину  к  себе  и  неожиданно для себя  впился  в ее губы  необычайно
страстным поцелуем, от которого у нее подкосились  ноги, и она побледнела  и
начала медленно садиться на тротуар. Я поднял Тину с тротуара, и повел ее  к
парапету набережной, протискиваясь сквозь  густую толпу.  Привел, усадил  на
парапет,  и  не  говоря ни слова, с наслаждением  лизнул Тину языком в вырез
ноздрей, почувствовав укол того самого  волоска, который мне не давал покоя.
А затем я слегка опрокинул Тину на теплую каменную плиту и поцеловал ее  так
глубоко и сильно  как  только мог. В воздухе  стоял рев  и пахло  бензиновой
гарью. Гонки продолжались. Мы  с Тиной прильнули друг к дружке, задыхаясь от
бешеных поцелуев, и никому не было до нас никакого дела.
     Потом,  уже  у Тины  дома, когда  мы  лежали  раздетые  под  простыней,
утомившись друг другом  до полусмерти, Тина мне  бессвязно рассказывала, что
всегда мечтала встретить такого  любовника как я, и что  ее бывший  бойфренд
был  придурок  и  козел,  который  не  умел  и не любил целоваться, а  после
мрачного  соития  непременно надувал  использованный  презерватив  у нее  на
спине, чтобы убедиться, что он не порвался, и  Тина от него не подзалетит. Я
сочувствовал ей больше кивками и вздохами чем словами, а сам думал, что же я
теперь буду  делать. Ведь Тина была довольно близкой Ленкиной подругой. Тина
тоже  об этом  подумала  и  сказала: Валера,  ты насчет Лены  не беспокойся,
ничего не  случится.  Я  хитрая,  настоящая лиса.  Я посмотрел  на  Тину - и
вправду, выражение лица у нее  было такое же лисье как и ее голосок. Ну вот,
я хотел переспать с солнечной женщиной, а вместо этого переспал с лисой.
     А потом Тина меня стала вежливо и вкрадчиво, по-лисьи, выпроваживать из
дому, говоря что ей надо  дописывать статью, убираться  дома и готовить еду.
Это  только  тут в Америке можно  ничего не готовить, а  просто позвонить, и
тебе принесут пиццу  или  еще какую-нибудь  гадость за пять долларов. Я тоже
понял, что мне надо уходить, и даже не стал целовать Тину на прощание - ноги
подкашивались,  все настоящие  поцелуи  уже иссякли, а ритуальный поцелуй  в
таких случаях  выглядит  глупым  и  неуместным. Я  зачем-то спросил,  о  чем
статья,   и   Тина   сказала,   что   это   про   какого-то   средневекового
монаха-схоласта, имя  его  я  с тех  пор  забыл, кажется его  звали  Раймунд
Луллий. Вот так мы расстались, и я поехал в Лужники смотреть соревнования по
ашихара-карате.
     Соревнования  были великолепны. Кровь  на татами  лилась ручьем, и один
раз  сам великий и заслуженный президент ассоциации Ашихара,  англичанин  по
фамилии Кук, вышел  на помост и вытер  ее специальной  шваброй, вызвав  бурю
аплодисментов. Потом был перерыв с неибежным пивом.  А  после перерыва пошли
боксерские  бои. Таиландские тай-боксеры  против наших кикбоксеров. Один наш
не   кик-,  а  просто  боксер,  непонятно  зачем  заявивший   себя  на   эти
соревнования, был могучий боец с великолепным ударом. В первом раунде он бил
своего противника  перчатками  так,  что  тот  мотался  по  всему рингу  как
тряпочный паяц (или заЯц). Но тренер нашептал ему  в  перерыве, и во  втором
раунде  таиландец   стал   вовсю  действовать  ногами.  Несколькими  мощными
лоу-киками он разбил бедра и колени нашему боксеру, и  тот зашатался,  когда
победа,  казалась,  была  у  него  в руках. С галерки послышались негодующие
крики: Да он  на ногах  не стоит! Ага, посмотрел бы я на тебя, если бы  тебе
разок влупили такой  лоу-кик  по колену! От  очередного  удара ногой по ноге
несчастный свалился  и встать уже не мог. Его уволокли с ринга под руки. Что
поделать!  Побеждает не тот, кто вообще сильнее, а тот кто  сильнее в данных
условиях.  Наш  боксер  техникой ударов ногами  просто  не владел. Все-таки,
боксер и кикбоксер - это две большие разницы. Не понятно, зачем он  выступил
в  таком жестком и беспощадном виде  спорта как  как  таиландский  бокс,  не
владея  ногами?  Бедный, как он плакал  навзрыд по  упущенной победе! Хорошо
если ему  не повредили  коленные  суставы -  ходить он  совсем  не мог,  и в
раздевалку его унесли на  носилках.  А  потом  было награждение победителей.
Прозвучали фанфары,  и по арене внушительным строем прошли  десять роскошных
полуголых девиц, под торжественный марш, неся наградные кубки и коробочки  с
медалями. Блеск!  Народ, распаленный боями и кровью, ревел, пялился на девиц
и поздравлял победителей дикими воплями и свистом.
     Я потом  рассказывал это  Ленке, а она  только страдальчески морщилась,
стонала и шипела: боже,  ну почему  тебя  так  занимает  вся эта  пошлятина.
Мерзость какая... мордобой, кровь... какие-то голые бабы на сцене... Я так и
не смог  объяснить  ей, почему это было  так  красиво.  Наверное  потому что
красивая женщина - это награда воину-победителю, и  марш полуголых  красоток
как  бы символизировал  эту  награду,  будил какие-то древние инстинкты?  Не
знаю,  но почему-то я тогда  пребывал в небычайном восторге.  Наверное, Тина
тоже  сыграла в  этом восторге  немалую  роль,  хотя  об  этой  части  своих
приключений я, разумеется, умолчал.
     Хотя нет, не умолчал. Черт меня дернул за язык спросить у Ленки: Как ты
думаешь, какой  формы  груди  у  твоей подружки  Тины?  Ленка  смерила  меня
сумрачным взглядом и ответила: Если  честно то больше  всего они  напоминают
уши  у  спаниеля.  А  если тебе  уж  очень  интересно, позвони  ей  предложи
встретиться и  полапай, скажи,  я разрешила. Я  думаю, она  тебе  в  этом не
откажет, она недавно со  своим бойфрендом разругалась и спрашивала меня, нет
ли у меня кого-нибудь на примете.
     Таааак!  Спать  мне  сегодня  уже  не  придется,  разве что  вздремнуть
оставшийся часик  - и  пора на работу. Вот ведь дописался! Теперь  буду весь
день  носом клевать. Выгонят! К чертовой бабушке прогонят с  работы, и что я
тогда делать буду? Опять жить "У"?

     Здесь мне приходится вновь вмешаться в повествование. Дело в том, что я
обнаружил письмо  от Валериной  жены Лены,  датированное 3.06.98. Это письмо
многое  объясняет в  жизни  Валеры  в  промежутке между  двумя  дневниковыми
записями   позади   и   впереди   этого    комментария.   Почему-то   Валера
откомментировал  это  письмо в своем дневнике очень вяло,  и из  его кратких
замечаний  не  понятно,  что  произошло.  Поэтому  мне  приходится  частично
воспроизвести письмо Лены, чтобы внести ясность в происходящее.

     3.06.98. Здравствуй, Валерик!
     Как  бы  мне не  хотелось тебе говорить того, что придется сказать,  не
писать  этого  проклятого письма!  Валерочка, я так скучаю по  тебе  и боюсь
тебя!  И  себя тоже боюсь.  Милый,  мне страшно,  но  я  очень хочу  к  тебе
приехать!  Нет, все  не  то... Я уже  собиралась  к тебе  ехать, лихорадочно
упаковывала вещи, думала о том, как ты  меня встретишь, будет ли тебе хорошо
со мной. Я  знаю, что мне теперь будет с тобой хорошо,  потому что я поняла,
как мне без тебя плохо. Дорогой мой, я ведь знаю, как трудно меня любить, но
ты  - мой  герой, ты меня до сих пор не бросил. И  надеюсь,  что не бросишь,
потому что как мне тогда жить без тебя?
     А теперь я должна страшно тебя огорчить. Мы с матушкой пошли в ювелирку
сдавать  кое-какие ее украшения: золотишко,  пару камушков недорогих.  Мамка
изо  всех сил хотела  наскрести тысчонку долларов,  чтобы я  могла слетать в
Нью-Йорк к  тете Соне  и  дяде Яше и  купить им какие-то  подарки.  Ты  ведь
знаешь, какая она щепетильная, и она не хочет, чтобы я просила у тебя деньги
на   полеты  в   Нью-Йорк  и   на   подарки   нашим  родственникам.  И  вот,
нежданно-негаданно  произошла катастрофа. Когда мы возвращались домой сквозь
последние  капли только что прошедшего дождя, крепко  сжимая в руках сумку с
вожделенными долларами, мамка замечталась о  моем счастье,  поскользнулась в
грязной  луже,  упала и сломала сразу  обе  руки. Произошло  это  четыре дня
назад, и у меня  даже не  было времени  подойти к компу и  написать  тебе  о
случившемся несчастье. Все  на нервах,  все на  боли,  на скорой помощи и на
обезболивающих. Левая рука  сломана  внутри сустава, она чудовищно распухла,
кожа  черная и  висит  мешком. Я вожу мамку в  туалет, кормлю с  ложечки как
ребенка  и  сплю рядом с ней на кресле, потому что боюсь проспать что-нибудь
страшное.
     Я  теперь не знаю, что мне делать. У матери на лице сплошная боль -  не
за себя, а за меня. Я ее успокаиваю, а сама  реву всякий раз как только мать
меня не видит. Наверное ты прав, и я должна наконец развязать тебе руки.  Ты
молодой интересный мужчина, и конечно быстро себе найдешь кого-нибудь, с кем
тебе будет хорошо.  А я  - я теперь должна жить там, где жила  до сих пор, и
ухаживать  за  вонючей  старухой,  которая кричит  от  боли, потеет,  портит
воздух,  плачет, рыдает и капризничает как ребенок. Я должна, потому что эта
вонючая старуха - моя мать. У меня есть слабая надежда, что может быть, если
дела пойдут на  поправку, и мать сможет обходиться  без моей помощи, я смогу
через  несколько  месяцев  просить  сестру  побыть  с ней  какое-то время  и
приехать навестить тебя ненадолго, но все это пока в неопределенном будущем,
и зависит от  того, как пойдет процесс выздоровления. Но я  не призываю тебя
ждать. Я  просто  хочу  верить, что ты, может быть, дождешься  меня,  во имя
нашей трудной любви, а там - поступай как знаешь. Упрекать я тебя не буду ни
в чем.
     Я  сейчас  думаю  о том,  что вот, однажды прочитала, как разбился  тот
швейцарский  самолет,  и  неожиданно   пожалела,  почему  я  не  летела  тем
самолетом... Тогда бы и проблемы все разрешились, и все получили бы желанное
освобождение - и ты,  и я. Ты, конечно, не последовал бы за мной, я знаю. Ты
слишком  любишь жизнь. Возможно, ты  сперва  бы погоревал какое-то  время, а
потом,  конечно, нашел свое счастье с  кем-нибудь другим. Не  знаю, зачем  я
тебе об этом пишу. Просто - мне очень плохо без тебя, а быть с тобой я - увы
- не могу. Вот  такая жизнь мне теперь предстоит. Каждый день, каждую минуту
жить на разрыв.
     Дальнейшая часть письма  содержит в основном бытовые детали и поручения
о покупке и пересылке американских лекарств,  необходимых для лечения матери
Лены, поэтому я эту часть письма не привожу.
     А.Ш.


     14.06.98
     Давно я  не писал. Ни рассказа, ни  дневника. То  на работе  завал,  то
занятия  дурацким  американским  дейтингом.  Я  от тоски  дал объявление  на
personals.yahoo.com, и на него откликнулась странная подруга по  имени Венди
Деннис. Или  Уэнди. Короче, Wendy. Пригласил ее  в  гости. Выпили, закусили,
поставили  Dark side of the  Moon, и  под него неслабо  трахнулись. Потом  я
приехал к  ней  в  гости и  мы  устроили  секс-марафон  на  всю  ночь. Моего
английского  вполне  хватало для общения,  и болтали мы  до одурения.  Она -
крашеная блондинка, с университетским  образованием,  у  нее бывают приступы
височной эпилепсии, потому что она в юности перепила кислоты  и перекололась
герычем. А  еще у нее удалены два полипа  матки и еще  что-то там,  типа как
рак. А еще у нее родная сестра покончила самоубийством в психбольнице. А еще
она  - убежденная феминистка, и у нее много волонтерских  обязанностей - она
поет в церкви, ведет в ней бухгалтерские книги, организует детские спектакли
со сбором денег в благотворительные фонды и многое другое. Поэтому  часто со
мной она  встречаться не может, а тем более жить вместе. Венди  меня свела в
свою церковь, перезнакомила со  всеми друзьями, которые восторженно ахали, и
тут же про меня напрочь забывали.
     Недели  через  две  Венди  мне  заявила,  что ей  со  мной  трудно, что
сказывается разница  культур  и  менталитетов,  что она  решила  вернуться к
прежнему бойфренду, с которым до того поссорилась, и будет счастлива со мной
остаться  друзьями. Ну и слава богу! Уж лучше Ленка,  какая  она ни есть.  С
Венди  я  чувствовал  себя  как-то  скованно и неуютно.  Она конечно  права.
Разница менталитетов. Одиночество мое с появлением Венди не прошло. Вот если
бы Ленка приехала, тогда...
     А  Ленка  в очередной раз  меня  подкосила, да так  что  ни  хрена ни в
голове,  ни  в  руках  не  держится.  Черт  бы  ее  драл с  ее  швейцарскими
самолетами,  несчастной  невезучей  мамкой и вечной ипохондрией!  Я  все  же
надеялся, что  скоро  ее увижу, расцелую в обе щеки  и утоплю  в  Мексике  в
первом водопаде - бултых!.. Good bye, my love!.. Боже, какая чушь! Как можно
одновременно любить человека и в то же время ненавидеть? Это так нелогично и
глупо... Ведь я все-таки люблю  Ленку, это же очевидно. Просто, что-то в ней
мне явно лишнее, и оно меня раздражает, а  чего-то мне в ней  не хватает. Но
все остальное в ней мне  все-таки нужно.  И я  - я  тоже нужен ей. Поэтому я
остался жить  "У" Ленки и  не ушел  от  нее  к Тине.  Я  сам порвал с  Тиной
отношения. А из-за чего? Ах, да! Из-за Офелии.
     Когда  Ленка с тещей уехали  в  Питер в гости к  сестре на выходные, я,
естественно,  пригласил  Тину "на  чай". Встретились  в метро, и Тина начала
меня грузить, что я  не должен тащить ее в нашу с Ленкой супружескую постель
так быстро и откровенно, а должен сперва "поухаживать". Например, сейчас она
желает  провести  пару часов в торговом центре, а я должен ее сопровождать и
угождать  по  ходу дела. Я ответил, что  угождать не умею  от природы, и что
дома у меня голодная кошка, которая член моей семьи, и она боится оставаться
дома одна, как  боятся  маленькие  дети.  Она в  панике  раскидывает вещи  в
коридоре,  бросается  на дверной  замок  и  пытается его открыть. А потом  с
громким плачем  царапает когтями дверь, думает,  что  мы ее услышим. Бедная,
она думает, что мы рядом, она не знает, как огромен мир и как бывают страшны
расстояния до близких,  от которых ждешь  немедленной  помощи...  В  Америке
маленьких детей, до двенадцати лет,  не  положено по закону  оставлять  дома
одних. А кошке Офелии всего пять лет, она совсем маленькая, в ней не  больше
трех килограммов. Ей никак нельзя оставаться дома совсем одной.
     Но  Тину этот ответ  только обозлил: "Все  обязанности у  тебя поделены
между женой, тещей и кошкой. А что ты оставил для меня?  Ничего! Вот и  иди,
корми свою гадкую  кошку, а про меня вообще забудь!". Я холодно повернулся и
пошел домой кормить Офелию вонючей скользкой  кашей, наваренной тещей  впрок
из овсяной крупы с непотрошенной мойвой и  прочей мелкой рыбьей сволочью без
собственного имени, на ценнике которой в рыбном магазине  значилось: "Мелочь
крупная".  Кошка  Офелия   встретила  меня  в  коридоре  суровым,  сумрачным
взглядом.  Испереживалась, сидя в одиночестве, обиделась... Поела  свою кашу
молча, не глядя мне в глаза, и потрусила под стол. На руки не хотела идти. Я
ее все же поймал  и взял  на руки:  тело напряженное, загривок  нахохленный,
прячет глаза  и  не  урчит. Обиделась... Ленка всегда говорила: кошка - тоже
человек.
     Офелия, нежная крыжовенноглазая Офелия, помяукни меня в своих молитвах!
Я  так  скучаю по тебе... Здесь в  Америке, за  многие  тысячи километров от
тебя,  мне  снится твоя шелковистая шерстка  и  умильный взгляд. Офелия,  ты
никогда не выходила даже за  порог квартиры, лишь раз  случайно выскочила на
лестничную клетку. Как  ты тогда испугалась... Офелия, бедная Офелия, ведь и
ты тоже,  как и я, всю жизнь прожила "У"... Тебя не  выпускали из  квартиры,
хотели уберечь от улицы. Ты жила "У" и не знала свободы, не знала улицы, как
я когда-то не  знал Америки.  Теперь  я  знаю  Америку, а  тебе, Офелия, так
никогда  и не попасть на  улицу. Ты так и  умрешь от старости в изученой  до
последней трещинки, до  последней не  убираемой годами паутинки на  потолке,
тещиной квартире - в  квартире, где теперь  нет  меня...  Да и буду ли я там
когда-нибудь?  Как  это страшно - покидать на всю  жизнь  гнездо, пусть даже
чужое  и нелюбимое... Черт побери!.. Щеки мокрые. Ну и дела... До Америки  я
отродясь не плакал, даже в детстве. Наверное, я  что-то сегодня неправильное
съел. Будем считать, что это пицца виновата.
     А может, и не пицца, может, и не Ленка вовсе, может - это сам во всем и
виноват? Точно! Это я  во всем виноват. Только я сам. И  нет мне теперь пути
ни  в Мексику,  ни назад  в  Ленкину квартиру,  ни  в Воронеж  к родителям -
никуда. Всюду я  чужой. Я от всех отлип, от всех кроме Ленки,