чаепития  сидела  у профессора  на  коленях,  сдержанно  поуркивая  и
неодобрительно щуря на меня зеленые крыжовенные глаза. Видимо, таким образом
она хотела показать мне свое безусловное и исключительное право  на внимание
Виктора Витальевича, обусловленное статусом любимого члена семьи.
     "Виктор Витальевич",- неожиданно попросил я,- "А можете Вы сделать меня
виртуальным?  Прямо  сейчас?" "Разумеется, нет! Я  не  вправе  вмешиваться в
частную  жизнь  людей. Я - наблюдатель. Впрочем, покатать могу. На девяносто
пятом  шоссе  сейчас  жуткая  пробка.  Так я  Вас сейчас  отправлю  домой  с
ветерком. Вашу машину где запарковать?" "Да где обычно во дворе, подальше от
деревьев, а то там мусор падает, птицы опять же..."
     "Ну ладненько!  Спасибо  Вам за  участие  и за интерес.  Заходите  еще.
Телефоны  мои  у  Вас  есть.   Побеседуем,  чайку  попьем.  Роман  свой  где
собираетесь публиковать?"  "Да на Интернете конечно, где же еще!"- удивленно
ответил я.  "Думаете, там кто-то будет его читать?"  "Право, не знаю, Виктор
Витальевич!",  честно  ответил  я.  "Ведь  я  его  написал  не  потому,  что
расчитывал, что  кто-то  будет  его читать,  а  потому  что не  мог  его  не
написать".  "Прекрасно Вас понимаю",-  ответил  профессор,-  "Собственно,  я
занимаюсь своими исследованиями по той же  самой причине. Садитесь вон  в то
кресло и  расслабьтесь. Сейчас будете у  себя  дома сидеть  на своем  диване
точно в этой  же позе. Ну, до встречи! Звоните, когда хотите, буду очень рад
с Вами пообщаться!" - и пальцы Виктора Витальевича пробежали по клавишам.


        "13."

        "Good bye, all you people,"
        "There's nothing you can say"
        "To make me change my mind,"
        "Good bye..."
        "Pink Floyd, "The wall""

     Удивительные мысли приходят мне в голову в вечерние часы,  когда мутная
волна суетного дня уже почти добежала до берега полуночи, чтобы разбиться об
него,  раствориться и схлынуть  без следа. Сна еще  нет,  но  и мысли уже не
дневные.  Другой  у  них  цвет, другой  вкус,  темп, размерность... Вечерние
мысли,  почти ночные. Не  сон и  не  явь,  так  -  одурь какая-то.  Глаза то
открываются, то  закрываются.  Электронный  будильник  беззвучно отсчитывает
время, но  мне  почему-то  кажется, как будто  я слышу  какое-то дьявольское
тиканье.  О  время!   Неведомое,  непонятное,  удивительное   время,   зачем
издеваешься ты надо мной? Почему не проходишь спокойно и гладко? Зачем роишь
мысли в моей  голове?  Какие-то непонятные  слова всплывают ни  с того, ни с
сего... Слова-то какие! "Любовь", "красота", еще какая-то ерунда... Зачем ты
будоражишь меня, время, почему не даешь мне жить, как другим? Чего ты хочешь
от меня? Хочешь, чтобы я сказал,  что нет на свете красоты,  которая  спасет
мир, что есть на  свете  только любовь, которая рождает красоту?  Что только
благодаря любви мир, умирая, каждый раз возрождается вновь?  Хорошо, я готов
поверить тебе, о время, я готов это сказать, я уже это сказал. Да только кто
же станет меня слушать? Ведь мир часто бывает груб, жесток и столь неизящен,
что почти невозможно поверить в правдивость этих слов. Я и сам очень часто в
них не  верю. Так  объясни мне, время, как  же мне жить  дальше, во  что мне
верить?
     Но время не отвечает:  оно  медленно  тикает в голове  и кружит, кружит
смерчи мыслей, без начала и без конца... Время никогда и ничего не объясняет
сразу. Бывает, долгие месяцы  все думаешь и думаешь об одном и  том же, и не
можешь  вырваться  из  привычного  замкнутого  круга рассуждений,  чувств  и
убеждений. Собственные пристрастия,  собственная память  цепко держат тебя в
плену  и не хотят отпускать. Но иногда  вдруг в  память врываются всплески и
сполохи  новых,  неведомо  откуда  взявшихся  ощущений,  и  в   этот  всегда
неожиданный  момент  надо  остановиться,  замереть  и  замолчать,  чтобы  не
спугнуть этот миг, не дать новым мыслям и новым чувствам убежать, еще толком
не появившись, исчезнуть без следа.
     Именно такое непонятное чувство возникало у меня много  раз  после  той
достопамятной  беседы с  Виктором Витальевичем в его небольшой  квартире  на
Бикон стрит. Сперва я был абсолютно точно  уверен, что мы пили чай в  полном
молчании, а потом мне вдруг  начинало чудиться, что мы  о чем-то говорили, и
притом  о чем-то  чрезвычайно важном. Но  каждый  раз  как только  я пытался
вспоминать про этот разговор наяву, я чувствовал, как будто чья-то неведомая
рука мягко, но очень настойчиво уводит мои мысли совсем  в другую сторону. А
во сне я тоже не раз  и  не два  вспоминал нашу беседу, и опять мне начинало
казаться, что мы говорили за чаем о чем-то очень важном, и я даже припоминал
свои чувства во время этого разговора, и один раз даже видел, как  профессор
спокойно и чуть иронично о чем-то мне рассказывает,  но при этом я не слышал
ни единого слова.
     Наконец, доведенный до полного отчаяния, я решился на крайнее средство.
Я отсоединил усилитель от своего любимого синтезатора "Ямаха", подтащил  его
поближе  к  своей  кровати  и подсоединил к  его микрофонному  входу  мощный
электретный  микрофон, который я использовал, когда  записывал свои песни, а
также для  интернетовского чата. Я сунул микрофон под подушку, положил рядом
наушники и уснул, внушив самому себе, чтобы ночью мне обязательно приснилась
та  памятная  встреча с героем  моего романа.  Мне  довольно  часто  удается
заставить себя  видеть во  сне  именно то,  что мне  надо  увидеть,  и  надо
сказать, что для  писателя это бывает  чрезвычайно удобно.  Я надеялся,  что
если  мне  опять  приснится  этот беззвучный разговор, то  я быстро  поверну
рукоятку громкости на усилителе до предела и таким  образом все-таки услышу,
о чем мне рассказывал Виктор Витальевич.
     И вот, я  уснул, сунув микрофон под подушку, но вместо маленькой уютной
квартиры виртуального профессора мне неожиданно начал сниться поезд дальнего
следования, мерно перестукивающий колесами.  Боже,  как давно я не ездил  на
поездах! Здесь в Америке вообще почти не  ездят на поездах.  Часто летают на
самолетах,  ездят на  автомобилях,  а вот пассажирских  поездов здесь днем с
огнем не сыщешь. Вот я и отвык от поездной романтики за эти  годы. И вдруг я
неожиданно  оказался  в  линялом  купе с  двумя  рядами полок,  поцарапанным
откидным  столиком  и жеваными  занавесками на  неоткрывающихся окнах, и это
напомнило мне что-то бесконечно родное, почти забытое, но до боли знакомое и
узнаваемое. Я  не мог вспомнить, откуда и куда ехал  этот поезд,  да вобщем,
особо и не  пытался. Какая разница, куда везет тебя поезд, если он не наяву!
Главное - не спугнуть сон, главное - дать поезду ехать и привезти тебя туда,
где находятся разгадки тех тайн, которые тебя мучат наяву. А самое главное -
не испугаться и не сойти с поезда раньше, чем доедешь до места назначения...
     И  я расслабился и дал поезду ехать  туда, куда он стремился, и отдался
на  волю  колесного  перестука.  За  окном мелькали  поля  и рощицы, жалобно
звенели шлагбаумы, иногда  поезд немного замедлял ход, грохотал на стрелках,
а затем вновь  наддавал, и мелькание за окнами восстанавливало прежний ритм.
Неожиданно дверь  приоткрылась,  и  в  купе  заглянул плечистый проводник  в
форменной фуражке  и с пышными усами.  Он широко  и приветливо улыбнулся, не
промолвив  ни  единого  слова,  осторожно  поставил  на  столик  два стакана
горячего  железнодорожного  чаю  в  исчерна  тускло-блестящих  металлических
подстаканниках знакомой  с детства формы, положил рядом маленькие пакетики с
железнодорожным сахаром, еще раз улыбнулся и  вышел. Господи,  каким вкусным
казался  мне  этот чай во времена моего детства, когда уже один запах купе и
дух путешествия пьянит и наполняет восторгом!  Какая  разница,  чем  заварен
этот  чай,  какими  вениками...  Этот  чай  вкусен  от того, что он  заварен
романтикой  дальней  поездки  -   ярким   лучом   тепловозного   прожектора,
прорезающим ночь,  грохотом  встречных  составов, впечатлениями от множества
пейзажей и лиц, проносящихся мимо, которых ты никогда больше не увидишь...
     -- Ну  что, Саша, будем чай пить? -- раздался странно  знакомый  мягкий
голос,  и  с  верхней полки легко спустился  мужчина  средних лет.  Среднего
роста, очень интеллигентный по виду, с умным, грустным и ироничным взглядом.
Я сразу его узнал. Ну конечно, это был Виктор Витальевич Пыхтяев, скромный и
незаметный герой моего повествования.
     --  Здравствуйте, Виктор Витальевич!  Сердечно рад вас  видеть.  Честно
скажу, не  ожидал вас здесь встретить. Я  очень хотел  увидеть во сне наш  с
вами разговор, чтобы  вспомнить его содержание,  но я  думал, что этот поезд
приснился мне  совсем  по другому  случаю. Ностальгия, знаете  ли...  Как ни
хороша  Америка,  а все же как вспомнишь  матушку Россию,  так нет-нет, да и
набегает на глаза скупая мужская слеза, верите ли?
     -- Да-да, конечно! Конечно ностальгия!  Вы правы,  поезд вам  приснился
именно по этой причине. Он везет Вас по стране, где Вы хотели навек оставить
свою грусть и печаль. Вы хотели  перехитрить себя и уехать от себя подальше,
а  поезд  вас  догнал и привез вам вашу  грусть  и печаль - ведь вам без них
плохо,  я знаю.  Ну  а я решил воспользоваться попутным  рейсом и сел в  ваш
поезд - каюсь - без билета. Уж вы меня простите!
     -- Да нет, что вы, я напротив, очень рад вашей компании! Я только хотел
у вас спросить,  почему  я никак не могу вспомнить о чем  мы говорили, когда
пили чай с халвой у вас дома? Мне кажется, что это было что-то очень важное.
Я не знаю,  почему так получилось, но меня  это мучит  ужасно! Мне  кажется,
если вы мне дадите возможность вспомнить, мне сразу станет легче...
     --  Может, станет, а может и не станет... Почему вы  все позабыли? Ну -
это понятно. Это все - Няпины  проделки. Кошка  - это  ведь вполне настоящая
женщина, только маленькая и мохнатая. А женщины - народ ревнивый. После того
как  вы  отправились домой,  я ее, конечно,  основательно  пожурил.  Но  она
посчитала,  что я  вам  наговорил  много лишнего  и  предприняла  свои  меры
предосторожности".
     Дверь купе снова открылась, и усатый проводник  сказал  приятным сиплым
басом:
     -- За чаек, господа, сейчас рассчитаемся?
     Я вынул  из  кармана несколько  мятых  долларовых  бумажек  и  протянул
проводнику. Тот с сомнением помял  деньги в руках, поколебавшись, рассмотрел
одну из бумажек на свет, после чего смущенно пробасил, переминаясь с ноги на
ногу:
     -- Я извиняюсь, конечно, но  может  у  вас  рубли найдутся, а то как-то
сомнительно, когда пассажир  валютой  расплачивается. Упаси Бог, я не думаю,
что они фальшивые, да только с рублями как-то спокойнее.
     -- А сколько стоит чай?-- поинтересовался мой попутчик.
     --  Ну,  пять рублей в самый  раз  будет,  а  хотите еще по стаканчику,
можете больше дать.
     Виктор  Витальевич  открыл  портмоне  строгого  черного  цвета  и вынул
пятидесятирублевую бумажку:
     -- А Вы не  могли бы найти нам какого-нибудь варенья к чаю? -- попросил
он.
     -- Да запросто! Вам какого? Есть клубничное,  сливОвое,  персиковое, из
крыжовника есть, можно малиновое, если горлышко болит  или какая простуда. И
это... фейхуевое варенье еще есть, говорят оно от сердца очень помогает.
     -- А откуда у Вас такая роскошь? -- удивился я.
     --  Дык  во  сне  же,  во  сне-е-е!  --  широко  и радостно  заулыбался
проводник. -- Наяву так уже насобачишься в рейсе, что уж думаешь, хоть бы во
сне-то  нормально к людям подойти. Мне всегда только хорошие люди снятся - и
пассажиры, и  начальник поезда, даже ревизоры. Вот вы мне приснились, значит
и вы тоже хорошие люди. А за доллары Вы извините - так  уж приучен никому не
доверять, что и во сне иной раз нервы подводят.
     Проводник  смущенно  протянул  мне  назад  мои  долларовые  бумажки.  Я
легонько отстранил его руку:
     -- Да Вы оставьте себе, я полную  гарантию  даю, что доллары настоящие.
Мне  ведь  тоже  российский  поезд только  приснился.  А  наяву я  в  России
испугался жить  и убежал. Ну в смысле,  уехал.  Я  теперь  живу  в Америке в
городе Берлингтоне. Мне эти деньги дали на сдачу сегодня вечером, всего часа
два назад в местном магазине  под  названием  "Берлингтон Молл". Посмотрите,
деньги-то  все  подерябанные, мятые. В  России  таких долларов  почти  и  не
бывает, они там все новенькие, хрустящие.
     -- А  ведь и вправду!  -- простодушно удивился проводник, вглядевшись в
потертые зеленые  бумажки. -- Ну спасибо, добрый человек! Я  ваши доллары  в
другом  сне потрачу. Вот как мне Севкин ресторан приснится, я  там на  них и
погуляю  чуток. Наяву  я  к  Севке в ресторан  никогда не хожу.  Там  всегда
бандиты  кучкуются,  да  и Севка сам  ходит как  бычара, на  взводе, глазами
туда-сюда зыркает  - только и  смотрит, как бы  чего  не случилось, драка не
началась,  не замочили бы кого. Ни отдохнуть, ни поговорить. А  во  сне  там
хорошо-о! -- тут проводник снова светло улыбнулся, показав несколько золотых
зубов. -- Все так же, те же  цены,  те же блюда, даже  музыка  та  же самая,
только публика другая. Все вежливые такие,  радостные. Ни у кого пушки из-за
пазухи не торчат, никто друг  друга мочить  не собирается. Прямо  рай! И сам
Севка тоже спокойный  такой всегда во  сне.  А знаете, у него родственники в
Махачкале живут, так он к ним в гости всегда только моим поездом ездит. Тоже
во сне. Наяву-то он к ним никогда  не ездит,  куда там! В живых бы остаться,
когда такой бизнес крутишь... Все время разборки, переделы,  крышу постоянно
приходится  менять... Когда там про родственников каких думать!. Ресторан на
полдня бросить нельзя. Бросишь, а  кто другой подымет. А тебя уронит... Да и
ехать  наяву с моим  поездом - тоже знаете... У  границы, бывает,  поезд  из
автоматов обстреливают, в вагонах часто с пистолетами шалят, а  пограничники
- те вообще  звери.  Убьют  на хуй, пока доедешь!.. Не-е-е, во сне только  и
жизнь!
     Проводник еще  какое-то  время  попенял на  жизнь  наяву,  одновременно
расхваливая жизнь во сне, а затем сбегал куда-то и принес поднос, на котором
стояло множество розеточек с  разными сортами свежего, пахучего  варенья. Он
хотел еще что-то сказать, но тут послышался лязг замка и грубый голос:
     -- Каданников, на допрос!
     Проводник вздрогнул, нахмурился, а затем смущенно улыбнулся и сказал:
     -- Я извиняюсь, мне  срочно надо по делу отлучиться. Так что сон вместе
досмотреть  не получится,  жалко! Приятно  вам чайку попить!  Там  кипяточек
возьмете в титане, когда надо будет,  а заварочка у меня в купе  в тумбочке,
берите, сколько хотите, не стесняйтесь. Ну дай вам Бог всего! -- и исчез.
     -- Куда это он заторопился так? -- не понял я.
     -- Дело в том, что в реальности Георгий Иванович Каданников, наш с вами
проводник,  уже  девять дней не работает  проводником.  Один  из  пассажиров
расплатился с ним за поддельную водку фальшивыми долларами. Проводник стал с
ним разбираться,  и они подрались. И в  драке Георгий Иванович  сбросил того
пассажира с поезда  на полном ходу, прямо под колеса. Прокурор настаивает на
умышленном убийстве, а адвокат пытается доказать, что это  было  убийство по
неосторожности.   Так  что   наш   проводник  сейчас   находится   в  камере
предварительного заключения, и его водят на допросы. Он от этих допросов уже
очень  устал, поэтому и уснул, стоя у стенки камеры. Там ведь так тесно, что
даже  присесть негде.  Но он  уснул стоя и попал  в наш с Вами  сон. Хороший
человек.   Все  люди  хорошие,   но  этот  особенно  душевный.  Я,  пожалуй,
поприсутствую на суде потихонечку, хотя  мое присутствие ничего  не изменит.
Дадут ему срок на всю катушку. У него ведь уже было раньше две судимости,  и
одна из них тоже за убийство.
     -- А кого он в первый раз убил? -- поинтересовался я.
     -- Любовника  своей жены. Он очень  любил  свою  жену  и поэтому сильно
расстроился,  застав ее  со своим другом. И от расстройста  и потрясения  он
ударил своего друга кулаком  в печень,  а тот  возьми да  и умри от болевого
шока. В тот раз ему всего четыре  года дали. Потом, уже на зоне, ему еще два
года  подболтали,  за  то  что  раздробил  челюсть  охраннику,  который  его
оскорбил. Но  по  понятиям  по другому  нельзя  было  -  иначе  бы  его свои
сокамерники  до  конца  опустили.  А  так всего  лишних  два года  - большая
разница. Вот только теперь, вероятно, получит червонец и просидит  от звонка
до звонка. Очень жалко. Хороший, очень хороший, действительно добрый человек
- да вы сами видели.
     -- Виктор Витальевич, а откуда вы все про него знаете?
     -- Хм! Откуда? Вопрос, что называется, в самую точку. Чтобы это понять,
я должен  вам  снова  рассказать  то,  что  уже  рассказал  вам  за  прошлым
чаепитием, и за что Няпа на меня рассердилась.
     -- А как она рассердилась?
     -- Ну как кошки  сердятся -  очень просто. Распушила хвост, загнула его
самым что ни на есть надменным крючком, забралась под диван и демонстративно
просидела там весь вечер. Я уж и звал ее, и прощения просил, но она так и не
вышла. И на следующий день тоже со мной не разговаривала.
     -- Так что же именно Вы мне такое рассказали, что Няпа рассердилась?
     -- Ну, она  посчитала, что  некоторых личных  вещей Вам знать не стоило
бы. Например, тех фактов моей биографии, которые Вы знаете по документам, но
которые прошли мимо Вашего внимания.
     -- Ну а какие именно факты? Вроде, ничего необычного.
     -- Ну вобщем, да. Действительно, ничего необычного, бьющего по глазам в
моей биографии  нет. Я и  сам так считал, вот только некоторые детальки  мне
казались необычными.
     -- Как то например?
     -- Ну хотя бы, например,  имя моей матери - Мария. Отчим  - Осип, почти
Иосиф.  Отец неизвестен.  Моя матушка решительно  не  знала, как  она  стала
беременной.  Тогда она  еще в деревне жила. Пошли  они как-то раз по весне с
девчатами гулять на  свадьбе  у  подруги,  перепились там  самогонки, а  что
дальше было - Бог знает. Только месячные пропали, да живот стал расти. Пошла
она к тамошнему фельдшеру. Он ее проверил, а потом по пьяни раззвонил на всю
деревню -  дескать, Машка  Пыхтяева  так  забеременеть  ухитрилась, что даже
целка не поломана.  Ну а  народ  в  деревне всегда рад  языком  чесать - что
мужики, что бабы.  Машка Пыхтяева, мол, от  святого духа понесла. Христа нам
родить  собирается.  Вот  такие  перед   моим  рождением  были  пророчества.
Надсмеялась деревня над моей мамкой,  так что она со стыда  уехала  в город.
Ну, а в городе у ней я родился, все как положено. А потом Осип Данилович мою
матушку  пожалел, потому что  он  и  сам несчастный  мужик, горький пьяница.
Витей меня мама назвала  по деду,  своему  отцу,  а  отчество "Витальевич" ,
можно   сказать,  она   мне  с   потолка  придумала.   Интеллигентно  звучит
"Витальевич", по крайней мере маме так всегда казалось".
     Тут до меня что-то стало доходить:
     -- Так  Вы на самом деле  не Витальевич,  а  Иосифович? -  благоговейно
произнес я.
     -- Экий Вы балда, Александр! Ну  какой  же я Иосифович? Вы  что, совсем
Библию не читали?
     -- Нет, отчего же, читал -- пробормотал я.
     -- Ну вот, видите! А в тридцать три года я получил четыре пули от своих
ближних - две в спину и две в грудь, и от полученных ран скончался на месте.
Потом  кое-как  воскрес,  используя мной  же  ранее  изготовленные подручные
технические средства. Ну что, есть у Вас какие-то мысли по этому поводу?
     Мыслей  у  меня  решительно никаких не  было,  если  не  считать  массу
вопросов, которая  немедленно  стала роиться  в голове как  туча шершней над
дуплом.
     -- Я и сам не  знал, как мне следует  относиться к этим фактам из своей
биографии,-- продолжал  Виктор Витальевич,-- пока  не сумел переместиться со
своим транслокатором на  Ближний Восток,  на две тысячи  лет назад. Я  всего
лишь хотел уточнить, как  там в действительности об