жизнь,  чье-то
счастье,  потому  что  это спасение  не оправдывает  затрат.  Это не  только
убивает   того,   кому  отказали   в  помощи,   пощелкав  предварительно  на
калькуляторе,  но  и  убивает   человека,   человечество   вообще.   Убивает
равнодушием, презрением, холодным  расчетом. И после  того, как это убийство
совершено, скажите мне, как жить  дальше? Как вообще можно жить, не  веря ни
во что позитивное? Как  можно жить,  презирая людей, не веря в  человеческое
добро, не веря в то, что рано или поздно этот мир станет лучше?!
     - А  кто же  вам сказал, дорогой  мой, что он  непременно должен  стать
лучше?
     - Да в том то все и дело, что никто мне  этого не сказал!  Я  битый час
пытаюсь вам  это  втолковать. Я вовсе не опираюсь на факты  в  своей вере. У
меня  вовсе и нет таких фактов,  да вере и не нужны факты, на то она и вера!
Поймите, я просто хочу в это верить, и я в это должен, обязан верить, потому
что по-другому  мне больно жить, я просто не могу по-другому жить! Как можно
жить, и при этом презирать мир,  в котором  ты  живешь, людей с которыми  ты
живешь, не желать  этому миру, этим людям лучшей доли и лучшего будущего?! Я
не знаю, как вы живете без такой веры, с одним презрением и разочарованием в
душе!
     - А почему вы вдруг решили, что я презираю людей? - неожиданно изумился
философ,- Это что, я вам такое сказал? Когда, позвольте спросить?
     - Да нет,  прямо вы этого  не говорили. Но ведь это из ваших расуждений
следует...
     - Из них следует, что я просто принимаю людей такими, какие они есть, и
не  строю на их счет  никаких иллюзий. Вам легче жить, когда  вы обманываете
себя, а  мне  легче жить, когда  я знаю голую правду и представляю себе, как
будет развиваться  ситуация. И  потом, какая вам  к черту разница, станет ли
наш мир лучше когда-нибудь?  Когда нибудь, когда вас самого уже  не будет на
белом свете, этот мир, может быть, действительно станет лучше. А может быть,
хуже. Только вам-то какая разница, голубчик вы  мой? Вас-то уже все-равно не
будет! Поэтому ваша прямая задача -  это  не  верить в то,  что когда-то все
вокруг станет  лучше, а  стараться, чтобы вам самому было  лучше там, где вы
сейчас живете.  Здесь  и  сейчас,  а  не когда-то!  Если  мир  и  становится
понемножку  лучше, то только  за счет этого стремления,  а вовсе не  за счет
вашей беспочвенной и  нелепой  веры. Когда каждый стремится, чтобы ему стало
лучше, весь мир  обязательно  должен стать лучше. Но он не становится лучше,
или становится, но очень и  очень медленно, несмотря на все успехи техники и
экономики. А знаете почему? Отнюдь не потому что каждый стремится, чтобы ему
было лучше,  а потому, что почти каждый стремится  чтобы  ему  было лучше за
чужой счет! Но голубчик мой, такова человеческая природа, она не меняется за
всю историю  человечества.  Вы  учебники  по истории-то почитайте  еще  раз,
небось со школы ни разу так и не открывали?
     - Ну,  положим, не открывал. Но  ведь в учебниках тоже  не вся  история
написана. Авторы учебников - тоже люди. Мы не можем взять и огульно заявить,
что историю человечества делали порочные и безнравственные люди!
     - А я этого вовсе  и не утверждал. Многие  из них покрепче вас верили в
лучшее будущее, в доброе начало в человеке, и за это лучшее будущее, за  это
доброе начало  рубили  шашкой человека пополам и  расстреливали  в  затылок.
Вспомните:  "Вперед заре навстречу, Товарищи в борьбе!  Штыками  и  картечью
Проложим  путь себе".  Вот и верили,  вот и  прокладывали.  А просчитать все
последствия  своей благородной борьбы не удосужились. Они  искренне считали,
что одной  благородной  веры  вполне достаточно,  и  вовсе  ни  к  чему  все
продумывать  и просчитывать -  это  унижает  человека,-  тут  философ  очень
фамильярно и весело подмигнул мне, а затем мрачно ухмыльнулся. Казалось, что
подмигнул мне один человек, а ухмыльнулся - совсем другой.
     Внутри у меня что-то оборвалось и как-бы похолодело:
     -  Вы  хотите сказать, что  вера  в человека может уничтожить  человека
вместо того, чтобы его возвысить?
     - Да, голубчик мой, именно это я и  хочу сказать. Верить,  бесценный вы
мой, надо в  Бога.  Или не  верить ни во что и сомневаться во всем, как я. А
верить  в  человека  -  опасно. Человек  -  существо  несовершенное,  и  его
надлежить всячески  обуздывать и смирять.  А делать это можно либо  устрашая
человека  Божьй карой,  либо  просчитывая  результаты его  возможных великих
деяний  и  предотвращая  оные  хорошо  обоснованными  мрачными прогнозами  и
непременно  делая  эти  прогнозы  достоянием  гласности.  Вы  -  оптимист  и
альтруист, и вы  хотите, чтобы всем  когда-нибудь стало лучше.  А я - циник,
эгоист и реалист. Я хочу, чтобы мне сейчас было хорошо, или по крайней мере,
не очень  плохо. Вы хотите, чтобы  всем было лучше любой  ценой,  а я хочу в
первую очередь уцелеть сам и не сделать хуже себе, а значит и другим. Потому
что очень трудно устроиться хорошо там, где всем или почти всем - плохо.
     - Я не хочу, чтобы стало лучше любой  ценой, вы меня неверно поняли,- я
говорил эти  слова,  и  мне казалось, что это говорю не  я,  а кто-то  чужой
говорит вместо меня. Чувство уверенности и душевного комфорта  внезапно меня
покинуло,- Я принципиально против насилия,- вытолкнул я из себя чьи-то чужие
слова, злясь, что не могу придумать своих, более подходящих для ситуации.
     - Хорошо, вы верите в человека и при  этом  вы против насилия. А другие
тоже верят в  человека, и они -  за насилие. И они вас живенько  поставят  к
стеночке рядом со мной, за то что вы не  верите в насилие и не хотите с ними
сотрудничать. И  вы,  голубчик, со всей вашей верой их  не переубедите и  не
остановите. Словами таких людей не  остановишь, тут более крутые меры нужны.
А останавливать их необходимо постоянно. Они все время копошатся под полом и
ждут своего часа, чтобы вылезти. Но останавливать их - это  не ваша  работа.
Вы  - идеалист-любитель. Поэтому живите  спокойно и  доверьте эту  грязную и
мерзкую  работу  профессионалам.  Они   лучше  вас  знают,  как  возиться  с
человеческим  дерьмом, а вы этого не знаете. Вы ведь ни за что не употребите
по отношению к человеку слово "дерьмо". Даже к террористу, на счету которого
сотни  жертв.  Если вы  против  насилия,  то  для вас любой  человек  -  это
величайшая  ценность.  Для  вас  начать  относиться  к одному  единственному
человеку как  к дерьму - это все равно что начать относиться как к дерьму ко
всем  людям. Это ведь  все идет  от  абстрактного мышления, голубчик мой. Вы
выдумали  себе какого-то абстрактного  человека и  упиваетесь этим  образом,
который  "звучит  гордо".  А его нет  на  свете, этого  вашего  абстрактного
человека, этой  вашей высшей ценности. Он - миф! Есть конкретные люди, и все
они  разные,  и одни из  них  дерьмо, а другие  - нет. Точнее, одни из них в
большей степени дерьмо, а другие -  в меньшей. И  задача профессионала - это
не  облагородить  человека,  не  вести  его  к великим идеалам,  которых  не
существует  вовсе;   его  задача  -  всего  лишь  минимизировать  количество
совокупного  дерьма, циркулирующего в душах населения. Все очень просто, как
канализация.  А  вам, сладчайший мой, конечно больно это слушать, потому что
эта  точка зрения режет  ваши нежные  уши и  ломает  ваши нежные,  трепетные
идеалы. Вон вы  уже и пальчики к  ушам поднесли, сейчас их закупорите, чтобы
моих зловредных речей не слышать.
     - Возможно, вы  правы,- сказал я, с  усилием опустив руки,- возможно вы
трижды  правы. Но вы, вероятно, просто духовно сильнее меня, приспособленнее
меня, вы можете  все это знать, а я предпочел бы просто этого не знать  и об
этом не думать. Мне так легче жить. Вы можете жить и принимать реальность, в
которой вы живете, а меня ваша правда губит. Я могу жить только пока надеюсь
на лучшее. Хотите меня убить - ну тогда вещайте дальше.
     - Ах вы слабенький, несчастненький!  Может, мне пожалеть вас? Так  ведь
вы от такого  дерьма как я жалости  не примете! Вам  надо, чтобы вас пожалел
кто-то  подобный вам, разве нет? Меня вот жалеть не надо, потому что я циник
и хам, я  -  грубая скотина.  А  у вас - нежное  сердце, и вас надо жалеть и
лелеять. А знаете, кто вы есть на самом деле? Вы, голубчик мой, обыкновенный
чистоплюй!  Хотите  культивировать  свои  идеалы,  хотите  быть  чистеньким,
нежненьким, проповедовать  непротивление злу, а дерьмо  пускай за вас качают
другие. Те, кто сами в большей степени дерьмо, чем вы. А вы, сладчайший мой,
желаете сидеть  в  стороне и пахнуть  фиалкой! Вот именно за  это, бесценный
мой, вас на хуй и послали!
     Что-то щелкнуло у меня в  голове, и в тот же миг философ-профессионал и
вся остальная публика вокруг стали  плавно обесцвечиваться, телесного  цвета
поверхность под моими босыми ногами начала плавно замещаться линялым, слегка
ободранным паркетом, а в ушах зазвучал обиженный Валеркин голос:
     - Не хочешь  идти? Чистеньким хочешь быть? Как Явлинский? Ну и пошел ты
на хуй!
     И тут  я  неожиданно  вспомнил, что сейчас должно быть часов двенадцать
дня,  и  что  я  полчаса  назад  зашел  в  гости  к  другу Валере.  А еще  я
почувствовал, что на  моих ногах появились ботинки,  и вместе с  ними ко мне
вернулось утраченное  чувство защищенности и чувство реальности. Я огляделся
по сторонам и  увидел, что стою в коридоре  в Валеркиной  квартире,  прямо у
двери, а сам Валерка стоит рядом и разгневанно смотрит на меня.
     Я взялся за ручку двери и сказал:
     - Извини, Валера, я был неправ. Я иду с тобой на выборы.
     Мы  вышли из квартиры.  Валера  топал вниз по лестнице, еще  обиженный,
сумрачно  сопя.  Я  шел  вслед за  ним, и  слова  философа-профессионала  не
выходили у меня из головы, но  я так  и не знал, о чем  мне  думать, выбирая
кандидата: о лучшем будущем или о том, как минимизировать количество дерьма.
А может быть, это  одно  и то же? Сомнительно,  конечно... А еще не понятно,
почему философ-профессионал попал на хуй? Ведь у него на все вопросы в жизни
есть логичные и практичные ответы.
     - Вот поэтому он, наверное, на хую и сидит. И видать, никогда с него не
выберется...- рассеянно пробормотал я вполголоса.
     - Кто на хую сидит? - откликнулся Валера.
     -  Да  так, никто... Не обращай внимания, -  ответил я,  и  пнув  ногой
грязную  ободранную  дверь подъезда, вышел  на  шумную,  замусоренную улицу,
пропахшую автомобильной гарью. Ну и что, что грязь? Ну и что, что мусор, что
вонь? Когда нибудь и на этой улице тоже будет праздник. Когда нибудь на всей
Земле обязательно станет лучше. Правда, тогда уже наверняка не будет меня...
Ну  и что, что меня не будет?  Сейчас мне кажется, что  я  есть, а тогда мне
будет казаться, что меня нет. Вернее, мне уже ничего не будет казаться... Но
в конце концов, разве это так уж важно?..



        "Александр Шленский. Вкрадчивое прикосновение смерти"

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Александр Шленский
     WWW: http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/ Ў http://zhurnal.lib.ru/s/shlenskij_a_s/
---------------------------------------------------------------




     Для того чтобы понять  устройство мира и проникнуть  в сокровенную суть
вещей,  необходимо  уметь  расширять  сознание  и  выходить  в  новые  сферы
реальности. Делать это  можно по-разному. Однажды Гнидыч явился ко мне очень
серьезный и  мрачный  и  сказал,  что  сегодня  вечером мы  должны расширить
сознание так, чтобы увидеть абстрактного червяка, которого  никто  не видит,
но каждый чувствует. С этими  словами  Гнидыч вытащил из  кармана пакетик со
специальными колесами, которыми  мы  с  ним время  от времени  закидывались.
Колеса были совершенно левыми  - от них почти  никогда не вставляло, но зато
очень  конкретно  и быстро  тормозило.  Вот и  в  этот раз  - не  успели  мы
заглотить колеса, как  наши ласты накрепко приклеились к полу. В приклеенном
состоянии мы могли передвигаться только  с  антисветовой  скоростью, то есть
практически с  нулевой.  Гнидыч  потом утверждал,  что когда  ему захотелось
поссать,  и  он решил пойти в туалет,  то  оказалось, что  после  трех часов
утомительной ходьбы он только еще  выходит  из-за стола.  Гнидыч понял,  что
придет  в туалет не раньше чем  через  неделю и  конечно успеет за это время
двадцать раз обоссаться и обосраться в пути. Эта мысль привела его  в полное
отчаяние. Но тут Гнидыч неожиданно увидел спасительный унитаз прямо напротив
себя. Унитаз  был  маленький, белый и  круглый,  и  стоял прямо на  столе  в
пределах  досягаемости рукой. Гнидыч  осторожно взял  унитаз  в руки, поднял
крышку и уже хотел было туда нассать, но заметил,  что там  насыпан какой-то
белый  порошок,  и решил  сперва  его  занюхать.  Порошок,  однако, оказался
совершенно левый - крупный, ужасно липкий и очень сладкий на вкус  -  хоть в
чай сыпь. На занюх же порошок совсем не годился.

     Короче, я Гнидыча обломал, когда он уже вынул хуй наружу  и совсем было
собрался нассать в мою сахарницу. Я велел ему поссать в окно, потому что все
равно внизу козырек от подъезда. До  окна мы  плелись  вдвоем примерно  час,
потом минут сорок ссали дуэтом и обоссали  весь  козырек. И я тогда  спросил
Гнидыча:

     --- А вот Гнид, скажи мне сперва, где живет твой абстрактный червяк?

     -- Нигде. Или наоборот, всюду. -- не задумываясь ответил Гнидыч.

     --- Да  нет, ты мне по сути объясни. -- возразил я, не удовлетворившись
ответом. -- Вот скажи, в тебе он может жить?

     -- Запросто. Он  там и живет.  Я его  падлу  почти все  время  чувствую
внутри.

     --- А во мне?

     Гнидыч  посмотрел  на меня  оловянными  пуговицами,  прикрытыми  сверху
тонкой куриной плевкой век, и отчеканил:

     -- И в тебе, Ромочка, и в тебе! А как же!

     --- Ну тогда  скажи мне еще и такой вопрос: этот твой червяк - он у нас
с тобой общий?

     -- Нет, Рома. У тебя он свой, а у меня свой.

     --- Но он же все равно один на всех? То есть, в одном экземпляре?

     -- Он всегда  в одном экземпляре. Только у каждого этот экземпляр свой.
У тебя он свой, а у меня - свой.

     --- Но при этом он ведь все равно один, общий? Один на всех?

     -- Конечно! А как же еще!

     --- А почему оно так?

     -- Ромуальд, это же просто. Оно  так потому, что  абстрактный  червяк -
это твоя смерть. Смерть  у  нас у всех одна,  общая,  но при этом ползает по
каждому из нас ин-ди-ви-дуально.

     Слово  "индивидуально", произнесенное Гнидычем медленно и раздельно  по
слогам, почему-то прозвучало с мистическим оттенком и навеяло на меня легкий
суеверный ужас.

     --- Гнидыч, а нафига же она по нас ползает? Мы же еще живые!

     --  Рома, а  кто тебе сказал, что мы все время живые? Я сейчас тебе все
объясню, и ты сразу поймешь,  что червяк просто не может по нас не  ползать.
Вот смотри. Мы с тобой сколько времени из окна ссали?

     --- Ну где-то час, может чуть больше.

     --  Ну  видишь? Всего час. А теперь скажи, что делает  твоя ссалка  еще
двадцать три часа в сутки?

     --- Да в общем, ничего.

     --  Вот  в этом все и дело, Романопуло,  в этом все и дело! Когда  есть
что-нибудь, которое существует, чтобы что-то делать, и оно этим не все время
занято, то когда  оно этого не  делает, по нему в это  время сразу  начинает
ползать  смерть. То что  не  употребляется  по назначению дольше положенного
срока, подлежит смерти - это ее добыча. Смерть всегда нуждается в материале,
чтобы  отдать этот  материал новой, более  деятельной жизни. Поэтому  червяк
смерти ползает по каждому из нас и строго следит, чтобы ничто из живущего не
бездействовало. Пока  все в нашей  жизни действует нормально, червяк ползает
по  нас очень тихо и  вкрадчиво, но как только действие прекращается, червяк
тут же  разевает пасть.  Вот  например, когда ты  не  ссышь,  в  твою ссалку
тихонько приползает абстрактный червяк. Когда твоя ссалка не ссыт, она в это
время мертвая, и червяк ее в это время жрет.

     --- Гнид, а скажи, как он ее жрет?

     -- Тайно, Рома.  Тайно, неслышно и вкрадчиво. Этого снаружи ни увидеть,
ни  услышать  никак нельзя. Можно  только почувствовать изнутри.  Ты изнутри
себя, а я изнутри себя.

     --- Ну и что ты чувствуешь?

     -- Да вот, как бы тебе  объяснить... Ну смотри:  мы с тобой сколько раз
уже этими тормозными колесами закидываемся?

     ---  Может, раза три... А  может быть,  одиннадцать.  Я  не считал... А
какая разница?

     -- В том-то и  дело, что для абстрактного червяка  нет никакой разницы,
три раза или одиннадцать.

     --- Три раза чего?

     --  Да без разницы чего!  И  без разницы, сколько раз. Я же тебе только
что объяснил, что для червяка разницы никакой нет. Он не на цифры считает, а
на высшую  полезность для жизни.  Не для  твоей конкретно жизни, а для жизни
вообще. Естественная  смерть - это  инструмент жизни, с помощью которого она
избавляется от всего ненужного  и превращает его  в нужное, и таким  образом
продолжает  сама себя. Червяк ползает по живому и вынюхивает, а нужно ли еще
для Жизни то, по чему он  ползает. И если  оно не нужно, то он  начинает его
жрать, чтобы оно скорее стало мертвым. Вот такой, Ромео, в природе закон - и
я чувствую все это изнутри.

     --- А ведь  наверно, Гнид, ты прав! Что-то в этом есть. Помнишь,  мы по
биологии учили, что в многоклеточном  организме  у  каждой клетки  есть свой
срок жизни.  По  окончании этого  срока  клетка  отмирает,  и  на  ее  место
появляются  новые  клетки.  Помнишь  выражение "Жить - значит  умирать"?  Не
знаешь, кто это сказал?

     -- Да что тут знать? Энгельс сказал. Только ты ведь про биологию начал,
вот и продолжай про биологию, а с Энгельсом пускай философы разбираются.

     ---  Хорошо. Слушай дальше  про  биологию. Был раньше  такой  ученый по
фамилии  Вирхов, который утверждал, что организм - это вроде как государство
из  живых  клеток.  И  что  у  них  есть  как  бы  свои  правила  поведения,
распределенные  роли,  вроде бы как должности, которые  они занимают  в этом
государстве, ну  и так далее. В  наших учебниках  всю дорогу писали, что это
неправильная, устаревшая теория, и что идеи нервизма у Павлова объясняют все
гораздо лучше. А теперь ясно, что вся эта пропаганда Павловского учения была
чистой воды идеологией.  Ведь по Павлову,  с подачи коммунистов, получалось,
что роль центральной нервной системы  в организме - это как руководящая роль
партии  в  стране.  Понимаешь?  Павловская  теория давала  лишний  повод для
легитимности  их партии. Типа, смотрите - мы  повторяем  самое лучшее, самое
совершенное  в природе -  ее структуру  управления организмом. Вот  мол,  на
Западе по нескольку  партий, и это против  природы. А вот у нас только одна,
самая лучшая, самая правильная. У нас страна как организм,  а партия как его
центральная  нервная  система.  Понимаешь  теперь,  почему Вирхова  во  всех
учебниках критиковали? Потому что он был за демократию клеток, а у нас тогда
шестая статья была основой всего.

     --  А  что тут  особо понимать?  Ну,  идеи централизма.  Руководящая  и
направляющая. Старо  как мир. Все восточные империи на этом стояли. Как-то я
прочитал,  что древнем  Риме,  когда строили водопровод,  то тянули ветку из
центра  на  много  стадий,  хотя можно было взять  отвод практически  рядом.
Считалось,  что все  должно проистекать  из центра. Идея простая.  Дальше-то
что?

     ---  А  то,  что   идеи   самосборки  простых   структур  в  сложные  и
самоорганизации   структур,   как  у   Вирхова,  и   идея  централизованного
управления,  как у Павлова, вовсе не противоречат друг другу,  и твоя, Гнид,
музыка это доказывает как модель. Ты  мне сам рассказывал, что в музыкальном
произведении вся структура строится вокруг  главной идеи произведения, и что
в ней есть и центробежные, и центростремительные  тенденции.  Да что  я тебе