егося бытия, фальшивыми мелодиями чужих
неоконченных драм и неудовлетворенных страстей. Эти звуки бесконечной чередой
носятся по бескрайним лабиринтам внутреннего уха, отражаются, сливаясь,
блекнут и умирают. Все это как бы снаружи. А внутри тихо клокочет липкий,
вязкий клей подсознания, и пузыри мыслей силятся вырваться наружу. Каждый
пузырь кажется очень важным и значительным, пока он ворочается в клею,
но вырываясь из него, тут же лопается, оставляя лишь легкий пар беспокойства,
да невесомые слова. Слова парят в сознании, как пушинки одуванчика, пока
их не подхватит пронзительный ветер бытия и не унесет прочь. Он расшвыривает
пушинки слов куда попало, и несется дальше один, расталкивая небесные тела
и волнуя мировой эфир. Чистый и свободный, с необыкновенной легкостью проникает
он за ту неприступную стену, которая отделяет суетный мир быстро меняющихся
дрожащих теней от мира вечных и совершенных вещей. Эти вещи, должно быть,
правильной формы, хотя нельзя сказать, какой именно. Они все светятся изнутри.
Все, кроме одной, которая глубокого черного цвета и вбирает в себя свет
всех остальных вещей. Они располагаются частично одна внутри другой, но
это нисколько им не мешает. Периметра там нет. Нет и движения. И внутренний
свет этот не холодный и не теплый, он не резок и не ласков, но он ровный,
постоянный, идущий изнутри, из самых недр мироздания, никогда не угасает
и не меняется. Тщетно пытается взгляд пробуравить неприступную стену, отделяющую
его от этого мира. Но ему никогда это не удается. Гадкое ползучее безобразие
застилает беспомощный взгляд. Оно цвета врожденной тупости, цвета затылочного
зрения, цвета колготок старой девы, злобствующей на весь мир. А может,
вовсе и нет никакого такого безобразия, а есть только непреходящее человеческое
бессилие и усталость... Наконец взгляд не выдерживает и начинает дрожать,
а потом вновь обреченно пускается привычным путем -- от центра к периметру,
от периметра к центру. Безобразие с неохотой уползает на свое место, ближе
к к затылку и там затаивается до поры. С грохотом захлопывается котел подсознания
с кипящим клеем, и лишь изредка из-под крышки вырывается пар. Привычный
ритм жизни вновь пускает в ход бесчисленные винтики и колесики, двигающие
взгляд туда и сюда, и так будет продолжаться до тех пор, пока однажды,
в единый и неуловимый миг он не остановится совсем и не погаснет. Тогда
быстротечный ветер бытия налетит и понесет его сквозь все преграды, чтобы
однажды легко и просто зажечь его вновь, но где и когда --  неизвестно.

Кое-что о полетах
     Не все привычные вещи так  просты,  как  кажется  привычному  уму.  Вот
только  представьте себе: реактивный лайнер летит строго на Север, и его 120
пассажиров и 47 членов экипажа неплохо себя чувствуют. Авиадиспетчер  следит
за  полетом с земли и, ему ничего не стоит поймать радаром его координаты. А
вот большая навозная муха. Она тоже летит строго на север. С  земли  за  ней
следит  серый пушистый котенок, но поймать ее он не может и только зря машет
лапой по воздуху. Муха, конечно,  не  самолет,  но  ведь  и  котенок  --  не
авиадиспетчер!  С другой стороны, если самолет может лететь строго на Север,
то почему муха не может себе этого позволить? В самом деле, никто и ничто не
может запретить мухе лететь куда угодно. Муха -- сама  себе  и  пассажир,  и
экипаж.  Ей  не  нужны  ангары и аэродромная обслуга, и заправляется она чем
угодно -- сначала кусочком дерьма на заднем дворе,  а  потом  еще  и  каплей
вишневого  варенья  с  вашего  блюдечка. Муха садится на любую поверхность и
ползает по оконному стеклу вверх и вниз. Лайнер садится только  на  бетонную
полосу, а по оконному стеклу ползать вообще не умеет, да и летает хуже, хотя
и  значительно  быстрее.  В  данный  момент  он  пролетает  на  рекой, вдоль
фарварера которой летит утка-кряква, как ни странно, тоже строго  на  Север.
Утка  летит  медленнее,  чем самолет, зато плавает гораздо быстрее. Посудите
сами -- за то время, пока утка проплывет 100 английских  ярдов,  самолет  не
проплывет и половины, и скорее всего, вообще утонет. Самолет, кроме того, не
умеет  нырять,  дробить ил, ловить червяков и лягушек и щелкать клювом. Хотя
утка тоже не умеет щелкать клювом -- это аист умеет. Можно предположить, что
аист научился щелкать клювом у некоторых людей  мужеска  пола,  которых  ему
приходится  посещать  по долгу службы. Бывает так, что мужчина расслабится и
разевает клюв, в который затем попадает муха, и возможно даже не одна. И вот
тут-то, в конце концов, появляется зловредная длинноногая  птица  с  вопящим
свертком  в зубах. Ах ты, господи, -- восклицает жертва -- это что же, я уже
папа? Ну да, конечно! Не надо было клювом щелкать! И уж тем  более  не  след
садиться  на  самолет  и  лететь  строго  на  Север.  От алиментов далеко не
улетишь! Впрочем, мы отклонились от темы. Итак, самолет  плавает  хуже,  чем
утка,  но ездит по земле безусловно лучше. У утки даже и колес нет в помине.
Впрочем, и у мухи колес тоже нет, зато есть лапы -- целых шесть, и на каждой
сидят микробы, что доставляет людям немало  досады  и  неудовольствия.  Если
разобраться, то у самолета на колесах микробов гораздо больше, чем у мухи на
лапах,  но почему-то людей это никак не беспокоит. Возможно, это потому, что
самолеты не садятся на  лицо  и  не  ползают  по  тарелкам  и  чашкам.  Зато
некоторые  самолеты  сбрасывают  бомбы  и  ракеты,  на  которых  нет никаких
микробов, но почему-то людей это никак не успокаивает.  Самолеты  сбрасывают
бомбы  и  ракеты, тараканы сбрасывают коконы с тараканьими яйцами, а атомные
станции сбрасывают радиоактивные отходы. Никто ничего хорошего не сбрасывает
-- это уже проверено: сбрасывают всегда какую-нибудь гадость, а все  хорошее
держат  при  себе. И когда все это достанет так, что терпеть уже невозможно,
пытаются улететь от всего это подальше.  Разбегаются,  спотыкаясь  и  падая,
мучительно  взлетают и летят, поджав лапы, трепеща крыльями, жужжа моторами,
заткнув уши и нос, со скорбным и болезненным выражением  лица,  и  надеются,
что  там, куда они прилетят, будет лучше. Лучше не будет, будет только хуже,
и они это прекрасно понимают, но все-равно летят, сбрасывая по дороге всякую
гадость на голову еще не взлетевшим собратьям. Летят потому  что  не  лететь
нельзя, потому что пока летишь, есть надежда, потому что само чувство полета
окрыляет,  и  можно  хотя  бы на время забыть, что для того, чтобы взлететь,
приходится всю жизнь заправляться дерьмом,  в  надежде  однажды  взлететь  и
долететь  до  своего заветного блюдца с клубничным вареньем, которое ждет не
дождется на далеком и прекрасном Северном Полюсе.

Размышления над дыркой в стене

     Профессор математики Фриц Гросскопф допоздна задержался в  лаборатории,
готовя очередной кафедральный отчет. Он не доверял компьютеру и пересчитывал
некоторые  формулы на своем калькуляторе, которому доверял всецело. Время от
времени он доставал из кармана платочек, легонько сморкался в него, а  затем
протирал  уголком платочка очки. При этом он каждый раз ронял калькулятор на
пол. Нагибаясь в очередной раз, чтобы поднять с  пола  упавший  калькулятор,
Гросскопф  обратил  внимание  на  дырку  в  стене,  которую просверлили днем
служащие, разводившие в помещении локальную сеть. Он сунул  в  дырку  палец,
немного  помедлил,  вынул  палец  и  зачем-то  пересчитал на пальце суставы.
Получилось целых три -- как-то даже слишком много. Профессор поколебался, он
не был уверен, относится ли ближний к ладони сустав к  пальцу  или  к  самой
ладони,  и  надо ли поэтому было его считать. Потом взглянул на калькулятор.
Калькулятор показывал корень из трех. Гросскопф поразмышлял, как  получилось
это число, и пришел к выводу, что, это результат падения прибора на пол. Тем
не менее, число ему понравилась, и он решил вставить его в отчет. По крайней
мере,  хуже  не  будет  --  решил  профессор. Потом он еще немного подумал и
повернул голову к соседнему столу:
     -- Франсуа, скажите мне, как физик, из чего, как  Вы  думаете,  сделана
дырка в стене?
     Из-за  дисплея  на  соседнем  столе  показалась копна черных с проседью
волос. Профессор Лефевр встал, подошел к стене и с полминуты изучал дырку.
     -- Ну, я физик, а не химик, но могу предположить,  что  преимущественно
из  азота,  затем  кислорода,  углекислого газа, еще можно обнаружить гелий,
аргон и ...
     -- Не трудитесь продолжать, коллега. Я понимаю -- из воздуха.
     -- Ну да, из воздуха, а в чем, собственно, дело?
     -- Да нет, ничего, я тут просто подумал: вот эта дырка, она сделана  из
воздуха. А стенка сделана из дерева. Так?
     -- Ну, предположим, и что из этого следует?
     --  Как что? Ведь стенка -- это не дырка, да? А дырка -- это не стенка.
Стенка -- из дерева, а дырка -- из воздуха. Стенка и дырка,  стало  быть  --
это две разные вещи. Значит, мы можем иметь стенку без дырки. Ведь можем?
     -- Ну да, можем! Ну так и что?
     -- А теперь ответьте, Франсуа, можем ли мы иметь дырку без стенки?
     -- Скажите, Фриц, а можем мы иметь улыбку без Чеширского Кота?
     --  Кстати,  Франсуа,  о коте. У меня дома живет кот, жена принесла его
еще котенком. Его никогда не выпускали из дому, он землю  ни  разу  даже  не
нюхал.  Так  вот,  представьте  себе,  мой Герман всегда пытается закапывать
лапой свои экскременты. Вы знаете, Франсуа -- ведь это феноменально!
     -- И что же тут феноменального? Моя кошка делает то же самое.
     -- Ну хотя бы то, что у кота где-то в голове есть дырка в  земле,  хотя
он  самой  земли-то никогда не видел. И заметьте -- у кота в памяти заложена
именно дырка, а не сама земля. Сама земля как структура для него  негативна,
она для него как бы не существует, а вот дырка, которую в ней можно выкопать
--  дырка  вполне  очевидна!  Земля  мертва,  а  дырка живет и детерминирует
поведение животного!
     -- И  Вы,  Фриц,  сейчас  будете  доказывать  мне,  что  дырка  --  это
универсальный  способ  хранения знаний, и что многие наши знания -- это тоже
своего рода дырки, а саму землю-то мы до сих пор и не видели?
     -- Все не так, Франсуа. То есть, все может быть совсем наоборот.  Может
статься,  то,  что мы считаем самой что ни на есть землей -- на самом деле и
есть не что иное как "дырка", а "земли"  --  в  привычном  ее  понимании  --
вообще нет! Может быть именно дырка-то и первична, а вовсе не земля!
     -- Простите, Фриц, но я не понимаю...
     --  Сейчас объясню. Ну вот, представьте себе, что эта стена не имеет ни
начала, ни конца, что она вечна, бесконечна, всеобъемлюща и однородна. Может
ли такая великая вещь быть просто стеной?
     -- Да нет -- то, что Вы мне описали  --  это  не  стена,  это  какой-то
атрибут  вечности  или  что-то  такое,  религиозно-мистическое.  Это даже не
математический объект, потому что на нем никаких операций не может  быть  по
определению.
     --  Правильно,  коллега, правильно, черт возьми! Значит стена -- это не
все, что вокруг! Это только что-то в чем-то еще  большем.  Вы  сами  сказали
мне,  что  дырка  в  стене сделана из воздуха. Значит, я вправе считать, что
стена -- это дырка в воздухе, сделанная из дерева. А наша Земля -- это дырка
из земли в Космосе. Интересно, а Космос -- дырка в чем?
     -- Послушайте, Фриц! Что вы несете? Как может  быть  дырка  сделана  из
дерева?
     --  Если дырка может быть сделана из азота, гелия и аргона, и вы с этим
согласны, и сами выдвинули эту гипотезу, то почему не может  быть  дырки  из
дерева?
     -- Фриц! Вы когда-нибудь видели такую дырку?
     -- Сколько угодно! Вот, например, древесные корни в асфальте на дороге.
С точки зрения дерева -- это не дырка, потому что там есть дерево. А с точки
зрения асфальта -- это дырка, потому что асфальта-то там -- нет!
     Лефевр  взлохматил  и без того лохматую шевелюру и нахмурился, отчего у
него на переносице прорезались две глубокие вертикальные морщины. Он  смерил
Гросскопфа  взглядом сверху вниз, потом снизу вверх, потом обвел глазами его
фигуру по контуру.
     -- Тогда объясните мне пожалуйста, Фриц,  такую  вещь:  Вы-то  сами  --
дырка в чем?
     --  Вот это-то, Франсуа, и есть для меня главная загадка! Там, где есть
Вы -- нет меня, значит, я -- частично дырка и в Вас. Соответственно,  Вы  --
частично  дырка  во  мне.  Вы  не пугайтесь: ведь стена -- это тоже дырка из
дерева в воздухе, который сам, в свою очередь частично -- дырка в стене, так
что все вполне допустимо. Для меня непонятно другое. Ведь я  настолько  мало
знаю  о  том,  как и что я знаю, и стало быть, я сам неоднороден, то есть, в
некоторых частях меня нет меня.
     -- То есть, Вы, коллега, являетесь дыркой в самом себе!
     -- Да! Да! Если хотите, тысячу раз да! Именно это  я  и  имел  в  виду.
Причем  поймите,  Франсуа, дырка -- это неравновесное состояние, это баланс,
это процесс, это, если  хотите  --  начало  жизни,  точнее,  вся  жизнь,  ее
первооснова!  Я есть дырка, пока я живу, пока я живой. А как только я умираю
-- я перестаю быть дыркой в чем бы то ни было. Я растворяюсь, и меня  больше
нет.  Все! Конец! Дырка исчезает. Зарастает, если хотите, как пуповина после
рождения ребенка. Когда меня нет, я не могу быть чем-то в чем то  другом,  в
том числе и в себе самом.
     -- То есть, вы хотите сказать, что ваше тело...
     --  И мое тело, и ваше, и тело любого человека, как мы его видим -- это
всего лишь слабенькая копия  той  дырки,  которую  наше  действительное  "я"
прорезает  в  окружающей  реальности. Это даже и моделью "я" нельзя назвать.
Так, ерунда на постном масле, психофизический параллелизм. Настоящие  теории
возникают  в  чистом разуме, который не что иное как дырка неизвестно в чем,
практика только подталкивает  к  их  открытию,  но  никак  это  открытие  не
предопределяет. Разум -- это дырка, порождающая теории, вот так!
     --  Фриц,  вы  когда-нибудь  были  на  лекциях  Чезаре? Помните, как он
толковал про эпифеноменальность психики? Что, мол  --  тело  отправляет  все
функции,  а  психика,  субъективная  реальность  --  это всего лишь слабое и
неполное отражение этих функций. Теперь вы все ставите с ног на голову!
     -- Франсуа, я ничего и никуда не ставлю, я просто засовываю  весь  этот
беспредметный спор туда, куда положено -- в дырку. Вообще, дорогой Лефевр, я
не  в  ответе  за  всех  своих  коллег.  Наш профессор Спинелли -- добрейшее
существо, но он живет, не просыпаясь, и читает свои  лекции,  не  приходя  в
сознание.  Но  если у Чезаре в голове пусто, как в бутафорском гробу, то это
не  значит,  что...Ну  подумайте,  Франсуа,  подумайте  головой!  Если  тело
первично,  а  психика  эпифеноменальна,  то  как  объяснить  явление смерти?
Тело-то не исчезает, оно только перераспределяется в  пространстве.  Все  те
атомы  углерода,  кислорода  и  прочая, с позволения сказать, гадость -- она
протухает, испаряется, но отнюдь не исчезает!
     -- Ну да! Материя не исчезает, изменяется лишь форма...
     -- А что такое, по-вашему, форма, а, Франсуа? По-моему,  форма  --  это
скорее  не  материя, а дырка, но не просто дырка, а набор дырок, и не просто
набор, а ориентированный набор.  Понимаете,  Франсуа,  я  ничего  нового  не
изобретаю,  я лишь пытаюсь немного перевернуть этот застарелый картезианский
взгляд на вещи. В объяснении устройства мира  можно  идти  от  предмета,  но
можно идти и от дырки. И обе точки зрения, я считаю, одинаково равноправны!
     --   Вы   знаете,  Фриц,  возможно,  Ваша  теория  вполне  логична,  но
представьте, как Вы будете объяснять это студентам? Представьте, вот я приду
домой и начну объяснять своей Лоретте, что согласно научным выкладкам она --
всего лишь дырка. Ведь она, наверное, надает мне оплеух и подаст на развод!
     -- Ну, согласитесь, ведь в каком-то смысле, она действительно дырка.  А
Вы,  Франсуа  --  тот,  кто  ее периодически заполняет. Но с другой стороны,
Франсуа, и вы сами тоже...
     -- Послушайте, Фриц! Я не гомосексуалист!
     -- Да нет, Франсуа, Вы меня не поняли! Я имел в виду  все  то  же:  что
первично. То, что мы считаем не дыркой, может быть именно как раз дыркой. То
есть,  ничто  не  запрещает  рассматривать  предмет,  даже  остро  торчащий,
наименее похожий на дырку предмет, своего рода антипод дырки, как дырку.
     -- Фриц! Позвольте Вас спросить, Вы и стоя над писсуаром так считаете?
     Лефевр вложил в свой голос немало яда, задавая этот  вопрос.  Гросскопф
расстегнул  брюки  и  внимательно осмотрел то, что держат над писсуаром, как
будто видел его в первый раз.
     -- Вы знаете, Франсуа, я об этом раньше уже думал, правда  несколько  в
другом  контексте.  Но  как ни смешно -- отчасти это действительно дырка. По
Вашему -- откуда, как не из дырки, берется струя, бьющая в писсуар? Дырка --
она всюду, решительно везде, где есть жизнь!
     -- Хорошо, Фриц, замечательно, Вы меня почти убедили. Но  ответьте  мне
еще  на  такой  вопрос.  Является ли церковь дыркой в Боге? Ведь если она не
является, то Бог никак не может знать о тех, кто в ней молится, и церковь --
бесполезна, как любые молитвы или вообще любое обращение ко Всевышнему. Если
же Бог допускает наличие в себе дырок, то значит ли  это,  что  дальше  Бога
дырок  не  бывает,  или это значит, что Бог -- сам, в свою очередь, является
дыркой в чем-то другом. Интересно знать, в чем?
     -- Ну, по-видимому, можно предположить, что Бог является дыркой в самом
себе.
     -- Фриц, Вы уже раньше говорили, что  это  человек  является  дыркой  в
самом себе. Выходит, что постулат о том, что Бог сотворил человека по своему
образу  и подобию, получает теоретическое обоснование: Большая дырка в самой
себе образовала в себе некоторое количество меньших дырок, также  являющихся
дырками самими в себе. А являются ли они при этом все еще и дырками в Боге?
     --  Да!  Без  сомнения,  да,  хотя  они  могут  это  не осознавать. Это
очевидно. Вера в Бога интуитивна, и человек волен  проецировать  образ  Бога
куда  угодно  --  на  небо,  под  землю,  в Космос. И при этом человек будет
одинаково  прав.  Но  обратите  внимание  --  человек  может   найти   Бога,
соединиться с ним духовно, лишь найдя его внутри себя, то есть, там, где они
совмещаются.  А  ведь  это  как раз и есть первооснова любой веры. Совместив
себя с Богом полностью, человек сам немного  становится  Богом,  скажем,  на
величину той дырки, которой он является.
     -- Вы хотите сказать, что Иисус -- это всего лишь дырка в самом удачном
месте...
     --  Или  в  самом неудачном -- зависит от того, как смотреть на вещи...
Кто вообще доказал, что полное совмещение  с  Богом  --  это  очень  хорошо?
Человек  --  дырка  в  самом себе, потому что знание его некогерентно, он не
представляет себе всех последствий своих действий. То же самое можно сказать
и о Боге -- только масштабы совсем другие.  Полное  совмещение  с  Богом  не
просто  опасно,  а  крайне опасно! Вы только подумайте -- человек, совместив
себя с Богом, невероятно увеличивает масштаб своих деяний. Ошибка  вождя  --
это  гибель  племени.  А  ошибка Мессии -- это гибель рода человеческого. Вы
посмотрите --  как  быстро  сориентировались  евреи,  молниеносно  устранили
катастрофу,  правда несколько грубовато сработали. И сколько вреда было, тем
не  менее,  причинено  --  посчитайте  число  жертв   религиозных   войн   и
преследований,  число  зомбированных прихожан. Маленькая теория вырвалась из
небытия и гуляет по земле,  эдакий  информационный  вирус,  заражающий  всех
подряд.  Люди  сами передают этот вирус по наследству, зомбируя своих детей.
Нет -- соединение с Богом крайне опасно! Это неуправляемый процесс. Мы можем
получить от него вовсе не то, что нам нужно...
     -- -- Постойте-ка, Фриц, ведь по-вашей теории получается, что Иисус  --
не  единственный  прорыв,  Выходит  --  второе  пришествие,  или  по-вашему,
совмещение, имеет реальную основу? Или вообще -- Бог и  человек  --  это,  в
принципе одно и то