мне очень
трудно вести машину. Все время норовлю во что-нибудь врезаться. Чаще всего -
в соседние  машины.  В Америке жить без машины  нельзя - разве  что только в
Нью-Йорке,  где  есть метро  и автобусы.  Сначала мне  нравилось  сидеть  за
баранкой, а потом меня это стало угнетать. Как хорошо в метро - сидишь себе,
или чаще стоишь,  дремлешь или мечтаешь о чем-нибудь, а тебя везут, везут...
А  тут  надо  всюду  везти себя самого, и при этом ни в кого не врезаться. А
чтобы ни в кого не врезаться, надо все время смотреть во все стороны, да еще
и  в  зеркала. А  это  значит, что думать  и  мечтать во  время поездки  уже
некогда.
     А я  люблю  думать и мечтать. Вот  и сейчас я сижу и о чем-то думаю.  О
чем? Ну конечно, опять о  Ленке,  о  тех  днях, что я  провел вместе с  ней.
Кажется,  я  остановился  на том,  как  Ленка  уехала  к  сестре  на майские
праздники. Ну да, точно, я как раз об этом писал в прошлый раз.
     Первого мая я  позвонил  Тине и сказал "Доброе  утро". "Доброе  утро" -
откликнулся тихий, вкрадчивый лисий голосок. Я сообщил, что я Ленкин супруг,
что мне надлежит выполнить супружеское обязательство, отдав Тине оставленный
для  нее  пакет.  Мы  договорились  встретиться  на  набережной  Москва-реки
напротив Университета. Хотя я Тину никогда не видел, я  почему-то  предложил
ей  на свой  страх и риск  погулять по набережной,  сославшись на то,  что в
праздничный  день одному  гулять уж больно тоскливо.  Тина, как ни  странно,
согласилась не  только с  готовностью, но  даже как бы и с радостью. Я сразу
несколько  приуныл  и подумал, что наверняка эта Тина  какая-нибудь страшная
уродина. Иначе  она бы отмечала  праздник  в своей  компании или хотя  бы  в
компании бойфренда. Но отступать было уже поздно и не к лицу.
     Я  шел на рандеву с неведомой мне Тиной  через  территорию  Московского
Университета, и  закипавшая весна приятно радовала взор кучей праздничного и
не праздничного  мусора на асфальте и на траве, обилием вокруг молодых людей
с радостными  лицами,  держащих  в  руках  стеклопосуду  в различной  стадии
опорожнения,  и невероятным количеством  корректных  милиционеров  в чистых,
нарядных  мундирах. Атмосфера  праздника  передалась даже  местным  воронам,
которые взмахивали крыльями как-то чересчур уж нервно, с каким-то неуместным
для такой солидной птицы пафосом и воодушевлением.  Шпиль  на Главном Здании
ослепительно сиял в ярком голубом небе  и напоминал  своим волнующим блеском
про триединство святой троицы и про горний ангелов полет, а  воздух был чист
и свеж и вдыхался с удовольствием. Короче, праздник, как праздник.
     Но  по мере  приближения к  набережной на моем  пути  стали  появляться
милицейские  заслоны и так  называемый волчатник - ленты с красными метками,
закрывавшие мне путь. В воздухе явно  обозначилась копоть и гарь.  И  тут  я
понял,  что   все  эти   предзнаменования  плюс  постоянный  и  несмолкающий
отдаленный рев вокруг обозачают только одно - автогонки.
     Я  очень люблю автогонки, но не  тогда, когда они закрывают  мне путь к
намеченной  цели.  Я лавнровал  как мог,  просачивался между густых  кустов,
перелезал через  высокие  и низкие заборы  и  кое-как  вышел к Воробьевскому
шоссе,  где   гадкая   лента-волчатник  окончательно  преградила  мне  путь.
Перелезть через  ленту я  не  мог,  потому что рядом  расхаживал молоденький
сержант с погонами войск МВД, небрежно помахивая длинной резиновой палкой на
поясе. Не той короткой пухлой дрянью, которой  милиционеры отрезвляют пьяных
граждан, а  настоящей, длинной палкой, с  боковой  ручкой, деревянный аналог
которой называется "тонфу".
     Я попросил сержанта, чтобы он  на секунду отвернулся,  и я  моментально
буду на той  стороне,  на что тот только  виновато  улыбнулся и ответил, что
нельзя. Я стал настаивать  и даже занес ногу над ленточкой. Сержант  подошел
ближе, твердо взялся правой  рукой за палку,  а левую  прижал к груди жестом
крайнего  смущения  и улыбнулся еще  более виноватой и смущенной улыбкой.  Я
понял, что если я поставлю ногу за лентой, сержант профессионально перетянет
меня своей палкой, не убирая виноватой улыбки с лица и не отнимая левую руку
от  груди. Я убрал ногу, и сержант одновременно со мной  убрал руку с палки,
опустил левую  руку  и улыбнулся уже не принужденной, выдавленной  виноватой
улыбкой, а широкой, добродушной, праздничной улыбкой.
     Вообще, хорошая  улыбка от души -  сама по себе праздник. Так редко  ее
видишь.  Особенно здесь в Америке.  Честертон в свое время писал: где  лучше
всего спрятать сухой лист? В груде сухих листьев. А где лучше всего спрятать
настоящую улыбку? (это уже я добавляю) В  груде фальшивых улыбок, похожих на
настоящие, искренние,  как две капли  воды. Америка -  это страна  фальшивых
улыбок.  Я  от них  страдаю  неимоверно.  Искренний жест  души, превращенный
американцами  в  знак этикета,  в  формальный  символ, в подобие социального
признания типа "я  тебя заметил  и  признал за  человека", почему-то страшно
меня угнетает. Несомненно, это часть общего культурного шока.
     Эх, черт! Опять у меня  дневник наехал на рассказ. Стоп, деятель! Ты же
вообще-то,  с  дневника и начинал. Когда  это ты рассказы  писать  начал? Ну
ладно,  нечего об этом думать. Буду писать по наитию. Вот сейчас опять будет
рассказ.
     Итак,  я  отошел  от ленты,  собираясь идти  в обход, но в  этот момент
сержанта  позвал  другой человек  в форме,  стоявший  шагах  в  ста от него.
Сержант  повернулся  ко мне спиной  и быстрой, четкой,  немного разболтанной
походкой направился к  звавшему.  Когда он  отдалился от меня на достаточное
расстояние,  я  единым  махом  перепрыгнул  ленту,  перелетел  через  улицу,
перескочил  через  ленту  на  другой  стороне  и   очутился  на  тротуаре  у
набережной.
     На  часах было  без пятнадцати  двенадцать,  то  есть у меня  было  еще
пятнадцать минут, чтобы  дойти  до  смотровой  площадки  и  найти там  Тину.
Площадка была совсем рядом, и я  решил постоять на  тротуаре и  полюбоваться
набухшими почками на деревьях. Я задрал голову, чтобы посмотреть  на дерево,
и  в  тот  же  момент  пошатнулся,  почувствовав  увеситый  толчок в  бок. Я
машинально извинился и хотел отодвинуться в сторону, но давешний сержант - а
это был он - крепко держал меня сбоку за брючный ремень.
     -- Земляк, ну чего ты теперь извиняешься? -  на  этот раз лицо сержанта
не  выглядело  виноватым, напротив,  оно  имело  пасмурное  и  даже  как  бы
обиженное выражение,- Мне капитан за тебя замечание сделал. Ты думаешь, я бы
тебя не  догнал  и  праздник бы  тебе  не испортил?  -  сержант выразительно
тряхнул палкой и слегка ударил ей себя по бедру,  а затем коротко глянул мне
в  глаза  и  приложил палку к моему  бедру, почти без  размаха. Я,  много не
рассуждая, сел на корточки.
     Сержант подал мне руку и помог  подняться. Бедро ныло, и онемение в нем
не проходило.
     -- Это, чтобы ты больше так не бегал. А то нарвешься на кого-нибудь еще
из наших и потом вообще бегать не сможешь,- сержант повернулся и пошел прочь
своей быстрой разболтанной походкой.
     Я встал и все  еще прихрамывая, догнал сержанта и похлопал его сзади по
плечу.  Тот оглянулся, а узнав меня,  плавно, но  очень быстро обернулся, на
всякий случай сжав  руку  в довольно солидный кулак со шрамами на  кенсах. Я
протянул ему небольшую шоколадку, из тех что лежали у меня в  кармане куртки
- я их приготовил для Тины,  ну и  для  себя конечно,  чтобы жевать во время
прогулки.  Сержант  разжал  кулак  и отрицательно помотал  головой. Но я был
настойчив, и сержант растаял:  он широко и снисходительно  осклабился,  взял
шоколадку, спрятал  ее в  карман гимнастерки и  пошел на  свой пост на  край
дороги.
     Боль и онемение  в  бедре  почти прошли,  и  я отправился  к  смотровой
площадке  искать  Тину.  Сержант  стоял  на  своем  посту  рядом  с  лентой,
сосредоточенно помахивая палкой. Он жевал мою шоколадку и довольно улыбался,
жмурясь и отмахиваясь  от лепившего в  глаза майского  солнца, но  упрямо не
отводя от него глаз. Это наверное такой специальный кошачий кайф.
     Так, технический перерыв, телефон звонит.
     ОК,  поговорил я по телефону. На редкость настойчивая дама минут десять
предланала мне  переключиться на  их  long distance линию, обещая бесплатный
пейджер и еще кучу опций и  подарков. Спасся я только тем, что сказал, что я
консультант  и  уезжаю через  две недели,  поэтому  мне  нет  резона  менять
провайдера. Называется этот вид телефонного терроризма soliciting, а ребята,
которые звонят, на  диво  настойчивые.  Правда, я  никогда не отказываюсь от
разговора с ними. Таки практика в разговорном английском.
     Ну ладно, что-то я сегодня устал, спать что-ли пойти лечь...

     20.05.98
     Вчера я узнал пренеприятнейшую вещь. Оказывается, я  не могу съездить в
отпуск домой в Воронеж проведать родителей. Срок действия моей въездной визы
истек, и теперь мне для возвращения  назад надо будет получать новую визу  в
консульстве. А  в  консульстве  народ с прибамбахом.  Могут визу и  не дать,
несмотря на  наличие всех документов. Ленчику отказали в визе только потому,
что консульский офицер посчитал его похожим на бандита. Ленчик носит длинные
волосы, заплетенные  в  косичку, и  реденькую бороденку. На тыльной  стороне
кисти у него мрачная татуировка с обезьяньим черепом и обглоданными куриными
костями, а  в ухе - небольшая серьга в виде почтовой марки.  Говорили  этому
идиоту все, кому не лень: пожертвуй прикидом и руку за спиной держи во время
интервью. Вот и пострадал из-за глупого упрямства. Приехал он  из-за этого в
Штаты  позже  всех из команды. А Лешу Симонова, тепершнего директора  нашего
московского офиса, вообще не выпустили. Служба в КГБ даром тоже не проходит.
Приятно сознавать, что друзья  народа  хоть  иногда  попадают  впросак из-за
выбранной ими  профессии. Так или иначе, но  я  даже  в Мексику, до  которой
рукой подать, не  могу  съездить. То  есть, в Мексику  я попасть могу, а вот
обратно в США меня уже не впустят.
     А я еще хотел в  Мексике Ленку  утопить.  Какой-то бред! Да на фига мне
вообще тратить деньги и приглашать Ленку к себе в Техас, чтобы потом утопить
в Мексике? Проще ее не приглашать вовсе.
     А вот и не проще! Потому что прилип я к ней намертво, и отлипнуть смогу
только когда ее на свете не будет. Или меня не  будет. Как  это странно... Я
Ленку иногда по-настоящему ненавижу, она  меня уже давно стала раздражать. И
койка уже не помогает как  раньше.  Даже  после  того,  как Ленку неожиданно
прорвало, и она внезапно и совершенно неожиданно для  меня обрела за  год до
того   утерянную  страстность,  что-то  неприятное   стало  довольно   часто
проскальзывать  в наших с ней отношениях.  С  одной стороны, в плане постели
все   наладилось  как  нельзя  лучше,  и  мы  вновь  стали  почти  ежедневно
набрасываться  друг на  друга  с дрожью  и  урчанием и заходиться в любовном
экстазе. И  мне уже  больше  не  хотелось  выбросить  Ленку  с  балкона вниз
головой.  С  другой стороны,  при всей физической тяге, мы как-то отдалились
друг от друга духовно, и мысль о том, что вся  наша связь и совместная жизнь
определяются только физической тягой, которая сегодня есть, а завтра может и
не  быть,  доставляла  мне  серьезное  беспокойство.  Да и  Ленке  тоже.  Мы
пробовали об  этом  говорить,  но все разговоры кончались  только  взаимными
обвинениями,  упреками и жуткой руганью,  после которой  Ленка рыдала, кошка
Офелия забивалась под  стол, а я  вздрагивал во сне и скрипел  зубами. Ленка
мне об этом скрипе говорила, но я не верил, пока однажды пломбу не сломал.
     И чего  мы друг друга мучим? Почему  мы так друг к другу прилипли? Нет!
Все, надо  завязывать к чертям с этой  семейной жизнью, отлепляться, ехать в
Америку и не мучиться,  и людей рядом не мучить! И вообще -  хватит у тещи в
гостиной жить.
     Вообще, я  вдруг подумал  и  понял, что до Америки, где я  впервые снял
себе  one bedroom apartment за свои деньги, я всю жизнь не "жил", а "жил У".
Сперва - "У" мамы с папой. Потом, в аспирантуре, -  "У" дяди Альберта. Потом
- "У" жены  с тещей. Все время "жить У" - с  ума можно сойти! Американцы,  я
думаю, вообще не поймут, зачем взрослый  человек всю сознательную жизнь "жил
У".  У них таких проблем как квартирный  вопрос просто нет. Я  только сейчас
начинаю понимать, насколько это неудобно  и унизительно - взрослому человеку
"жить У". В Москве, где пропасть народу всю жизнь живет "У", мне приходилось
об  этом  только  догадываться.  Может  быть,  мой  разлад  с  Леной  -  это
последствия долгой жизни "У"  и  какой то специальной закомплексованности по
этому поводу? Может быть, мы с  ней и  вправду рождены друг для друга, и нам
предначертано   было  слипнуться  как  пластилиновым  гномикам,   но   из-за
неправильной жизни, в том числе моей жизни "У", мы слиплись не так как надо,
а отлипнуться уже не можем?
     А отлипнуться мне хотелось все больше. Ведь не  зря я в то время мечтал
о "солнечной женщине". Да, точно, даже после того как постельные отношения с
Леной вошли  в привычное русло, я вдруг обнаружил, что  мой  идеал солнечной
женщины   по-прежнему   не   дает   мне  покоя.  Ленкина  суровая  сумрачная
страстность, ее неистовые порывы и громкие стоны перестали объединять меня с
ней, а стали скорее отдалять. Лена не умела любить с  открытыми глазами. Она
не умела  весело щебетать в процессе любви, заглядывать в глаза, трогать мое
тело.  Она  закрывала  глаза  и  погружалась  в  свой мир любовной  страсти,
оставляя меня наедине с самим собой. Страстные звуки, которые издавала Лена,
интимно общаясь со мной, казались мне не  порожденными лично мной в процессе
любовного  действа,  а  скорее подслушанными  под дверью. Они доносились  из
внутреннего царства  страстей, бушевавших в Ленке,  но  для меня дверь в это
царство всегда была  плотно закрыта. Я мог только слушать стоны из-за двери,
засунув свой интимный ключ в Ленкину замочную скважину.
     А вот  Лариска  все  это умела.  Она  умела весело  смотреть в  глаза и
беззаботно  щебетать в процессе  занятия  любовью,  могла даже  рассказывать
анекдот  или  листать  книжку.  За  этими  очаровательными  занятями  она не
забывала закатывать глаза и блаженно ахать, когда я особенно сладко доставал
ее  изнутри.  Лариска  могла  ахать,  щебетать,  играться  моими  волосатыми
сосками, щекотать меня под мышками и  кусать  за  шею и  при этом еще сосать
карамель,   аппетитно   причмокивая.   Однажды   в    середине    серьезного
сосредоточенного  процесса  любви Лариска неожиданно  потянулась  с  дивана,
подняла с  пола валявшуюся  там шоколадку, ободрала с нее обертку и откусила
сразу половину  одним мощным укусом  - ротик  у Лариски немаленький (недаром
есть  такое  выражение:  "блядский  рот")...   Пожевала-пожевала,  а   потом
присосалась ко мне липким сладким коричневым поцелуем и неожиданно втолкнула
мне  в рот немалую порцию разжеванного шоколада со слюнями. Я сделал глоток,
поперхнулся, сделал  еще  глоток, продолжая слизывать  шоколад с Ларискиного
языка, и  тут  пряный  до непристойности аромат, ощущение скользкой слюнявой
липкости  ударило мне  по  мозгам, и электрическая струя  противоудара пошла
вниз, между  моих  бедер.  Я  восторженно  завыл через нос - рот  был  занят
Ларискиным языком и остатками шоколада  - и кончил с такой силой, что думал,
что  моя  сперма  брызнет  из  Ларискиных  ушей.  Я  кое-как   отлепился  от
Ларискиного рта  и глубоко вздохнул.  Нижняя половина Ларискиного тела мелко
вибрировала, от живота, до самых кончиков пальцев ног, а сама она с унылым и
меланхоличным  видом размазывала  по моей морде и  слизывала  с  нее остатки
шоколада.
     Все  хорошо,  одна только печаль  в том, что Лариска  -  не моя жена, и
вообще ничья жена.  Лариска - всехная женщина. Она - жрица любви, и помогает
своей  любовью  всем,  кто  пробудит в  ней  чувство жалости  или  симпатии.
Жениться  на  Лариске - это все равно что приватизировать  храм. Храм должны
посещать  все,  и  никто  не  имеет  преимущественного  права  на общение со
Всевышним.  А жениться, чтобы быть в  роли  настоятеля  и регулировать поток
прихожан - такая  перспектива  меня не увлекает. Одним словом, на блядях  не
женятся, их просто  любят всей душой, и по возможности, телом, если здоровье
позволяет.
     А  вот Тина  оказалась  совсем  не  похожа ни на Ленку,  ни на Лариску,
вообще ни на кого из тех женщин, которых я знал.
     Итак, я  угостил добродушного сержанта шоколадкой и смотрел издали, как
он   ее  жевал.   Несмотря  на   наличие   на  сержанте   военной   формы  и
палки-демократизатора,  лицо парня слегка  размякло и из  официального сразу
стало простым, домашним и  неофициальным. Я терпеть не могу официальных лиц,
даже когда они  улыбаются.  Может быть, когда-нибудь сержанту тоже попадется
такая Лариска.  А пока пусть  маленькая шоколадка скрасит сержанту  службу и
напомнит ему, что на свете существуют и более приятные удовольствия.
     На смотровой площадке не было того знакомого мне  оживления, что бывает
обычно. Не  было свадеб, лошадей с нарядными попонами и ленточками в гривах,
не было торговцев русскими сувенирами, из коих главными являются матрешки из
генсеков, помещающиеся в  матрешку-Ельцина, а  также армейские шапки-ушанки.
Вследствие автогонок оживление было совсем другое, чем обычно. А именно, вся
толпа,  в  основном,  стояла  вдоль  охранительной  полосы, при  нелегальном
переходе  которой  я  только что слегка пострадал, и все ждали  начала  шоу.
Народ пил коку и пепси, чистил и  рвал на дольки сочные оранжевые апельсины,
кусал  и  лизал мороженое,  грыз семечки и орешки, кидая на  асфальт шкурки,
шелуху,  кожуру  и   пустые  бумажные  стаканчики.   Периодически   издалека
раздавался  рев   мощных  моторов,  который  на  несколько   минут  заглушал
разговоры, но толстому  парнишке в сильных очках и платочке  вокруг шеи было
на  это наплевать. Он взобрался со своей гитарой  на  парапет  и громко  пел
песни  Андрея Макаревича,  старательно подражая пластинке. Человек  двадцать
обступили певца полукругом,  подпевали  и хлопали в ладоши. В  основном, это
была молодежь,  но приглядевшись, я заметил девушку  постарше, лет тридцати.
Симпатичная стриженая брюнетка, на  ней джинсовая  юбочка, туфли  на широких
каблуках, в руках условленный журнал "Огонек", коричневая кожаная сумочка на
длином ремешке через плечо. Тина.
     Я   вошел  в   поле   зрения  брюнетки   и   сделал   отмашку   руками,
многозначительно потрясая бумажным свертком.
     - Здравствуйте! Я...
     - Валера?
     - Да. У меня для вас...
     - Скажите, он вас больно ударил? Я видела, как  вы улицу переходили,  -
лицо Тины выражало сострадание.  Попутно я отметил, что у  нее миндалевидные
глаза,  темный  пушок  на  верхней  губе   и  на  висках  рядом  с  ухом,  и
матово-смуглый цвет лица, свойственный южным женщинам.
     -  Нет, совсем  не больно, просто  ногу осушило,-  быстро  ответил я  и
взглянул в лицо Тины еще раз, более пристально.
     Мохнатые  темные брови,  аккуратный  носик с подчеркнутыми  крыльями  и
резким, волнующим вырезом  ноздрей. Из  одной  ноздри  чуть  заметно  торчал
крохотный  жесткий волосок, который каким-то образом избежал положенной  ему
казни  методом  выстригания под  корень или  - брррр!  - выдирания пинцетом.
Ленка истребляет  волосы  у себя  на теле  именно этим варварским  способом,
приводящим меня в дрожь. Иногда  эта дрожь принимала эротический оттенок, но
мои попытки  приставать  к  Ленке в такой ответственный момент ничем хорошим
кроме   Ленкиных  гневных  воплей  ни  разу  не  кончались.  Мне  неожиданно
захотелось  прижаться лицом к лицу Тины, ощутить своей кожей кожу ее лица, и
запустить  кончик языка прямо в ту  самую  ноздрю,  так  чтобы этот  волосок
слегка уколол чувствительные пупырышки на моем языке, так как колет их лимон
или