цепляются  за  возможность
выйти из изоляции, приобщив к привилегиям верхний слой  рабочих.  В  ре-
зультате реальная заработная плата  стахановцев  превосходит  нередко  в
20-30 раз заработок рабочих низших категорий. Что касается особо удачли-
вых специалистов, то их жалованьем можно во многих случаях оплатить  ра-
боту 80-100 чернорабочих. По размаху неравенства в оплате труда СССР  не
только догнал, но и далеко перегнал капиталистические страны!

   Лучшие из стахановцев, т.е. те, которыми действительно руководят  со-
циалистические мотивы, не радуются привилегиям, а томятся ими. И  немуд-
рено: индивидуальное пользование всякого рода материальными благами,  на
фоне общей скудости, окружает их кольцом зависти и неприязни и отравляет
их существование. От социалистической морали такого рода отношения  отс-
тоят дальше, чем отношения рабочих капиталистической фабрики,  связанных
единством борьбы против эксплуатации.

   За всем тем повседневная жизнь не легка и для квалифицированного  ра-
бочего, особенно в провинции. Помимо того, что  7-часовый  рабочий  день
все больше приносится в жертву повышенной выработке, немалое число часов
уходит на дополнительную борьбу за существование.  Как  признак  особого
благополучия лучших рабочих совхозов, указывается, например, на то,  что
трактористы, комбайнеры и проч., т.е. уже заведомая аристократия,  имеют
собственных коров и свиней. Теория, гласившая, что социализм без  молока
лучше, чем молоко без социализма, покинута. Теперь признано, что рабочим
государственных сельско-хозяйственных предприятий, где, казалось бы, нет
недостатка ни в коровах ни в свиньях, нужно для обеспечения  своего  су-
ществования создать свое собственное карманное хозяйство. Не менее пора-
зительно звучит победное сообщение о том, что в Харькове 96 тысяч  рабо-
чих имеют свои огороды; другие города призываются равняться по Харькову.
Какое страшное расхищение человеческих  сил  означают  "своя  корова"  и
"свой огород", и каким бременем ложится средневековое копанье в навозе и
в земле на рабочего и особенно на его жену и детей!

   Что касается основной массы, то у нее нет, разумеется, ни  коров,  ни
огорода, ни, зачастую, даже своего угла.  Заработная  плата  необученных
рабочих составляет 1.200 - 1.500 рублей в год, и даже  менее  того,  что
при советских ценах означает режим нищеты.  Жилищные  условия,  наиболее
надежный показатель материального и культурного  уровня,  очень  тяжелы,
часто - невыносимы. Подавляющее большинство рабочих ютится в общежитиях,
которые по оборудованию и содержанию гораздо хуже  казарм.  Когда  нужно
оправдать производственные неудачи, прогулы и брак, сама  администрация,
через своих журналистов, дает такие описания жилищных условий:  "рабочие
спят на полу, так как в кроватях их заедают  клопы,  стулья  переломаны,
нет кружки, чтобы напиться воды" и пр. "В одной комнате живут две семьи.
Крыша протекает. В дождь выносят воду из комнаты ведрами".  "В  отврати-
тельном состоянии отхожие места". Число  этих  описаний,  относящихся  к
разным частям страны, можно увеличить по произволу. В результате невыно-
симых условий "текучесть рабочих, - пишет, например, руководитель нефтя-
ной промышленности, - достигла очень высоких размеров... Из-за недостат-
ка рабочих большое количество буровых вовсе  оставлено"...  В  некоторых
особо неблагоприятных районах соглашаются работать только штрафные, уво-
ленные с других мест за различные нарушения дисциплины. Так, на дне про-
летариата оседает слой отверженных и бесправных, советских париев, кото-
рыми вынуждена, однако, широко пользоваться такая важная отрасль промыш-
ленности, как нефтяная.

   В результате вопиющих различий в заработной плате, усугубляемых  про-
извольными привилегиями, бюрократии удается вносить острые антагонизмы в
среду пролетариата. Отчеты о стахановской кампании давали подчас картину
малой гражданской войны. "Аварии и поломки механизмов - излюбленное  (!)
средство борьбы против стахановского движения", писал,  например,  орган
профессиональных союзов. "Классовая борьба, читаем далее,  напоминает  о
себе на каждом шагу". В этой "классовой" борьбе рабочие  стоят  по  одну
сторону, профессиональные союзы - по другую. Сталин публично  рекомендо-
вал - давать сопротивляющимся "в зубы". Другие члены ЦК не  раз  грозили
смести "обнаглевших врагов" с лица земли. На опыте стахановского  движе-
ния особенно ярко обнаружились и глубокая отчужденность между властью  и
пролетариатом, и та свирепая настойчивость, с какою бюрократия применяет
не ею, правда, выдуманное правило: "разделяй и властвуй!". Зато в утеше-
ние рабочим форсированная сдельщина именуется "социалистическим соревно-
ванием". Название это звучит, как издевательство!

   Соревнование, корни которого покоются в нашей биологии, останется не-
сомненно - очистившись предварительно от корысти, зависти, привилегий  -
важнейшим двигателем культуры и при коммунизме. Но и  в  более  близкую,
подготовительную эпоху действительное утверждение социалистического  об-
щества может и будет совершаться не теми унизительными мерами  отсталого
капитализма, к каким прибегает советское правительство, а приемами,  бо-
лее достойными освобожденного человека, и прежде всего не из-под  бюрок-
ратической палки. Ибо сама эта палка есть наиболее отвратительное насле-
дие старого мира. Она должна быть сломана на куски и сожжена на  публич-
ном костре, прежде чем можно будет без краски стыда говорить о социализ-
ме!


                Социальные противоречия колхозной деревни.



   Если промышленные  тресты  являются  "в  принципе"  социалистическими
предприятиями, то о колхозах этого сказать нельзя. Они опираются  не  на
государственную, а на групповую собственность. Это шаг крупный вперед по
сравнению с индивидуальной распыленностью. Но приведут ли колхозные  хо-
зяйства к социализму, зависит от целого ряда обстоятельств, часть  кото-
рых лежит внутри колхозов; часть - вне их, в  общих  условиях  советской
системы; наконец, часть, и не меньшая, - на мировой арене.

   Борьба между крестьянством и государством далеко не прекратилась. Ны-
нешняя, еще крайне неустойчивая организация сельского  хозяйства  предс-
тавляет не что иное, как временный компромисс борющихся  лагерей,  после
грозного  взрыва  гражданской  войны.  Правда,  коллективизировано   90%
крестьянских дворов, с колхозных  полей  собрано  94%  всей  сельско-хо-
зяйственной продукции. Даже если принять во внимание  известный  процент
фиктивных колхозов, за которыми укрываются в сущности  единоличники,  то
не остается, как будто, ничего другого, как признать, что победа над ин-
дивидуальным хозяйством одержана, по  меньшей  мере,  на  9/10.  Однако,
действительная борьба сил и тенденций в деревне ни в каком случае не ук-
ладывается в рамки голого противопоставления единоличников  и  колхозни-
ков.

   В целях замирения крестьян, государство оказалось вынуждено пойти  на
очень большие уступки собственническим и индивидуалистическим тенденциям
деревни, начав с торжественной передачи колхозам их земельных участков в
"вечное" пользование, что есть по существу дела ликвидация  социализации
земли. Юридическая фикция? В зависимости от соотношения  сил  она  может
оказаться реальностью и представить уже в ближайший период крупные  зат-
руднения для планового хозяйства  в  государственном  масштабе.  Гораздо
важнее, однако, то, что государство увидело себя  вынужденным  допустить
возрождение индивидуальных крестьянских хозяйств, на  особых  карликовых
участках, со своими коровами, свиньями, овцами, домашней птицей и пр.  В
обмен  за  нарушение  социализации  и  за  ограничение   коллективизации
крестьянин соглашается мирно, хотя пока и без большого усердия, работать
в колхозах, которые дают ему возможность выполнить свои обязательства по
отношению к государству и получить кое-что в  собственное  распоряжение.
Новые отношения имеют еще настолько незрелые формы, что их  трудно  было
бы измерить цифрами даже в том случае, если б советская статистика  была
честнее. Многое позволяет, тем не менее, заключить, что для личного  су-
ществования крестьян карликовые хозяйства имеют пока не  меньшее  значе-
ние, чем колхозы. Это и значит, что борьба между индивидуалистическими и
коллективистическими тенденциями проходит еще через всю толщу деревни, и
что исход ее не решен. Куда больше клонит само крестьянство? Оно не зна-
ет этого точно и само.

   Народный комиссар земледелия говорил в конце 1935 г.: "до  последнего
времени мы имели большое сопротивление со стороны кулацких элементов де-
лу выполнения государственного плана хлебозаготовок". Это значит, други-
ми словами, что колхозники в большинстве своем  считали  "до  последнего
времени" (а сегодня?) сдачу зерна государству невыгодной для себя опера-
цией и тяготели к частной торговле. В другом порядке  о  том  же  свиде-
тельствуют драконовские законы для охраны колхозного достояния от расхи-
щения со стороны самих колхозников. Крайне поучителен и  тот  факт,  что
имущество колхозов застраховано у государства на 20 миллиардов рублей, а
частное имущество колхозников - на 21 миллиард. Если это соотношение  не
означает необходимо, что колхозники, отдельно взятые,  богаче  колхозов,
то оно во всяком случае означает, что колхозники более заботливо страху-
ют свое личное имущество, чем общее.

   Не менее показателен, с интересующей нас точки зрения,  ход  развития
скотоводства. В то время, как количество лошадей продолжало  сокращаться
до 1935 г., и только в результате ряда правительственных мер началось за
последний год легкое повышение конского поголовья, прирост рогатого ско-
та уже за предшествующий год составил 4 миллиона голов. План по  лошадям
выполнен в благополучном 1935 г. только на 94%, тогда  как  по  рогатому
скоту значительно перевыполнен. Смысл этих данных станет ясным  из  того
факта, что лошади только в колхозной собственности, тогда как коровы уже
входят в личную собственность большинства колхозников. Остается еще при-
бавить, что в тех степных районах, где  колхозникам  разрешено,  в  виде
изъятия, иметь свою лошадь, прирост конского стада у этих  собственников
идет значительно быстрее, чем у колхозов, которые, в свою очередь, обго-
няют совхозы. Из всего этого вовсе  не  вытекает  вывод  о  преимуществе
частного мелкого хозяйства над крупным обобществленным.  Но  переход  от
первого ко второму, от варварства к цивилизации, таит в себе много труд-
ностей, которых нельзя устранить одним  лишь  административным  напором.
"Право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловлен-
ное им культурное развитие общества"... Сдача земли в аренду,  запрещен-
ная законом, практикуется на самом деле очень широко, притом в  наиболее
вредных формах, именно в виде отработков. Землю в аренду сдают одни кол-
хозы другим, иногда - посторонним лицам,  наконец  -  собственным  более
предприимчивым членам. К сдаче земли прибегают, как это  ни  невероятно,
совхозы, т.е. "социалистические"  предприятия  и,  что  особенно  поучи-
тельно, совхозы ГПУ! Под прикрытием этого высокого учреждения,  стоящего
на страже закона, директора совхозов  налагают  на  крестьян-арендаторов
условия, как бы списанные со старых помещичьих кабальных  договоров.  Мы
имеем, таким образом, случаи эксплуатации крестьян бюрократами уже не  в
качестве агентов государства, а в качестве полулегальных лэндлордов.

   Нимало не преувеличивая размеров такого рода  уродливых  явлений,  не
поддающихся, конечно, статистическому учету, нельзя, однако,  не  видеть
их огромного симптоматического значения. Они безошибочно свидетельствуют
о силе буржуазных тенденций в  той,  еще  крайне  отсталой  отрасли  хо-
зяйства, которая охватывает подавляющее большинство населения. Тем  вре-
менем рыночные отношения неизбежно усиливают  индивидуалистические  тен-
денции и углубляют социальную дифференциацию деревни, несмотря на  новую
структуру имущественных отношений.

   В среднем на колхозный двор пришлось за 1935 год около  4.000  рублей
денежного дохода. Но в отношении крестьян "средние" цифры еще более  об-
манчивы, чем в отношении рабочих. В Кремле докладывалось, например,  что
рыбаки-колхозники заработали в 1935 г. больше, чем в 1934 г., именно  по
1.919 рублей, причем аплодисменты по поводу этой последней цифры показа-
ли, сколь значительно она поднимается над заработком главной массы  кол-
хозов. С другой стороны, существуют колхозы, где на каждый двор пришлось
около 30.000 рублей, не считая ни денежных и натуральных доходов от  ин-
дивидуальных хозяйств, ни натуральных доходов всего предприятия в целом:
в общем доход каждого из таких крупных колхозных фермеров  в  10-15  раз
превышает заработную плату "среднего" рабочего и низового колхозника.

   Градация доходов лишь отчасти определяется умением  и  прилежанием  в
работе. Как колхозы, так и личные участки крестьян, поставлены по  необ-
ходимости в чрезвычайно неравные условия, в зависимости от климата, поч-
вы, рода культуры, а также от расположения по отношению к городам и про-
мышленным центрам. Противоположность между городом и деревней не  только
не смягчилась за время пятилеток, но наоборот, в результате  лихорадочно
быстрого роста городов и новых промышленных районов, чрезвычайно возрос-
ла. Эта основная социальная противоположность советского общества  неиз-
бежно порождает производные противоречия между колхозами и внутри колхо-
зов, главным образом, благодаря дифференциальной ренте.

   Неограниченная власть бюрократии  является  не  менее  могущественным
орудием социальной дифференциации. В ее руках такие рычаги, как заработ-
ная плата, цены, налоги, бюджет и кредит. Совершенно непомерные  прибыли
ряда центрально-азиатских хлопковых колхозов в гораздо  большей  степени
зависят от устанавливаемого правительством соотношения цен, чем от рабо-
ты самих колхозников. Эксплуатация одних слоев населения другими не  ис-
чезла, но получила замаскированный характер. Первые десятки тысяч "зажи-
точных" колхозов обросли достатком за счет остальной  массы  колхозов  и
промышленных рабочих. Поднять все колхозы на уровень зажиточности -  за-
дача неизмеримо более трудная и длительная, чем предоставить  привилегии
меньшинству за счет большинства. Если в 1927 году левая оппозиция  конс-
татировала, что "у кулака доход вырос несравненно больше, чем у  рабоче-
го", то и теперь это положение остается в силе, правда, в измененном ви-
де: доход колхозных верхов вырос несравненно больше, чем доход  основной
крестьянской и рабочей массы. Различия материальных уровней сейчас,  по-
жалуй, даже более значительны, чем накануне раскулачивания.

   Дифференциация, совершающаяся внутри колхозов, отчасти  находит  свое
выражение в области личного потребления, отчасти  отлагается  в  личном,
приусадебном хозяйстве, так как основные средства самого  колхоза  обоб-
ществлены. Дифференциация между колхозами имеет и сейчас уже более  глу-
бокие последствия, так как перед богатым  колхозом  открывается  возмож-
ность применять больше удобрений, больше машин и  следовательно  быстрее
богатеть. Преуспевающие колхозы нередко нанимают рабочую силу из  бедных
колхозов, и власти закрывают на это глаза. Закрепление неравноценных зе-
мельных участков за колхозами чрезвычайно облегчает дальнейшую дифферен-
циацию между ними, и следовательно, выделение своего  рода  "буржуазных"
колхозов, или "колхозов-миллионеров", как их именуют уже теперь.

   Конечно, государственная власть имеет возможность вмешиваться, в  ка-
честве регулятора, в процесс социальной дифференциации крестьянства.  Но
в каком направлении и в каких пределах? Ударить по кулацким  колхозам  и
колхозникам значило бы открыть новый конфликт с наиболее  "прогрессивны-
ми" слоями крестьянства, которые именно теперь, после болезненного пере-
рыва, почувствовали особенно жадный вкус к "счастливой жиз<н>и". А затем
- и это главное - сама государственная власть  чем  дальше,  тем  меньше
становится способной к социалистическому контролю. В сельском хозяйстве,
как и в промышленности, она ищет поддержки и дружбы крепких, преуспеваю-
щих, "стахановцев полей", колхозов-миллионеров. Начиная с забот о разви-
тии производительных сил, она кончает неизменно заботами о себе.

   Именно в сельском хозяйстве, где потребление так непосредственно свя-
зано с производством, коллективизация  открыла  грандиозные  возможности
для паразитизма бюрократии, и вместе с тем для ее сплетения с колхозными
верхами. Почетные "подарки", которые  колхозники  доставляют  вождям  на
торжественные заседания в Кремле, представляют только символическое  вы-
ражение той несимволической дани, которую они вносят  в  пользу  местных
представителей власти.

   Так, в земледелии еще в несравненно большей степени, чем в промышлен-
ности, <н>изкий уровень производства вступает в постоянные  конфликты  с
социалистическими и даже кооперативными (колхозными)  формами  собствен-
ности. Бюрократия, которая в последнем счете, выросла из этого  противо-
речия, в свою очередь, углубляет его.


                   Социальная физиономия правящего слоя.



   В советской политической литературе можно нередко встретить обличения
"бюрократизма", как некоторых дурных привычек мысли или  приемов  работы
(обличения всегда направлены сверху вниз и являются  приемом  самозащиты
верхов). Но чего нельзя встретить совершенно, это исследований о  бюрок-
ратии, как правящем слое, об ее численности и структуре, об ее  плоти  и
крови, об ее привилегиях и аппетитах, о поглощаемой  ею  доле  народного
дохода. Между тем она существует. И тот факт, что она так тщательно пря-
чет свою социальную физиономию, свидетельствует, что у нее есть специфи-
ческое сознание господствующего "класса", который, однако, далек еще  от
уверенности в своем праве на господство.

   Представить советскую бюрократию в точных цифрах совершенно невозмож-
но, притом по причинам двоякого порядка: во-первых, в стране, где  госу-
дарство - почти единственный хозяин, трудно сказать, где кончается адми-
нистративный аппарат; во-вторых, в интересующем  нас  вопросе  советские
статистики, экономисты и публицисты хранят, как  уже  сказано,  особенно
сосредоточенное молчание. Им подражают и  "друзья".  Отметим  мимоходом,
что на 1.200 страницах своего компилятивного труда Веббы  совершенно  не
остановились на советской бюрократии, как социальной категории. Не  муд-
рено: ведь они писали, в сущности, под ее диктовку!

   Центральный государственный аппарат насчитывая 1 ноября 1933  г.,  по
официальным данным, около 55.000 лиц руководящего персонала.  Но  в  это
число, которое за последние годы чрезвычайно возросло,  не  включены,  с
одной стороны<,> военно-морское ведомство и ГПУ, с другой -  кооператив-
ный центр и ряд так называемых общественных организаций, вроде  Осоавиа-
хима и пр. Каждая из республик имеет, кроме того, свой собственный  пра-
вительственный аппарат. Параллельно с государственным, профессиональным,
кооперативным и прочими генеральными штабами, отчасти переплетаясь с ни-
ми, высится могущественный штаб партии. Мы вряд ли преувеличим, если ис-
числим командующую верхушку СССР и республик в 400 тысяч душ.  Возможно,
что сейчас это число поднялось уже до полумиллиона. Это не просто чинов-
ники, а так сказать "сановники", "вожди", правящая каста  в  собственном
смысле слова, правда, иерархически разделенная, в  свою  очередь,  очень
важными горизонтальными перегородками.

   Полумиллионную верхушку поддерживает тяжелая административная пирами-
да с широким и многогранным основанием. Исполнительные комитеты  област-
ных, городских и районных советов, вместе с параллельными органами  пар-
тии, профессиональных союзов и комсомола, местными органами  транспорта,
кома<н>дным составом армии, флота и агентурой  ГПУ  должны  дать  число,
приближа