на пути поражения революции, обусловленного ее внутренней
слабостью.

В сущности весь анализ меньшевиков - прежде всего их оценка пролетариата и
его возможных отношений к крестьянству - неумолимо ведет их на путь
революционного пессимизма.

Но они упорно сворачивают с этого пути и развивают революционный оптимизм
за счет... буржуазной демократии.

Отсюда вытекает их отношение к кадетам. Кадеты для них символ буржуазной
демократии, а буржуазная демократия - естественный претендент на
революционную власть...

На чем же основана ваша вера в то, что кадет еще поднимется и выпрямится?
На фактах политического развития? Нет, на вашей схеме. Для "доведения
революции до конца" вам нужна городская буржуазная демократия. Вы ее жадно
ищете и не находите ничего, кроме кадетов. И вы развиваете за их счет
удивительный оптимизм, вы переряжаете их, вы хотите заставить их играть
творческую роль, которую они играть не хотят, не могут и не будут. На свой
коренной вопрос, - я его задавал много раз, - я не услышал ответа. У вас
нет прогноза революции. Ваша политика лишена великих перспектив.

И в связи с этим ваше отношение к буржуазным партиям формулируется словами,
которые должны быть удержаны памятью съезда: "от случая к случаю".
Пролетариат не ведет систематической борьбы за влияние на народные массы,
он не контролирует своих тактических шагов под углом зрения одной
руководящей идеи: объединить вокруг себя труждающихся и обремененных и
стать их герольдом и вождем". (V-й съезд партии. "Протоколы и резолюции
съезда", стр. 180-185).

Речь эта, сжато резюмировавшая все мои статьи, выступления и действия в
течение 1905-1906 г. г., встретила полное сочувствие большевиков, не говорю
уже о Розе Люксембург и Тышко (на основе этой речи и завязалась более
тесная связь моя с ними, приведшая к моему сотрудничеству в их польском
журнале). Ленин, который не прощал мне примиренческого отношения к
меньшевикам, - и был, прав, - отозвался о моей речи с нарочито подчеркнутой
сдержанностью. Вот, что он сказал:

"Отмечу только, что Троцкий в книжке - "В защиту партии" печатно выразил
солидарность с Каутским, который писал об экономической общности интересов
пролетариата и крестьянства в современной революции в России. Троцкий
признавал допустимость и целесообразность левого блока против либеральной
буржуазии. Для меня достаточно этих фактов, чтобы признать приближение
Троцкого к нашим взглядам. Независимо от вопроса о "непрерывной революции",
здесь налицо солидарность в основных пунктах вопроса об отношении к
буржуазным партиям". (Ленин, т. VIII, стр. 400).

Ленин не занимался в своей речи общей оценкой теории перманентной
революции, тем более, что и сам я в своей речи не развил дальнейших
перспектив диктатуры пролетариата. Ленин явно не читал основной моей работы
по этому вопросу, иначе он не говорил бы, как о чем то новом, о
"приближении" моем ко взглядам большевиков, ибо лондонская речь явилась
только конспективным изложением моих работ 1905-1906 годов. Ленин выражался
с крайней сдержанностью, ибо я стоял вне большевистской фракции. Тем не
менее, вернее, именно потому, слова Ленина не оставляют никакого места для
лжетолкований. Ленин констатирует "солидарность в основных пунктах вопроса"
об отношении к крестьянству и либеральной буржуазии. Эта солидарность
относится не к целям моим, как нескладно выходит у Радека, а именно к
методу. Что касается перспективы переростания демократической революции в
социалистическую, то тут Ленин как раз и делает оговорку: "независимо от
вопроса о непрерывной революции". Что означает эта оговорка? Ясно: Ленин
вовсе не отождествлял перманентную революцию с игнорированием крестьянства
или перепрыгиванием через аграрную революцию, как это ввели в правило
невежественные и недобросовестные эпигоны. Мысль Ленина такова: как далеко
зайдет наша революция и сможет ли пролетариат притти у нас к власти раньше,
чем в Европе, и какие при этом откроются перспективы для социализма, этого
вопроса я не касаюсь; но в основном вопросе об отношении пролетариата к
крестьянству и либеральной буржуазии "налицо солидарность".

Выше мы видели, как большевистская "Новая Жизнь" откликнулась на теорию
перманентной революции почти при ее зарождении, т. е. еще в 1905 г.
Упомянем еще, как редакция "Сочинений" Ленина отозвалась об этой теории
после 1917 г. В примечаниях к XIV т., ч. II, стр. 481 говорится:

"Еще до революции 1905 года (Троцкий) выдвинул своеобразную и особенно
знаменательную теперь теорию перманентной революции, утверждая, что
буржуазная революция 1905 г. непосредственно перейдет в социалистическую,
являясь первой из ряда национальных революций".

Допускаю, что это вовсе не есть признание правильным всего, что я писал о
перманентной революции. Но это во всяком случае признание неправильным
того, что пишет о ней Радек. "Буржуазная революция непосредственно перейдет
в социалистическую" - это есть теория переростания, а не перепрыгивания;
отсюда вытекает реалистическая тактика, а не авантюристская. А что означают
слова: "особенно знаменательная теперь теория перманентной революции"? Они
означают, что октябрьский переворот осветил новым светом те стороны этой
теории, которые раньше для очень многих оставались в тени, или просто
казались "невероятными". II-ая часть XIV тома "Сочинений" Ленина вышла в
свет при жизни их автора. Тысячи и десятки тысяч партийцев читали это
примечание. И никто до 1924 года не объявил его ложным. А Радек догадался
это сделать только в 1928 году.

Поскольку, однако, Радек говорит не только о теории, но и о тактике, самым
важным аргументом против него является все же характер моего практического
участия в революциях 1905 и 1917 г. г. Моя работа в петроградском совете
1905 года совпадала по времени с окончательной выработкой мною тех
воззрений на природу революции, которые эпигоны подвергают непрерывному
обстрелу. Как же эти столь ошибочные будто бы взгляды совершенно не
отразились на моей политической деятельности, протекавшей у всех на виду, и
регистрировавшейся каждый день в печати? Если же допустить, что столь
неверная теория отражалась на моей политике, то почему молчали нынешние
консулы? И, что несколько важнее, почему Ленин со всей энергией защищал
линию петроградского совета, как в момент высшего подъема революции, так и
после ее поражения?

Те же вопросы, но, пожалуй, в еще более резкой формулировке, относятся к
революции 1917 года. В Нью-Иорке я оценил февральский переворот в ряде
статей под углом зрения теории перманентной революции. Все эти статьи ныне
перепечатаны. Тактические выводы мои полностью совпадали с выводами,
которые Ленин одновременно делал в Женеве, и следовательно, находились в
таком же непримиримом противоречии с выводами Каменева, Сталина и других
эпигонов. Когда я прибыл в Петроград, никто меня не спрашивал, отказываюсь
ли я от "ошибки" перманентной революции. Да и спрашивать было некому.
Сталин стыдливо жался по углам, желая одного: чтоб партия поскорее забыла
об его политике до приезда Ленина. Ярославский еще не был вдохновителем
Контрольной Комиссии: он в Якутске вместе с меньшевиками, с Орджоникидзе и
другими, издавал пошлейшую полулиберальную газетку. Каменев обвинял Ленина
в троцкизме и при встрече со мной заявил: "теперь на вашей улице праздник".
В центральном органе большевиков я, накануне Октября, писал о перспективе
перманентной революции. Никому и в голову не приходило мне возражать.
Солидарность моя с Лениным оказалась полной и безусловной. Что же хотят
сказать мои критики, в том числе Радек? Что я сам совершенно не понимал той
теории, которую защищал, и в наиболее ответственные исторические периоды
действовал наперекор ей и вполне правильно? Не проще ли предположить, что
мои критики не поняли теории перманентной революции, как и многого другого?
Ибо, если допустить, что эти запоздалые критики так хорошо разбираются не
только в своих мыслях, но и в чужих, то чем объяснить, что они все, без
исключения, заняли столь плачевную позицию в революции 1917 года и навсегда
опозорились в китайской революции?


* * *


Но как же все-таки быть, спохватится, пожалуй, иной читатель, с вашим
главным тактическим лозунгом: "без царя, а правительство рабочее"?

Этот довод считается в известных кругах решающим. Ужасный "лозунг"
Троцкого: "без царя!", проходит через все писания всех критиков
перманентной революции, у одних - как последний, важнейший, решающий
аргумент, у других - как готовая пристань усталой мысли.

Наибольшей глубины эта критика достигает, конечно, у "мастера" невежества и
нелойальности, когда он в своих несравненных "Вопросах ленинизма" говорит:

"Не будем распространяться (вот именно! Л. Т.) о позиции т. Троцкого в 1905
году, когда он "просто" забыл о крестьянстве, как революционной силе,
выдвигая лозунг "без царя, а правительство рабочее", т. е. лозунг о
революции без крестьянства". (И. Сталин "Вопросы ленинизма", стр. 174-175).

Несмотря на почти полную безнадежность моего положения пред лицом этой
уничтожающей критики, которая не хочет "распространяться", попробую
все-таки указать на некоторые смягчающие обстоятельства. Они имеются. Прошу
внимания.

Если бы я даже в какой-либо статье 1905 г. формулировал отдельный
двусмысленный или неудачный лозунг, способный подать повод к недоразумению,
то этот лозунг надо было бы теперь, т. е. 23 году спустя, брать не
изолированно, а в связи с другими моими работами на ту же тему, а главное,
в связи с моим политическим участием в событиях. Нельзя же просто сообщать
читателям голое название неизвестного им (а равно и критикам) произведения
и потом вкладывать в это название такой смысл, который находится в полном
противоречии со всем, что я писал и делал.

Но может быть не лишним будет прибавить, - о, критики, - что я никогда и
нигде не писал, не произносил и не предлагал такого лозунга: "без царя, а
правительство рабочее". В основе этого главного аргумента моих судей лежит,
помимо всего прочего, постыднейшая фактическая ошибка. Дело в том, что
прокламацию под заглавием "Без царя, а правительство рабочее" написал и
издал за границей летом 1905 года Парвус. Я в это время давно уже жил
нелегально в Петербурге и никакого отношения к этому листку ни делом, ни
помышлением не имел. Узнал я о нем гораздо позже из полемических статей.
Никогда не имел повода или случая высказываться о нем. Никогда не видел и
не читал его (как, впрочем и все мои критики). Такова фактическая сторона
этого замечательного дела. Очень жалею, что должен лишить всех Тельманов и
Семаров наиболее удобного портативного и убедительного аргумента. Но факты
сильнее моих гуманных чувств.

Мало того. Случай так предусмотрительно подвел одно к одному, что в то
самое время, как Парвус выпустил заграницей неизвестную мне листовку "Без
царя, а правительство рабочее", в Петербурге нелегально издана была
написанная мною прокламация под заглавием: "Не царь, не земцы, а народ".
Заглавие это, неоднократно повторяющееся в тексте прокламации в качестве
лозунга, объемлющего рабочих и крестьян, как бы нарочно придумано для того,
чтобы в популярной форме опровергнуть позднейшие утверждения насчет
перепрыгивания через демократическую стадию революции. Это воззвание
перепечатано в моих "Сочинениях" (том II, ч. I, стр. 256). Там же
напечатаны изданные большевистским Центральным Комитетом прокламации мои к
тому самому крестьянству, о котором я, по гениальному выражению Сталина,
"просто забыл".

Но и это еще не все. Совсем недавно достославный Рафес, один из теоретиков
и руководителей китайской революции, в статье, помещенной в теоретическом
органе ЦК ВКП, писал все о том же ужасном лозунге, выдвинутом Троцким в
1917 году. Не в 1905, а в 17-м! У меньшевика Рафеса есть впрочем
оправдание: он состоял у Петлюры в "министрах" чуть не до 1920 года, и где
же было ему, обремененному государственными заботами по борьбе с
большевиками, вникать в то, что происходило в лагере Октябрьской революции?
- Ну, а редакция органа ЦК? Эка невидаль: одной нелепостью больше или
меньше...

Как же так? воскликнет иной из добросовестных читателей, воспитанный на
макулатуре последних лет. Ведь нас же учили в сотнях и тысячах книг и
статей...

- Да, учили, - придется, друзья, переучиваться. Это накладные расходы
периода реакции. Ничего не поделаешь. История не идет прямолинейно.
Временами она забирается и в сталинские тупики.


V


ОСУЩЕСТВИЛАСЬ ЛИ У НАС "ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ДИКТАТУРА", И КОГДА ИМЕННО?


Ссылаясь на Ленина, Радек утверждает, что демократическая диктатура
осуществилась в двоевластии. Да, Ленин иногда и притом условно, ставил
вопрос таким образом, соглашаюсь я. - Как так "иногда"? возмущается Радек и
обвиняет меня в посягательстве на одну из фундаментальных идей Ленина. Но
Радек сердится только потому, что он неправ. В "Уроках Октября", которые
Радек с запозданием годика на четыре тоже подвергает критике, я следующим
образом истолковывал слова Ленина об "осуществлении" демократической
диктатуры:

"Демократическая рабоче-крестьянская коалиция могла наметиться лишь как
незрелая, не поднявшаяся до подлинной власти форма, - как тенденция, но не
как факт" (т. III, ч. I, стр. XXI).

По поводу этого истолкования Радек пишет: "Эта передача содержания одной из
теоретически наиболее замечательных глав работы Ленина никуда не годится".
После этих слов следует патетическая апеляция к традициям большевизма и,
наконец, заключительный аккорд: "Вопросы эти черезчур важны, чтобы на них
ответить ссылкой на то, что Ленин иногда говорил".

Радек хочет всем этим создать представление о моем невнимательном отношении
к "одной из наиболее замечательных" мыслей Ленина. Но Радек напрасно
расходует и негодование и пафос. Некоторое количество разумения было бы
более уместно. Мое изложение в "Уроках Октября", хоть и крайне сжатое,
основано не на внезапном налете с позаимствованными из вторых рук цитатами,
а на действительной проработке Ленина. Оно выражает самую суть ленинской
мысли в этом вопросе, тогда как многословное изложение Радека, несмотря на
обилие цитат, не оставляет в ленинской мысли ни одного живого места.

Почему я употребил ограничительное слово "иногда"? Потому, что так оно и
было на деле. Указания на то, что демократическая диктатура "осуществилась"
в двоевластии ("в известной форме и до известной степени"), Ленин делал
только в период между апрелем и октябрем 1917 г., т. е. до того, как
произошло настоящее осуществление демократической революции. Этого Радек не
заметил, не понял, не оценил. В борьбе с нынешними эпигонами Ленин крайне
условно говорил об "осуществлении" демократической диктатуры, не в качестве
исторической характеристики периода двоевластия, - в таком виде это было бы
просто бессмыслицей, - а в качестве аргумента против тех, которые ждали
второго, улучшенного издания самостоятельной демократической диктатуры.
Ленинские слова имели только тот смысл, что никакой другой демократической
диктатуры, кроме жалкого выкидыша двоевластия, нет и не будет, и, что надо
поэтому "перевооружаться", т. е. менять лозунг. Утверждать же, что коалиция
эсеров и меньшевиков с буржуазией, не дававшая крестьянам земли и громившая
большевиков, - что это и есть "осуществление" большевистского лозунга,
значит либо сознательно выдавать белое за черное, либо окончательно
потерять голову.

По адресу меньшевиков можно бы выдвинуть довод, в известной мере
аналогичный ленинскому доводу против Каменева: вы ждете "прогрессивной"
миссии буржуазии в революции? Эта миссия уже осуществилась: политическая
роль Родзянки, Гучкова и Милюкова и есть тот максимум, который могла дать
либеральная буржуазия, как керенщина есть тот максимум демократической
революции, который мог осуществиться в качестве самостоятельного этапа.

Бесспорные анатомические признаки - рудименты - свидетельствуют, что предки
наши имели хвост. Этих признаков достаточно для подтверждения генетического
единства животного мира. Но, если говорить откровенно, то у человека,
все-таки, нет хвоста. Ленин указывал Каменеву в режиме двоевластия
рудименты демократической диктатуры, предупреждая, что из этих рудиментов
никакого нового органа ждать нельзя. Но самостоятельной демократической
диктатуры у нас все же не было, хотя демократическую революцию мы сделали
глубже, решительнее, чище, чем где бы то и когда бы то ни было.

Радеку следует задуматься над тем, что, если бы демократическая диктатура
действительно осуществилась в феврале-апреле, то, пожалуй, даже и Молотов
узнал бы ее в лицо. Партия и класс понимали демократическую диктатуру, как
режим, беспощадно разрушающий старый государственный аппарат монархии и
окончательно ликвидирующий помещичье землевладение. Но ведь этого при
керенщине и в помине не было. Для большевистской партии дело шло о
фактическом осуществлении революционных задач, а не об обнаружении
известных социологических и исторических "рудиментов". Эти недоразвившиеся
признаки Ленин великолепно установил - для теоретического вразумления своих
оппонентов. Но не более того. Радек же пытается уверить нас всерьез, что в
период двоевластия, т. е. безвластия, существовала "диктатура", и
осуществилась демократическая революция. Но это, видите ли, была такая
"демократическая революция", что понадобился весь гений Ленина, чтобы
узнать ее. Это и значит, что она не осуществилась. Действительная
демократическая революция есть такая вещь, которую без труда узнает каждый
безграмотный крестьянин России или Китая. А с морфологическими признаками
будет потруднее. Несмотря, например, на русский урок с Каменевым, никак не
удается добиться того, чтобы Радек заметил, наконец, что в Китае
демократическая диктатура тоже "осуществилась" в ленинском смысле (через
Гоминдан) - более полно, более законченно, чем у нас через двоевластие, и
что только безнадежные простофили могут ждать второго, улучшенного издания
"демократии" в Китае.

Если бы у нас демократическая диктатура осуществилась только в виде
керенщины, бывшей на побегушках у Ллойд Джорджа и Клемансо, то пришлось бы
сказать, что история учинила жесточайшее издевательство над стратегическим
лозунгом большевизма. К счастью, это не так. Большевистский лозунг
действительно осуществился - не в смысле морфологического намека, а в
смысле величайшей исторической реальности. Только он осуществился не до
октября, а после октября. Крестьянская война, по выражению Маркса, подперла
диктатуру пролетариата. Сотрудничество двух классов осуществилось через
Октябрь в гигантском масштабе. Тогда каждый темный мужик понял и
почувствовал, даже без ленинских комментариев, что большевистский лозунг
воплотился в жизнь. И сам Ленин оценил именно эту, октябрьскую революцию -
ее первый этап, - как подлинное осуществление демократической революции, и
тем самым, как подлинное, хотя и измененное воплощение стратегического
лозунга большевиков. Нужно брать всего Ленина. И прежде всего, Ленина после
Октября, когда он осматривал и оценивал события с более высокой горы.
Наконец, нужно брать Ленина по ленински, а не по эпигонски.

Вопрос о классовом характере революции и об ее "перерастании" Ленин
подвергает (после Октября) разбору в своей книжке против Каутского. Вот
одно из тех мест, в которые следовало бы вдуматься Радеку:

"Да, революция наша (октябрьская. Л. Т.) буржуазная, пока мы идем вместе с
крестьянством, как целым. Это мы яснее ясного сознавали, сотни и тысячи раз
с 1905 года говорили, что никогда этой необходимой ступени исторического
процесса ни перепрыгнуть, ни декретами отменить".

И далее:

"Вышло именно так, как мы говорили. Ход революции подтвердил правильность
нашего рассуждения. Сначала вместе со "всем" крестьянством против монархии,
против помещиков, против средневековья (и постольку революция остается
буржуазной, буржуазно-демократической). Затем вместе с беднейшим
крестьянством, вместе с полупролетарием, вместе со всеми экспл