ии основаны почти
исключительно на предисловии Парвуса к моей брошюре "До 9-го января", на
его же неизвестной мне совершенно прокламации "Без царя" и на внутренних
спорах Ленина с Бухариным и другими. Никогда и нигде Ленин не разбирает и
не цитирует, хотя бы вскользь, "Итогов и перспектив", а некоторые явно ко
мне не относящиеся возражения Ленина против перманентной революции прямо
свидетельствует, что он не читал этой работы*1.
/*1 Правда, в 1909 году Ленин цитирует мои "Итоги и перспективы", в статье,
посвященной полемике против Мартова. Однако, не трудно было бы показать,
что Ленин берет эти цитаты из вторых рук, т. е. у того же Мартова. Только
так и можно объяснить некоторые из его возражений мне, покоющихся на явных
недоразумениях./
/В 1919 году советское издательство выпустило мои "Итоги и перспективы"
отдельной брошюрой. К этому, приблизительно, времени, относится то
примечание к сочинениям Ленина, которое гласит, что теория перманентной
революции стала особенно знаменательна "теперь", после октябрьского
переворота. Читал ли или, хотя бы, только просматривал Ленин мои "Итоги и
перспективы" в 1919 году? Ничего не могу на это сказать. Я лично все время
находился в разъездах, посещал Москву урывками и во время свиданий с
Лениным - тогда, в разгар гражданской войны, - нам обоим было не до
фракционных теоретических воспоминаний. Но А. А. Иоффе в тот именно период
имел с Лениным беседу о теории перманентной революции. Об этой беседе Иоффе
рассказал в своем предсмертном письме ко мне (см. "Моя жизнь", изд.
"Гранит", т. II, стр. 284). Можно ли показание А. А. Иоффе истолковать
таким образом, что Ленин в 1919 году впервые ознакомился с "Итогами и
перспективами" и признал правильность заключавшегося в них исторического
прогноза? На этот счет я ничего не могу предложить, кроме психологических
догадок. Убедительность этих последних зависит от оценки спорного вопроса
по существу. Слова А. А. Иоффе о том, что Ленин признал мой прогноз
правильным покажутся непонятными человеку, воспитанному на теоретическом
маргарине послеленинской эпохи. Наоборот, кто продумает действительное
развитие мысли Ленина в связи с развитием самой революции, тот поймет, что
Ленин в 1919 году должен был дать, не мог не дать новую оценку теории
перманентной революции, отрывочно, мимоходом, иногда явно противоречиво, на
основании отдельных цитат, ни разу не подвергая рассмотрению мою позицию в
целом./
/Для того, чтобы признать в 1919 г. мой прогноз правильным, Ленину не было
никакой надобности противопоставлять мою позицию своей собственной. Ему
достаточно было взять обе позиции в их историческом развитии. Незачем здесь
снова повторять, что то конкретное содержание, которое Ленин давал каждый
раз своей формуле "демократической диктатуры" и которое вытекало не столько
из этой гипотетической формулы, сколько из анализа реальных изменений в
соотношении классов, - что это тактическое и организационное содержание
навсегда вошло в инвентарь истории, как классический образец революционного
реализма. Почти во всех тех случаях, по крайней мере, во всех важнейших,
где я тактически или организационно противопоставлял себя Ленину, правота
была на его стороне. Именно поэтому я не видел никакого интереса вступаться
за свой старый исторический прогноз, пока могло казаться, что дело касается
только исторических воспоминаний. Вернуться к вопросу я увидел себя
вынужденным только в тот момент, когда эпигонская критика теории
перманентной революции стала не только питать теоретическую реакцию во всем
Интернационале, но и превратилась в орудие прямого саботажа китайской
революции./

Было бы, однако, опрометчиво думать, что "ленинизм" Ленина в этом именно и
состоит. А таков, повидимому, взгляд Радека. Во всяком случае разбираемая
мною статья его свидетельствует не только о том, что основных моих работ у
него нет "под рукой", но и о том, что он как будто никогда не читал их, а
если и читал, то давно, до октябрьского переворота, и во всяком случае,
очень немногое удержал в памяти.

Этим дело, однако, не ограничивается. Если в 1905 или в 1909 г. допустимо и
даже неизбежно было полемизировать друг с другом по поводу отдельных
злободневных тогда статей и даже отдельных фраз в отдельных статьях,
особенно в условиях раскола, - то теперь, при ретроспективном обзоре
гигантского исторического периода, нельзя же революционеру-марксисту не
поставить перед собой вопрос: как обсуждаемые формулы применялись на
практике, как они преломлялись и истолковывались в действии? Какова была
тактика? Если-б Радек дал себе труд перелистать хотя бы две книги "Нашей
первой революции" (т. II-й моих "Сочинений"), он не отважился бы написать
свою нынешнюю работу, во всяком случае выкинул бы из нее целый ряд своих
размашистых утверждений. По крайней мере, я хочу надеяться на это.

Так, Радек прежде всего узнал бы из этих двух книг, что перманентная
революция отнюдь не означала для меня в политической деятельности
перепрыгивание через демократический этап революции, как и через более
частные ее ступени. Он убедился бы, что, несмотря на то, что весь 1905 год
я нелегально провел в России, без связи с эмиграцией, я задачи очередных
этапов революции формулировал совершенно однородно с Лениным; он узнал бы,
что основные воззвания к крестьянам, выпущенные центральной большевистской
типографией в 1905 году, были написаны мной; что редактировавшаяся Лениным
"Новая Жизнь" в редакционной заметке решительно взяла под защиту мою статью
о перманентной революции в "Начале"; что ленинская "Новая Жизнь", а иногда
и Ленин лично неизменно поддерживали и защищали те политические
постановления Совета Депутатов, автором которых я был и по которым я в
девяти случаях из десяти выступал докладчиком; что после декабрьского
разгрома я написал из тюрьмы тактическую брошюру, в которой центральную
стратегическую проблему усматривал в сочетании пролетарского наступления с
аграрной революцией крестьянства; что Ленин напечатал эту брошюру в
большевистском издательстве "Новая волна", передав мне через Кнунианца
очень энергичное одобрение; что на лондонском съезде 1907 года Ленин
говорил о "солидарности" моей с большевизмом во взглядах на крестьянство и
либеральную буржуазию. Все это для Радека не существует: очевидно, и этого
не было "под рукой".

Как же, однако, обстоит дело у Радека с работами самого Ленина? Не лучше
или немногим лучше. Радек ограничивается только теми цитатами, которые
Ленин направлял против меня, сплошь да рядом имея в виду не меня, а других
(напр., Бухарина и Радека: откровенное указание на этот счет имеется у
самого же Радека). Ни одной новой цитаты против меня Радеку привести не
удалось: он просто использовал готовый цитатный материал, который ныне
почти у каждого гражданина СССР имеется "под рукой". Радек прибавил к этому
лишь несколько цитат, где Ленин втолковывает анархистам и
социалистам-революционерам прописные истины о различии между буржуазной
республикой и социализмом, причем у Радека выходит так, будто и эти цитаты
направлены против меня. Невероятно, но тем не менее это так!

Радек совершенно обходит те старые заявления Ленина, в которых он очень
сдержанно, очень скупо, но с тем большим весом, констатирует солидарность
мою с большевизмом в основных революционных вопросах. Надо ни на минуту не
забывать, что эти заявления делались Лениным в условиях, когда я не
принадлежал к большевистской фракции, и когда Ленин беспощадно (и
совершенно справедливо) нападал на меня за примиренчество, - не за
перманентную революцию, где он ограничивался эпизодическими возражениями, а
за примиренчество, за готовность надеяться на эволюцию меньшевиков влево.
Ленин заботился о борьбе с примиренчеством гораздо больше, чем о
"справедливости" отдельных полемических ударов по "примиренцу" Троцкому.

Защищая от меня в 1924 г. поведение Зиновьева в Октябре, Сталин писал:

"Тов. Троцкий не понимал писем Ленина (по поводу Зиновьева. Л. Т.), их
значения, их назначения. Ленин в своих письмах иногда нарочно забегает
вперед, выдвигая на первый план те возможные ошибки, которые могут быть
допущены, и критикуя их авансом с целью предупредить партию и застраховать
ее от ошибок, или же иногда раздувает "мелочь" и делает "из мухи слона" с
той же педагогической целью... Но делать из таких писем Ленина (а таких
писем у него немало) вывод о "трагических" разногласиях и трубить по этому
поводу, - значит не понимать писем Ленина, не знать Ленина". (И. Сталин,
"Троцкизм или ленинизм?" 1924 г.).

Формулировка мысли здесь грубиянская: "стиль - это человек", но существо
мысли правильное, хоть и меньше всего подходит как раз к октябрьским
разногласиям, которые не похожи на "муху". Но если Ленин прибегал к
"педагогическим" преувеличениям и к превентивной полемике по отношению к
ближайшим сочленам собственной фракции, то тем более - по отношению к
человеку, стоявшему тогда вне большевистской фракции и проповедывавшему
примиренчество. Радек даже и не подумал внести в старые цитаты этот
необходимейший поправочный коэффициент.

В предисловии 1922 года к своей книге "1905", я писал, что предвиденье
возможности и вероятности диктатуры пролетариата в России раньше, чем в
передовых странах, оправдалось на деле через 12 лет. Радек, следуя не очень
привлекательным образцам, изображает дело так, как если-бы я этот прогноз
противопоставлял стратегической линии Ленина. Между тем из "Предисловия"
совершенно ясно, что я беру прогноз перманентной революции в тех его
основных чертах, в которых он совпадает со стратегической линией
большевизма. Если я в одном из примечаний говорю о "перевооружении" партии
в начале 1917 года, то не в том смысле, что Ленин признал предшествующий
путь партии "ошибочным", а в том, что Ленин, к счастью для революции,
прибыл, хоть и с запозданием, но все же достаточно своевременно в Россию,
чтобы научить партию отказаться от изжившего себя лозунга "демократической
диктатуры", за который продолжали цепляться Сталины, Каменевы, Рыковы,
Молотовы и пр. и пр. Если Каменевы возмущались упоминанием о
"перевооружении", то это понятно, ибо оно производилось против них. А
Радек? Он стал возмущаться только в 1928 году, т. е. после того, как сам
стал сопротивляться необходимому "перевооружению" китайской компартии.

Напомню Радеку, что мои книги "1905" (вместе с криминальным "Предисловием")
и "Октябрьская революция" играли при Ленине роль основных исторических
учебников по обеим революциям. Они выдержали тогда несчетное число изданий
на русском и на иностранных языках. Никто никогда не говорил мне, что в
моих книгах есть противопоставление двух линий, ибо тогда, до
ревизионистской смены вех эпигонами, каждый здравомыслящий партиец не
октябрьский опыт подчинял старым цитатам, а старые цитаты рассматривал в
свете октябрьской революции.

С этим связан еще один момент, которым Радек совершенно непозволительно
злоупотребляет: Троцкий ведь признал - повторяет он, - что Ленин был прав
против него. Конечно, признал. И в этом признании не было ни иоты
дипломатии. Я имел в виду весь исторический путь Ленина, всю его
теоретическую установку, его стратегию, его строительство партии. Но это,
конечно, не относилось к каждой отдельной полемической цитате, да еще
истолкованной сегодня для целей, враждебных ленинизму. Радек предупреждал
меня тогда же, в 1926 г., в период блока с Зиновьевым, что мое заявление о
правоте Ленина нужно Зиновьеву для того, чтобы хоть немножко прикрыть свою
неправоту против меня. Я, разумеется, это прекрасно понимал. Вот почему я
сказал на VII пленуме ИККИ, что я имею в виду историческую правоту Ленина и
его партии, а вовсе не правоту моих нынешних критиков, которые пытаются
прикрыть себя надерганными у Ленина цитатами. Сегодня я должен
распространить эти слова, к сожалению, и на Радека.

В отношении перманентной революции я говорил только о пробелах теории,
неизбежных, к тому же, поскольку дело шло о прогнозе. Бухарин тогда же, на
VII пленуме ИККИ, подчеркнул, и вполне правильно, что Троцкий не
отказывается от концепции в целом. О "пробелах" я поговорю в другой работе,
более обширной, в которой попытаюсь связно представить опыт трех революций
применительно к дальнейшим путям Коминтерна, особенно на Востоке. Здесь же,
чтобы не оставлять места никаким недоговоренностям, скажу кратко: при всех
своих пробелах теория перманентной революции, как она изложена даже в самых
ранних моих работах, прежде всего в "Итогах и перспективах" (1906),
неизмеримо больше проникнута духом марксизма, и следовательно неизмеримо
ближе к исторической линии Ленина и большевистской партии, чем не только
нынешние сталинские и бухаринские мудрствования задним числом, но и
последняя работа Радека.

Этим я совершенно не хочу сказать, что концепция революции представляет во
всех моих писаниях одну и ту же ненарушимую линию. Я занимался не
сортировкой старых цитат, - к этому ныне вынуждает лишь период партийной
реакции и эпигонства, - а пытался, худо ли, хорошо ли, оценивать реальные
процессы жизни. На протяжении 12 лет (1905-1917) революционной журналистики
были у меня и такие статьи, в которых конъюнктурная обстановка, и даже
неизбежные в борьбе конъюнктурно-полемические преувеличения выпирали на
передний план, нарушая стратегическую линию. Можно найти, напр., статьи, в
которых я выражал сомнения по поводу будущей революционной роли всего
крестьянства, как сословия, и в связи с этим отказывался, особенно во время
империалистической войны, именовать будущую русскую революцию
"национальной", считая это наименование двусмысленным. Нужно только не
забывать, что интересующие нас исторические процессы, в том числе и
процессы в крестьянстве, стали куда яснее теперь, когда они давно
завершились, чем в то время, когда они только развертывались. Отмечу еще,
что Ленин, который ни на минуту не упускал из виду мужицкую проблему во
всем ее гигантском историческом объеме, и у которого мы все этому учились,
уже после февральской революции считал неясным, удастся ли оторвать
крестьянство от буржуазии и повести его за собой. Вообще же скажу по адресу
строгих критиков, что гораздо легче в течение часа найти формальные
противоречия в чужих газетных статьях за четверть века, чем самому
выдержать единство основной линии, хотя бы в течение одного только года.

Остается в этих вступительных строках отметить еще одно совершенно
сакраментальное соображение: если бы теория перманентной революции была
правильна - говорит Радек, - то Троцкий собрал бы на этой основе большую
фракцию. Между тем, этого не случилось. Значит... теория была неправильна.

Довод Радека, взятый в общем его виде, диалектикой и не пахнет. Из него
можно вывести, что точка зрения оппозиции по отношению к китайской
революции, или позиция Маркса в британских делах была неверна; что неверна
позиция Коминтерна по отношению к реформистам в Америке, в Австрии, а если
угодно, - во всех остальных странах.

Если же взять соображение Радека не в его общем "историко-философском"
виде, а лишь применительно к интересующему нас вопросу, то оно бьет самого
же Радека: довод мог бы иметь тень смысла, если бы я считал, или, что
важнее, если бы события показали, что линия перманентной революции
противоречит стратегической линии большевизма, противостоит ей и все больше
расходится с нею: только тогда была бы почва для двух фракций. Но ведь это
хочет доказать как раз Радек. Я же доказываю, наоборот, что при всех
фракционно-полемических преувеличениях и конъюнктурных обострениях вопроса,
основная стратегическая линия была та же самая. Откуда же тут было взяться
второй фракции? На самом деле, получилось то, что в первой революции я
работал руку об руку с большевиками и затем защищал эту совместную работу в
международной печати от ренегатской критики меньшевиков. В революции 1917
года я вместе с Лениным боролся против демократического оппортунизма тех
самых "старых большевиков", которых подняла ныне реакционная полоса,
вооружив их только травлей перманентной революции.

Наконец, я никогда и не пытался создавать группировку на основе идей
перманентной революции. Моя внутрипартийная позиция была примиренческой и,
поскольку я в известные моменты стремился к группировке, то именно на этой
основе. Примиренчество мое вытекало из, своего рода,
социально-революционного фатализма. Я считал, что логика классовой борьбы
заставит обе фракции вести одну революционную линию. Мне был тогда неясен
великий исторический смысл ленинской политики непримиримого идейного
межевания и, где нужно, раскола, чтоб сплотить и закалить костяк подлинно
пролетарской партии. В 1911 году Ленин об этом писал:

"Примиренчество есть сумма настроений, стремлений, взглядов, связанных
неразрывно с самой сутью исторической задачи, поставленной перед РСДРП в
эпоху контр-революции 1908-1911 г. г. Поэтому целый ряд с.-д. в этот период
впадал в примиренчество, исходя из самых различных посылок.
Последовательнее всех выразил примиренчество Троцкий, который едва ли не
один пытался подвести теоретический фундамент под это направление". (XI, ч.
2, стр. 371).

Стремясь к единству во что бы то ни стало, я невольно и неизбежно
идеализировал центристские тенденции в меньшевизме. Несмотря на трехкратные
эпизодические попытки мои, никакой совместной работы с меньшевиками у меня
не выходило и не могло выйти. В то же время примиренческая линия тем резче
противопоставляла меня большевизму, что Ленин, в противовес меньшевикам,
давал примиренчеству, и не мог не давать, беспощадный отпор. А на платформе
примиренчества никакой фракции, разумеется, создать было нельзя.

Отсюда урок: недопустимо и гибельно ломать или смягчать политическую линию
в целях вульгарного примиренчества; недопустимо прихорашивать центризм,
делающий левые зигзаги; недопустимо преувеличивать и раздувать разногласия
с действительно-революционными единомышленниками в погоне за блуждающими
огоньками центризма. Вот каковы подлинные уроки из подлинных ошибок
Троцкого. Эти уроки очень важны. Они и сейчас сохраняют всю свою силу.
Именно Радеку следовало бы над ними хорошенько задуматься.


* * *


Сталин, со свойственным ему идейным цинизмом, сказал однажды:

"Троцкий не может не знать, что Ленин боролся против теории перманентной
революции до конца своих дней. Но это его не смущает". ("Правда", N 262,
12/XI-26).

Это грубая и нелойальная, т. е. чисто сталинская каррикатура на
действительность. В одном из своих обращений к иностранным коммунистам
Ленин разъяснял, что разногласия внутри коммунистов совсем не то, что
разногласия с социалдемократией. Такие разногласия - писал он - большевизм
переживал и в прошлом. Но

"в момент завоевания власти и создания советской республики, большевизм
оказался единым, он привлек к себе все лучшее из близких ему течений
социалистической мысли" (т. XVI, стр. 333).

Какие же это близкие течения социалистической мысли имел в виду Ленин,
когда писал эти строки? Не Мартынова ли с Куусиненом? Не Кашена ли с
Тельманом и со Шмералем? Не они ли казались Ленину "лучшими из близких
течений"? Какое другое течение было ближе большевизму, чем то, которое
представлялось мною во всех основных вопросах, в том числе и крестьянском?
Даже Роза Люксембург отшатнулась на первых порах от аграрной политики
большевистского правительства. Для меня же здесь вообще не было вопроса. Мы
были вдвоем с Лениным у стола, когда он карандашом писал свой аграрный
законопроект. И обмен мнений состоял вряд ли больше, чем из десятка
коротких реплик, смысл которых был таков: шаг противоречивый, но
исторически абсолютно неизбежный; при режиме пролетарской диктатуры, в
масштабе международной революции, противоречия выравняются, - нужен только
срок. Если бы между теорией перманентной революции и ленинской диалектикой
в крестьянском вопросе было капитальное противоречие, то как же все-таки
объяснит Радек тот факт, что я, не отказываясь от основных взглядов