и при каких комбинациях не может
заменить собою (sic!) Учредительного Собрания (к этому можно было бы
прибавить: точно так же, как участок ни при каких комбинациях не может
заменить собою комитет общественного спасения), пришел к выводу, что
"организованные общественные силы должны предъявить к ней единственное
требование" - о созыве Учредительного Собрания на соответственных началах.
Ввиду этого, съезд считает нежелательным стремление общественных учреждений
к участию в работах комиссии Булыгина и рекомендует им в случае, если бы
они были приглашены, ограничиться повторением принципиальных требований.
Для того, чтоб обеспечить такое, а не иное участие общественных (т.-е., в
сущности, земских и думских) представителей в комиссии, съезд рекомендовал
собирать возможно большее количество подписей граждан под заявлениями,
которые должны быть поданы земским и городским учреждениям.

Таким образом, съезд журналистов пришел к заключению, что задача оппозиции
состоит в давлении на правительство извне, и, далее, признал необходимым
мобилизацию граждан, правда, в крайне неактивной форме, для давления извне
на земство и думы, как на официальное "представительство" населения. Эта,
хотя и совершенно зачаточная тактика, все же выше ходатайств перед советом
министров об учреждении земской экспертизы при конституционной канцелярии.

Точку зрения мартовского съезда журналистов комментировало "Право" в том
смысле, что смешение бюрократических элементов с общественными не может не
перенести на общество хотя бы часть ответственности за те результаты, какие
окажутся от работ совещания. Для того, чтобы производить давление на
власть, оппозиции нет надобности входить в состав комиссии и "уничтожать
средостение". Общество может производить свою работу и отдельно, и чем
больше оно объединится "в своих положительных идеалах", тем грандиознее
будут проявления его работ и тем реальнее должен быть результат.
Разумеется, в оригинале ("Право", N 10) эти соображения сдобрены
соответственной дозой дипломатических двусмысленностей и дьявольски-хитрых
подмигиваний в сторону власти. Но уж на этом взыскивать не приходится.

Еще дальше в направлении "непримиримости" идет резолюция общества
вспоможения окончившим высшие женские курсы. Она заявляет категорически,
что выработка новых политических форм не может быть выполнена средствами
отживающей правительственной системы. Высочайший рескрипт 18 февраля, -
поясняет резолюция, - удерживая во всей полноте "незыблемость основных
законов империи", не вносит в положение вещей никаких существенных
изменений. Едва ли, однако, не самое значительное число заявлений просто
игнорирует "конституционную" работу бюрократии, ограничиваясь, в лучшем
случае, как, напр., записка 256 петербургских деятелей по народному
образованию, ссылкой на то, что существующие органы власти не в состоянии
провести требуемые жизнью изменения, а потому самой насущной потребностью
настоящего момента является созыв Учредительного Собрания (от 12 марта).

К несчастью, эта точка зрения имеет свою ахиллесову пяту: она вовсе не
задается вопросом о том, кем и как будет, в конце концов, созвано
Учредительное Собрание?

Мы вовсе не хотим этим сказать, что точка зрения съезда журналистов
качественно выше. Нет! Но она дает исчерпывающий ответ в тех ограниченных
рамках, в каких она ставит вопрос. Недостаток приведенных нами более
радикальных решений не в том, что они слишком радикальны, а в том, что они
недостаточно радикальны. Они останавливаются на пол-пути. Сейчас станет
ясно, что мы хотим этим сказать.

Политическая мысль широких общественных кругов не развивается чисто
логически, изнутри себя, по системе учебников государственного права. Она
толкается вперед, назад, в сторону тем материальным процессом общественного
развития, который она обслуживает. Конечно, политическая мысль, как и
всякая иная, имеет свою логику. Но движущей силой политики отнюдь не
является формальный силлогизм. Наоборот. Политическое мышление любой
общественной группы, как и всякая вообще форма социальной идеологии,
чрезвычайно косно. Оно по доброй воле никогда не гоняется за стройностью,
систематичностью и законченностью. Во всяком случае, оно ради них не ударит
палец о палец. При первом удобном случае оно без сожаления откажется от
выводов из признанных им посылок, если только его не толкает вперед
неудовлетворенный голос командующего им классового интереса или настойчивое
внешнее давление какой-нибудь общественной силы. Это общее соображение
прекрасно подкрепляется приведенными выше фактами из развития политической
идеологии у русской интеллигенции за несколько месяцев последнего года.

Непорядки русской жизни ни для кого не были секретом и до последнего
оппозиционного подъема. Но нужна была русско-японская война, колоссальное
практическое испытание кровью и железом всех сторон государственного
распорядка, чтобы двинуть общественное сознание от будничного брюзжания
против частных неустройств к обобщенному отрицанию целого режима.

Нужно было адское сопротивление бюрократии, готовой отстаивать свои позиции
до конца, чтобы требование государственной реформы рассталось с идеей
определенного "соучастия" народных представителей, наряду с всевластной
бюрократией, и подошло к идее борьбы за обладание государственной властью.
Нужно было потрясающее январское выступление пролетариата, т.-е. самой
активной части того народа, именем которого оперировала оппозиционная
мысль, чтобы эта последняя, во-первых, сделала попытку поставить вопрос
права на очную ставку с вопросом силы и, во-вторых, связала народное
представительство с лозунгом всеобщего избирательного права.

И каждый раз после того, как новый политический факт вынуждал политическую
мысль интеллигентской демократии сделать новый шаг, от которого она вчера
еще отказывалась, несмотря на отдельные настойчивые голоса, ей сейчас же
казалось, что этот шаг она делает самопроизвольно, как простой логический
вывод из старых посылок; более того, ей представлялось, что с этим выводом
она родилась. Не отдавая себе отчета в механизме, управляющем ее движением,
она тем самым сохраняет за собой право удовлетворяться своей
ограниченностью до нового поучительного толчка.

Если, отвлекшись от состава либерально-демократической оппозиции и сложных
внутренних трений, мы возьмем ее лишь в развитии и росте тех лозунгов,
которые чем дальше, тем больше господствуют в ее рядах, мы натолкнемся на
несколько характерных этапов в развитии оппозиционной мысли. Первое
"героическое" усилие, которое она должна была произвести, было направлено
на то, чтобы связать все частные виды зла, насилия, произвола и нестроения
с одним общим лозунгом и, по крылатому слову одного журналиста, от
требования реформ перейти к требованию реформы. Требование реформы
закрепляется общественным сознанием, как требование участия свободно
избранных представителей народа в законодательной работе и в контроле над
исполнительной властью.

Достигши этого этапа, политическая мысль упирается в два вопроса:
во-первых, на каких началах должно быть организовано участие народных
представителей в государственной власти и, во-вторых, какими путями это
может быть осуществлено.

Боевой лозунг Учредительного Собрания, созванного на основе всеобщего,
равного, прямого и тайного избирательного права, сменяет бесформенную идею
народного представительства и является в сознании общества как бы
исчерпывающим ответом на эти оба вопроса.

Переход от идеи народного представительства к лозунгу всенародного
Учредительного Собрания сопровождается, по необходимости, глубокой
переоценкой значения и объема власти самого представительства. Идея участия
народа в осуществлении законодательной власти сменяется идеей перехода
государственной власти в руки народа. Но как только идея всенародного
Учредительного Собрания получает для оппозиции значение реального
определения того единственного пути, на котором только и мыслимо
культурно-политическое возрождение страны, общественная мысль становится
лицом к лицу с вопросом о необходимых предварительных гарантиях созыва
народных представителей. Она их формулирует в виде требований свободы
слова, печати, союзов, собраний, неприкосновенности личности и жилища и
всеобщей амнистии по делам политическим и религиозным.

Политическое сознание уясняет себе, что свобода выборов означает не только
свободу опускания избирательного бюллетеня в деревянный ящик, но целую
серию публичных прав, обеспечивающих свободу агитации. Только при условии
признания за населением этих необходимых прав, гласит "заявление граждан в
херсонское губернское земское собрание", могут и должны быть созваны
представители народа. А резолюция "многочисленного собрания представителей
нижегородского общества и граждан" (sic!) формулирует это требование, как
ультиматум: "без изложенных гарантий и условий, - говорит она, -
общественные учреждения и группы должны отстраниться от участия в выборах
представителей будущего законодательного собрания". Таким образом, уже на
другой день после издания рескрипта выдвигается бойкот, если не как
тактика, то как угроза.

В итоге сложных коллизий, ошибок, разочарований, политических поучений
сверху и снизу демократическая интеллигенция создала такую правовую
конституцию: необходимо реорганизовать государственный строй на
демократических началах; сделать это может и должен сам народ в лице
полномочного Учредительного Собрания; избрать своих представителей в
Учредительное Собрание народ сможет лишь при наличности необходимых
гарантий и свобод.

Все это совершенно верно. Но кто установит и закрепит в соответственных
учреждениях гарантии и свободы? Кто созовет подлинное, неподтасованное
всенародное Учредительное Собрание?

В "Проекте основного закона Российской империи"* мы находим следующее
крайне поучительное заявление:
/* См. в приложении к книге "Конституционное государство", изд. "Права". С
этим проектом мы еще встретимся дальше./

"Единственным правильным путем к осуществлению программы, начертанной в
изложенном проекте, мы считаем созыв Учредительного Собрания, свободно
избранного всенародным, прямым, равным и тайным голосованием, для выработки
и приведения в действие основного государственного закона. Только в таком
случае закон этот будет исходить из соответствующего его значению источника
- из воли народа".

"Мы оставляем открытым вопрос о том, при каких условиях совершится переход
к новому строю и каким образом будет выработан и санкционирован порядок
избрания в Учредительное Собрание. Все это зависит от временного сочетания
обстоятельств и не поддается юридическим определениям".

Совершенно бесспорно, что способ, каким может быть завоевано Учредительное
Собрание, не поддается правовым определениям, так как это способ
сверх-правовой. Но он должен подлежать определениям политической тактики со
стороны тех групп, которые не хотят ограничиваться выжиданием a bras
croises (сложа руки) благоприятного "временного сочетания обстоятельств",
которое позволит им расправить руки и протянуть их к власти.

Если освобожденские "демократы", приспособляющие все свои жесты и интонации
к каждому "временному сочетанию обстоятельств" в отношениях между
абсолютизмом и земщиной, принципиально враждебных всякой последовательной
тактике, способной лишь стеснить их пламенеющую готовность, - то честные
демократы левого крыла еще недоразвились до постановки и проведения
законченных тактических планов. Уяснение демократических задач и агитация в
ограниченных кругах интеллигенции составляли для них все содержание работы.
И отрицательное решение вопроса о комиссии Булыгина, как о звене в
непрерывной цепи правовых преобразований, впервые, в сущности, поставило
левых лицом к лицу с вопросом: где же действительный путь?

Московское отделение технического общества в своем обширном "постановлении"
приходит к такому решению этого тактического вопроса: "Ввиду доказанной
несостоятельности (неспособности?) бюрократических комиссий справиться с
предстоящей задачей, для решения вопроса о способах созыва Учредительного
Собрания должны быть немедленно созваны комиссии из свободно избранных
представителей всех организованных общественных сил страны без всякого
участия бюрократического элемента".

Организованные силы страны должны взять дело созыва народных представителей
в свои руки; выборы должны быть произведены самолично. Необходимая
обстановка для выборов будет создана путем захватного публичного права,
именуемого на нашем политическом жаргоне "явочным порядком". На страже всех
завоеваний захватного права станут организованные общественные силы.
Приобретает некоторую, правда, очень неширокую и неглубокую популярность
идея городской и земской милиции. 8 марта в заседании московской городской
думы были доложены заявления соединенного собрания всех групп помощников
присяжных поверенных и педагогического общества, требовавшие, чтобы
городское самоуправление взяло на себя учреждение гражданской милиции из
всех без изъятия классов московского населения, так как лишь милиция может
явиться действительным средством охраны физической неприкосновенности и
душевного спокойствия граждан. Вот к каким выводам начинает все больше
толкаться демократическая мысль.

Но если политическая агитация еще могла быть рассеянной и вестись
партизанскими средствами, то политическая тактика, даже самая примитивная,
уже требует организации. Нужно организоваться, организоваться во что бы то
ни стало! - одной мобилизации общественного мнения посредством прессы,
резолюций и банкетов недостаточно, чтобы достигнуть цели. Нужна
материальная организация боевых сил.

Пироговский съезд врачей, открывшийся в Москве так называемым "явочным"
порядком, решительно заявил о необходимости врачам сорганизоваться для
энергичной борьбы рука об руку с трудящимися массами против
бюрократического строя - для полного его устранения - и за созыв
Учредительного Собрания, которое должно быть созвано при условии передачи
полиции в руки общественных учреждений и предварительного проведения в
жизнь начал неприкосновенности личности и необходимых свобод. Достаточно
только сопоставить эту часть резолюции с постановлением петербургского
врачебного общества от 8 января о необходимом "изменении правового порядка,
предложенного большинством съезда земских деятелей 6-9 ноября", чтобы
увидеть, какой путь прошла политическая мысль с 9 января до 20 марта, т.-е.
в течение двух с половиною месяцев!

Состоявшийся в марте же съезд агрономов и статистиков, исходя из того, что
все русское общество в настоящее время не может возлагать никаких надежд на
работающие ныне различные правительственные комиссии, пришел к заключению о
необходимости в целях проведения в жизнь выработанной им программы, т.-е. в
целях активного участия в происходящем народном движении, организовать союз
агрономов, статистиков и других деятелей по экономической помощи населению.

Мы, таким образом, подошли к моменту создания многочисленных
"профессиональных" союзов интеллигенции.


IV. Союзы


"Союзное" объединение интеллигенции разных профессий диктовалось
элементарной потребностью оппозиции в сплочении. Это так ясно, что об этом
не стоит распространяться. Формы этого союзного движения складывались
всецело под влиянием общего политического развития страны, появления новых
сил на новой арене.

Идея объединения в профессиональные союзы зарождается независимо у двух
групп: профессорской и инженерской; крайне поучительно, что именно у этих
групп, из которых одна находится в непрестанном общении с самой активной
частью интеллигенции, студенчеством, а другая - с самым боевым классом
общества, пролетариатом.

Мы знаем, что профессора - это самая косная, безличная, на все готовая
корпорация русской интеллигенции. Не было той холопской миссии, от которой
отказалась бы профессура. За чин и плату они играли роль педелей казенной
науки. Не было той полицейской репрессии, аппаратом которой не были бы
профессора. Но непримиримая тактика студенчества, боровшегося за
академические вольности и политическую свободу, сводила к нулю итоги
правительственной и профессорской полицейщины. Антагонизм между
профессорами и студенчеством, не внимавшим сытой либеральной мудрости своих
"наставников", обострился до крайней степени, прежде чем профессора поняли,
что так дальше нельзя: нужно либо закрыть университеты навсегда, либо
добиться для них необходимых условий существования. Таким образом,
профессора не просто додумались до преимуществ конституционного строя перед
самодержавно-полицейским и не просто заразились общим настроением, но были
выброшены, буквально вышвырнуты, боевой непримиримостью студенчества на
путь оппозиции.

Это не единственное явление такого рода, мы знаем другое, гораздо более
крупное. Представители торгово-промышленного капитала были обращены к
оппозиционной "платформе", ничем иным, как грандиозным развитием стачек.
Можно почти считать политической "теоремой", что, если мы имеем две
непосредственно связанные группы или два класса буржуазного общества, из
которых один играет подчиненную, а другой в той или иной степени
командующую роль, то командующий класс не привлекается на путь оппозиции
каким-нибудь мирным договором с классом зависимым, но вынуждается этим
последним к оппозиции путем самой непримиримой боевой тактики. Иными
словами: не соглашения и союз создают увеличение оппозиционных сил, но
принципиальная политическая дифференциация. Отсюда урок для демократии: при
занятии каждой новой позиции нужно больше заботиться об ее укреплении и
использовании всеми боевыми средствами, чем о сохранении союзника,
дотащившегося до этой позиции.

Когда студенты посредством крайне выразительных демонстраций ad oculum (с
очевидностью) доказали все еще колебавшимся профессорам, что наука должна
быть свободной, а свободная наука возможна лишь в свободном государстве,
среди профессоров приобрела популярность мысль о съезде и союзе. Перейдя на
почву политической оппозиции, профессора первым делом ухватились за грозное
оружие буржуазного либерализма: за оппозиционные обеды. Опыт мировой
истории давно уже засвидетельствовал чрезвычайно разрушительное влияние
этого средства на старый порядок. Обед приурочивался к Татьянину дню (12
января, 150-летие московского университета*119), а к обеду приурочивалось
принятие упоминавшейся выше записки о "нуждах просвещения". "К 4 января, -
повествует "Русь", - записка была выработана, и все распоряжения по обеду
были сделаны", причем, по отзыву той же газеты, в редактировании записки и
устройстве обеда принимали деятельное участие наиболее выдающиеся силы
оппозиционной науки. Так шли дела на либеральной кухне русской профессуры,
как вдруг за три дня до предположенного обеда разразилась гроза 9 января.
Кровавый день унес с собой, между многими сотнями рабочих, несколько
человек студентов, которым так и не довелось дожить до того часа, когда
воспитанные ими профессора приступят, наконец, к затрапезной борьбе с
абсолютизмом. Обед, впрочем, не состоялся. "Первым движением кружка, -
излагает почтительная "Русь", - было расстроить обед и обратить деньги,
собранные за билеты на обед, на помощь семьям рабочих, убитых или раненых 9
января". Само собою разумеется, это было достойно всякой похвалы. "На
собраниях 10 и 12 января кружок занимался ликвидацией дел обеда", было
избрано бюро, которое выработало основные положения организации союза
профессоров. Эти положения были приняты съездом профессоров и
преподавателей высших учебных заведений 25-28 марта, и союз был создан.

Мартовский съезд происходил уже после закрытия всех высших учебных
заведений волею студенчества в виде протеста против январских
правительственных злодеяний. Таким образом, давление так называемых общих
государственных условий на академическую жизнь равнялось к этому моменту
десяткам атмосфер. Шансы университетской наук