ющееся к двум миллионам. Надо не забыть еще председателей  сове-
тов 600.000 сел и деревень!

   Непосредственное управление промышленными предприятиями сосредоточено
было в 1933 г. (более поздних данных нет) в руках  17.000  директоров  и
заместителей. Весь административно-технический персонал заводов,  фабрик
и шахт, в том числе и низшие его  звенья,  до  десятников  включительно,
составлял около 250.000 душ (из них, правда, 54 тысячи специалистов  без
административных функций в собственном смысле слова). Сюда надо  присое-
динить партийный и профессиональный аппараты на заводах, где  управление
ведется, как известно, по типу "треугольника". Цифра в  полмиллиона  для
администрации промышленных предприятий общесоюзного значения не будет  в
настоящий момент преувеличенной. Надо прибавить еще управленческий  пер-
сонал предприятий отдельных республик и местных советов.

   В другом разрезе официальная статистика указывает для 1933  г.  свыше
860 тысяч администраторов и специалистов всего  советского  хозяйства  в
целом; в том числе: в промышленности - свыше 480 тысяч, на транспорте  -
свыше 100 тысяч, в сельском хозяйстве - 93 тысячи, в торговле -  25  ты-
сяч. Сюда вошли, правда, и специалисты без административной  власти;  но
не вошли ни колхозы ни кооперация. И эти данные за последние два с поло-
виной года также оставлены далеко позади.

   На 250 тысяч колхозов, если считать только председателей и  партийных
организаторов, придется полмиллиона администраторов. На самом деле число
их несравненно выше. Если прибавить совхозы и  машинно-тракторные  стан-
ции, то общее число командиров обобществленного земледелия далеко  пере-
валит за миллион.

   Государство имело в 1935 г. 113 тысяч торговых отделений;  кооперация
- 200 тысяч. Руководители тех и других являются, по существу, не  торго-
выми служащими, а чиновниками государства и, сверх того, -  монополиста-
ми. Даже советская печать время от времени жалуется на то, что "коопера-
торы перестали видеть в колхозниках своих избирателей". Как будто  меха-
низм кооперации может качественно  отличаться  от  механизма  профессио-
нальных союзов, советов и самой партии!

   Весь тот слой, который не занимается непосредственно производительным
трудом, а управляет, приказывает, командует, милует и карает, - учителей
и ученых мы оставляем в стороне, - должен быть исчислен в 5-6  миллионов
душ. Эта суммарная цифра, как и вошедшие в ее состав слагаемые, ни в ка-
ком случае не претендует на точность: но она все же годится, как  первое
приближение. Она позволяет  убедиться,  что  "генеральная  линия"  руко-
водства - не бесплотный дух.

   В разных этажах командующего слоя, следуя снизу вверх, прослойка ком-
мунистов составляет от 20 до 90%. На всю  массу  бюрократии  коммунисты,
вместе с комсомольцами, образуют массив в 1,5-2 миллиона; сейчас, в виду
непрерывных чисток, скорее даже меньше, чем больше. Это  и  есть  костяк
государственной власти. Те же коммунисты-администраторы образуют  костяк
партии и комсомола. Бывшая большевистская партия есть ныне  не  авангард
пролетариата, а политическая  организация  бюрократии.  Остальная  масса
членов партии и комсомола служит только для выделения из  нее  "актива",
т.е. резерва для самопополнения бюрократии. Той же цели служит и беспар-
тийный "актив".

   Гипотетически можно принять, что к такому же, примерно, числу,  какое
мы приняли для бюрократии: пять-шесть миллионов душ, может быть  меньше,
приближается рабочая и колхозная аристократия: стахановцы,  беспартийный
актив, доверенные лица, родственники и свойственники. С семьями оба вза-
имопроникающие друг друга слоя составят до 20-25 миллионов.  Мы  сравни-
тельно низко оцениваем численность семей по той причине,  что  в  состав
аппарата входят нередко и муж и жена, иногда также сын или дочь. К  тому
же женщинам правящего слоя  гораздо  легче  ограничивать  размеры  своей
семьи, чем работницам и, особенно, крестьянкам. Нынешняя кампания против
абортов исходит от бюрократии, но не касается ее самой. 12%, может быть,
15% населения, - такова подлинная социальная база самодержавной  верхуш-
ки.

   Где отдельная комната, достаточная пища, опрятная одежда все еще дос-
тупны лишь небольшому меньшинству, миллионы бюрократов, больших и малых,
стремятся использовать власть прежде всего для обеспечения  собственного
благополучия. Отсюда величайший эгоизм этого слоя, его крепкая  внутрен-
няя спайка, его страх перед недовольством масс,  его  бешеная  настойчи-
вость в удушении  всякой  критики,  наконец,  его  лицемерно-религиозное
преклонение перед "вождем", который воплощает и охраняет власть и приви-
легии новых господ.

   Сама бюрократия еще несравненно менее однородна, чем пролетариат  или
крестьянство. Между председателем сельсовета и сановником Кремля -  про-
пасть. Существование низовых чиновников разных  категорий  протекает,  в
сущности, на очень примитивном  уровне,  уступающем  жизни  квалифициро-
ван<н>ого рабочего на Западе. Но все относительно:  уровень  окружающего
населения значительно ниже. Судьба председателя колхоза, партийного  ор-
ганизатора, низового кооператора, как и более высоких начальников совер-
шенно не зависит от так называемых "избирателей". Каждым  из  чиновников
выше стоящее начальство может в любой момент пожертвовать, чтоб  успоко-
ить недовольство. Но зато каждый из них может при случае подняться  сту-
пенью выше. Все они - по крайней мере, до первого  серьезного  толчка  -
связаны круговой порукой с Кремлем.

   По условиям жизни правящий слой заключает в  себе  все  градации,  от
мелкой буржуазии захолустья до крупной  буржуазии  столиц.  Материальным
условиям соответствуют привычки, интересы и круг идей. Нынешние  руково-
дители советских профессиональных союзов, по своему психологическому ти-
пу, не так уж отличаются от Ситриных, Жуо  и  Гринов.  Другие  традиции,
иная фразеология, но то же презрительно-опекунское отношение к массе, та
же бессовестная ловкость во второстепенных маневрах,  тот  же  консерва-
тизм, та же узость горизонта, та же черствая забота о собственном покое,
наконец, то же преклонение перед наиболее тривиальными формами  буржуаз-
ной культуры. Советские полковники и генералы в большинстве  своем  мало
чем разнятся от полковников и генералов пяти частей света и,  во  всяком
случае, стараются как можно больше походить на них. Советские  дипломаты
переняли у западных дипломатов не только фрак, но и  склад  мыслей.  Со-
ветские журналисты не меньше дурачат читателей, чем их иностранные  кол-
леги, хоть и делают это на особый манер.

   Если трудно исчислить самое бюрократию, то еще труднее определить  ее
доходы. Уже в 1927 г. оппозиция протестовала против того, что "разбухший
и привилегированный управленческий аппарат проедает  очень  значительную
часть прибавочной стоимости". В оппозиционной платформе было подсчитано,
что один лишь торговый аппарат "съедает громадную долю народного дохода:
более одной десятой валовой продукции". После того власть приняла  необ-
ходимые меры, чтоб сделать такие подсчеты невозможными. Но именно поэто-
му накладные расходы не сократились, а возрасли.

   Не лучше, чем в сфере торговли, обстоит и в  других  областях.  Нужна
была, как писал Раковский в 1930 г., мимолетная ссора между партийными и
профессиональными бюрократами, чтобы население узнало из печати, что  из
бюджета профсоюзов, в 400 миллионов рублей, 80 миллионов уходило на  со-
держание персонала. Отметим: речь шла только о легальном бюджете.  Сверх
того бюрократия профсоюзов получает, в знак дружбы, от  бюрократии  про-
мышленной крупные даяния деньгами, квартирами, средствами  транспорта  и
проч. "Сколько идет на содержание партийного, кооперативного,  колхозно-
го, совхозного, промышленного, административного, со всеми их разветвле-
ниями, аппаратов? - спрашивал Раковский. - Об этом, отвечал он, мы  даже
и предположительных сведений не имеем".

   Бесконтрольность неминуемо влечет за  собою  злоупотребления,  в  том
числе и денежные. 29 сентября 1935 г. правительство,  вынужденное  снова
поставить вопрос о плохой работе кооперации, за подписью Молотова и Ста-
лина, констатировало не в первый раз "наличие крупных хищений и  растрат
и убыточность работы многих сельских потребительских обществ". На сессии
ЦИКа в январе 1936 г. народный комиссар финансов жаловался  на  то,  что
местные исполкомы допускают совершенно произвольное  расходование  госу-
дарственных средств. Если нарком умалчивал о центральных учреждениях, то
только потому, что сам он принадлежит к их кругу.

   Исчислить, какую долю народного дохода присваивает  себе  бюрократия,
нет никакой возможности. Не только потому, что  она  тщательно  скрывает
даже свои легализованные доходы; и даже не только потому, что, оставаясь
на самой границе злоупотребления и часто переступая эту границу, она ши-
роко пользуется непредусмотренными доходами; но главным образом  потому,
что весь прогресс общественного благоустройства, городской техники, ком-
форта, культуры, искусства служит пока что главным образом, если не иск-
лючительно, верхнему, привилегированному слою.

   Относительно бюрократии, как потребительницы,  можно  с  необходимыми
изменениями, повторить то, что в своем месте сказано было  о  буржуазии:
нет ни основания ни смысла преувеличивать ее аппетит в отношении предме-
тов личного потребления. Но положение резко меняется, как только мы при-
мем во внимание почти монопольное использование ею старых и новых завое-
ваний цивилизации. Формально эти блага открыты, конечно,  всему  населе-
нию, по крайней мере, городскому; на деле оно имеет доступ к ним лишь  в
виде исключения. Наоборот, бюрократия располагает ими по правилу,  когда
хочет и сколько хочет, точно предметами  своего  личного  обихода.  Если
учесть не только жалованье, все виды натурального обслуживания и  всякие
полузаконные дополнительные источники, но и присоединить долю бюрократии
и советской аристократии в театрах, дворцах отдыха, больницах, санатори-
ях, курортах, музеях, клубах, учреждениях спорта и  проч.  и  проч.,  то
пришлось бы, вероятно, сказать, что на долю 15,  скажем  20%,  населения
приходится не многим меньше, чем на долю остальных 80-85%.

   "Друзья" захотят оспорить наши цифры? Пусть дадут нам  другие,  более
точные. Пусть добьются  от  бюрократии  опубликования  приходо-расходной
книги советского общества. До тех пор  мы  остаемся  при  своем  мнении.
Распределение земных благ в СССР, не спорим, несравненно  демократичнее,
чем оно было в царской России и даже,  -  чем  в  самых  демократических
странах Запада. Но с социализмом оно имеет пока еще мало общего.




                    Глава 7: СЕМЬЯ, МОЛОДЕЖЬ, КУЛЬТУРА

                              Семейный термидор.



   Октябрьская революция честно выполнила обязательства по  отношению  к
женщине. Молодая власть не только дала ей все политические и юридические
права, наравне с мужчиной, но, что еще важнее, сделала все, что могла, и
во всяком случае - неизмеримо больше, чем какая-либо другая власть, чтоб
действительно открыть ей доступ ко всем видам хозяйственной и культурной
работы. Однако, самая смелая революция, как  и  "всемогущий"  британский
парламент, не может превратить женщину в мужчину или, лучше сказать,  не
может разделить между ними поровну ношу беременности, родов, кормления и
воспитания детей. Революция сделала героическую  попытку  разрушить  так
называемый "семейный очаг", т.е. то архаическое, затхлое и косное учреж-
дение, в котором женщина трудящихся классов отбывает каторжные работы  с
детских лет и до смерти. Место семьи, как замкнуто мелкого  предприятия,
должна была, по замыслу, занять законченная система общественного  ухода
и обслуживания: родильные дома, ясли, детские сады, школы,  общественные
столовые,  общественные  прачечные,  амбулатории,  больницы,  санатории,
спортивные организации, кино,  театры  и  проч.  Полное  поглощение  хо-
зяйственных функций семьи учреждениями социалистического общества,  свя-
зывающего солидарностью и взаимной заботой все  поколения,  должно  было
принести женщине, и тем самым - любящей чете, действительное  освобожде-
ние от тысячелетных оков. Доколе эта задача задач не разрешена, 40  мил-
лионов советских семей остаются, в подавляющем большинстве своем,  гнез-
дами средневековья, женской кабалы и истерии, повседневных детских  уни-
жений, женских и детских суеверий. Никакие иллюзии на этот счет недопус-
тимы. Именно поэтому последовательные  изменения  постановки  вопроса  о
семье в СССР наилучше характеризуют  действительную  природу  советского
общества и эволюцию его правящего слоя.

   Взять старую семью штурмом не удалось. Не потому, что не хватило доб-
рой воли. И не потому, что семья так прочно держалась в сердцах.  Наобо-
рот, после короткого периода недоверия к государству, его яслям, детским
садам и подобным учреждениям, работницы, а за ними и передовые крестьян-
ки оценили неизмеримые преимущества коллективного ухода за детьми, как и
обобществления всего семейного хозяйства. К несчастью,  общество  оказа-
лось слишком бедно и мало культурно. Планам и намерениям  коммунистичес-
кой партии не отвечали реальные ресурсы государства. Семью нельзя "отме-
нить": ее надо заменить. Действительное освобождение женщины  неосущест-
вимо на фундаменте "обобщенной нужды". Опыт скоро обнаружил эту  суровую
истину, которую Маркс формулировал за 80 лет до того.

   В голодные годы рабочие везде, где могли, отчасти и семьи их,  корми-
лись в заводских и иных общественных столовых, и  этот  факт  официально
расценивался, как переход к социалистическим формам быта. Нет надобности
снова останавливаться на особенностях отдельных периодов: военного  ком-
мунизма, НЭП'а, первой пятилетки. Факт таков, что с момента отмены  кар-
точной системы в 1935 г. все лучше поставленные рабочие  начали  возвра-
щаться к домашнему столу. Было бы неправильно расценивать это  отступле-
ние, как осуждение социалистической системы, которая вовсе и не  подвер-
галась испытанию. Но тем более уничтожающую оценку дали рабочие и их же-
ны "общественному питанию", организованному бюрократией.  Тот  же  самый
вывод приходится распространить на общественные  прачечные,  где  больше
расхищают и портят белье, чем стирают его. Назад к семейному  очагу!  Но
домашний стол и домашняя стирка, которые теперь полустыдливо  рекламиру-
ются ораторами и журналистами, означают возвращение рабочих жен к  горш-
кам и корытам, т.е. к старому рабству. Вряд ли  резолюция  Коминтерна  о
"полной и бесповоротной победе социализма в СССР"  звучит  очень  убеди-
тельно для женщины предместья!

   Деревенская семья, связанная не только с домашним, но  и  с  сельским
хозяйством, несравненно устойчивее и  консервативнее  городской.  Только
малочисленные, и, по общему  правилу,  худосочные  сельско-хозяйственные
коммуны вводили у себя в первый период общественное питание и ясли. Кол-
лективизация, как возвещалось  вначале,  должна  была  произвести  реши-
тельный переворот и в сфере семьи: не даром же у крестьян  экспроприиро-
вались не только коровы, но и куры. В сообщениях о триумфальном  шествии
общественного питания в деревне недостатка, во всяком случае,  не  было.
Но когда началось отступление, реальность сразу  выступила  из-под  пены
хвастовства. С колхоза крестьянин получает, по  общему  правилу,  только
хлеб для себя и корм для скота. Мясо, молочные продукты и овощи  достав-
ляются почти целиком приусадебными участками. А раз важнейшие  жизненные
продукты добываются изолированными усилиями семьи, не может быть и  речи
об общественном питании. Так карликовые хозяйства, создавая новую основу
для домашнего очага, ложатся на женщину двойной ношей.

   Число постоянных мест в яслях в 1932 г.  составляло  всего  на  всего
600.000; сезонных мест, только на время полевых работ, - около 4 миллио-
нов. В 1935 г. числилось около 5,6 миллионов ясельных коек, но  постоян-
ные составляли по прежнему лишь незначительную часть общего числа. К то-
му же существующие ясли, даже в Москве, Ленинграде и других центрах,  не
удовлетворяют, по общему  правилу,  самым  невзыскательным  требованиям.
"Ясли, в которых ребенок чувствует себя хуже, чем дома - не ясли, а пло-
хой приют", жалуется руководящая советская газета. Не мудрено, если луч-
ше поставленные рабочие семьи избегают яслей. А для основной массы  тру-
дящихся число даже этих "плохих приютов" слишком ничтожно. В самое  пос-
леднее время ЦИК вынес постановление о том,  чтобы  подкидышей  и  сирот
сдавать на воспитание в частные руки: в виде своего высшего органа,  бю-
рократическое государство признало таким образом свою  несостоятельность
в отношении важнейшей социалистической функции. Число детей,  охватывае-
мых детскими садами  поднялось  за  пятилетие  1930-1935  с  370.000  до
1.181.000. Поражает незначительностью цифра 1930 г.! Но и цифра 1935  г.
кажется каплей в море советских семейств. Дальнейшее расследование пока-
зало бы с несомненностью, что главная и, во всяком случае, лучшая  часть
этих детских садов приходится на семьи администрации, технического  пер-
сонала, стахановцев и пр.

   Тот же ЦИК вынужден был недавно открыто засвидетельствовать, что "ре-
шение о ликвидации беспризорности и безнадзорности детей  осуществляется
слабо". Что скрывается за этим бесстрастным признанием? Только  случайно
мы узнаем из печатаемых мелким шрифтом газетных заметок,  что  в  Москве
более тысячи детей находятся в "чрезвычайно тяжелых семейно-бытовых  ус-
ловиях"; что в так называемых детских домах столицы имеется около  1.500
подростков, которые не имеют никуда доступа и предоставлены  улице;  что
за два осенних месяца 1935 года в Москве и Ленинграде "привлечены к  от-
ветственности 7.500 родителей, оставляющих своих детей без надзора". Ка-
кую пользу принесли судебные привлечения? Сколько тысяч родителей избег-
ли этой участи? Сколько детей, находящихся в "чрезвычайно-тяжелых  усло-
виях", осталось неучтено? Чем чрезвычайно-тяжелые условия отличаются  от
просто тяжелых? Вот вопросы, которые остаются без ответа. Огромные  раз-
меры детской беспризорности, не только явной и открытой, но и замаскиро-
ванной, являются прямым результатом великого социального кризиса, в  те-
чение которого старая семья продолжает распадаться гораздо  скорее,  чем
новые учреждения оказываются способными заменить ее.

   Из тех же случайных газетных заметок, из эпизодов  уголовной  хроники
читатель может узнать о существовании  в  СССР  проституции,  т.е.  пре-
дельной деградации женщины в интересах мужчины,  который  способен  пла-
тить. Осенью прошлого года "Известия" неожиданно сообщили, например,  об
аресте в Москве "до 1.000 женщин, тайно торгующих собою на улицах проле-
тарской столицы". Среди арестованных оказались: 177 работниц, 92  служа-
щих, 5 студенток и т.д. Что гнало их на тротуар?  Недостаточный  зарабо-
ток, нужда, необходимость "подработать на платье, на туфли". Тщетно  пы-
тались бы мы узнать хоть приблизительные размеры социального зла.  Цело-
мудренная бюрократия приказывает статистике молчать. Но именно вынужден-
ное молчание безошибочно свидетельствует о многочисленности "класса" со-
ветских проституток. Здесь дело, по самому существу своему, не может ид-
ти об "остатках прошлого": проститутки рекрутируются из молодых  поколе-
ний. Ни одному разумному человеку не придет, разумеется, в  голову  ста-
вить эту язву, столь же старую, как цивилизация, в особую вину советско-
му режиму. Но непростительно, при наличии проституции, говорить  о  тор-
жестве социализма. Газеты утверждают, правда, - поскольку им вообще раз-
решено касаться этой щекотливой темы, - что  "проституция  уменьшается";
возможно, что это действительно так по сравнению с годами голода и  рас-
пада (1931-1933). Но происшедшее после того восст