еская революция могла завершиться
у нас, как самостоятельный этап, мы не имели бы ныне диктатуры
пролетариата? Если мы имеем ее раньше, чем на Западе, то именно и только
потому, что история сочетала - не смешала, а органически сочетала -
основное содержание буржуазной революции с первым этапом пролетарской
революции.

Различение буржуазной и пролетарской революции есть азбука. Но за азбукой
следуют склады, т. е. сочетание букв. История и произвела такое сочетание
важнейших букв буржуазного алфавита с первыми буквами социалистического. А
Радек от складов, уже произведенных на деле, тянет нас назад, к азбуке.
Печально, но это так.

Вздор, будто вообще нельзя перепрыгивать через ступени. Через отдельные
"ступени", вытекающие из теоретического расчленения процесса развития,
взятого в его целом, т. е. в максимальной его полноте, живой исторический
процесс всегда совершает скачки и требует того же в критические моменты от
революционной политики. Можно сказать, что в умении распознать такой момент
и использовать его и состоит первое отличие революционера от вульгарного
эволюциониста.

Марксово расчленение развития промышленности на ремесло, мануфактуру и
фабрику относится к азбуке политической экономии, точнее,
историко-экономической теории. Но в Россию фабрика пришла, минуя эпохи
мануфактуры и городского ремесла. Это уже склады истории. Аналогичный
процесс у нас произошел в классовых отношениях и в политике. Нельзя понять
новой истории России, если не знать марксовой схемы трех ступеней: ремесло,
мануфактура, фабрика. Но если только это знать, то все равно ничего не
поймешь. Дело в том, что история России, не в обиду Сталину будь сказано,
перепрыгнула через кое-какие ступени. Теоретическое различение ступеней,
однако, необходимо и для России, иначе не постигнешь, ни в чем состоял
прыжек, ни каковы его последствия.

Можно подойти к делу с другой стороны (как иногда Ленин подходил к
двоевластию) и сказать, что все три марксовы ступени были в России. Но
первые две в крайне сжатом, зародышевом виде. Эти "рудименты", как бы
намеченные пунктиром ступени ремесла и мануфактуры, достаточны для того,
чтобы подтвердить генетическое единство экономического процесса. Но тем не
менее количественное сокращение этих двух ступеней так велико, что породило
совсем новое качество во всем социальном строении нации. Самое яркое
выражение этого нового "качества" в политике есть Октябрьская революция.

Невыносимее всего в этих вопросах "теоретизирующий" Сталин с двумя
писанными торбами, составляющими весь его теоретический багаж: "законом
неравномерного развития" и "неперепрыгиванием через ступени". Сталин не
понимает до сих пор, что неравномерность развития именно и состоит в
перепрыгивании через ступени (или в черезчур долгом сидении на одной
ступени). Против теории перманентной революции Сталин с неподражаемой
серьезностью выдвигает... закон неравномерного развития. Между тем
предвиденье того, что исторически отсталая Россия может прийти к
пролетарской революции раньше, чем передовая Англия, целиком и полностью
основано на законе неравномерности развития. Только для такого предвиденья
нужно было понять историческую неравномерность во всей ее динамической
конкретности, а не просто жевать перманентную жвачку из ленинской цитаты
1915 года, опрокинутой на голову и безграмотно истолкованной.

Диалектика исторических "ступеней" сравнительно легко постигается в периоды
революционного подъема. Реакционные периоды, наоборот, естественно
становятся временем дешевого эволюционизма. Сталинщина, эта уплотненная
идейная вульгарность, достойная дщерь партийной реакции, создала своего
рода культ ступенчатого движения, как прикрытие политического хвостизма и
крохоборчества. Эта реакционная идеология захватила ныне и Радека.

Те или другие этапы исторического процесса могут оказаться в данных
условиях неотвратимыми, хотя теоретически они и не неизбежны. И наоборот:
теоретически "неизбежные" этапы могут динамикой развития сжиматься до нуля,
особенно во время революций, которые не даром названы локомотивами истории.

Так у нас пролетариат "перепрыгнул" через стадию демократического
парламентаризма, отведя учредилке всего несколько часов, да и то на
задворках. А вот через контр-революционную стадию в Китае никак нельзя
перепрыгнуть, как нельзя было у нас перепрыгнуть через период четырех Дум.
Между тем, нынешняя контр-революционная стадия в Китае совсем не была
исторически "неизбежной". Она есть непосредственный результат гибельной
политики Сталина-Бухарина, которые войдут в историю, как организаторы
поражений. Но плоды оппортунизма стали объективным фактором, который может
надолго задержать революционный процесс.

Всякая попытка перепрыгивания через реальные, т. е.
объективно-обусловленные этапы в развитии массы, означает политический
авантюризм. Пока рабочая масса в большинстве своем верит социалдемократам,
или, допустим, гоминдановцам, или трэдюнионистам, мы не можем ставить перед
ней задачу непосредственного низвержения буржуазной власти. К этому надо
готовить массу. Подготовка может оказаться очень большой "ступенью". Но
только хвостист может считать, будто мы должны "вместе с массой" сидеть в
Гоминдане, сперва в правом, потом в левом, или сохранять блок со
штрейкбрехером Перселем - "до тех пор, пока масса не разочаруется в
вождях", которых мы тем временем будем своим содружеством поддерживать.

Между тем, Радек вероятно не забыл, что требование выхода из Гоминдана и
разрыва Англо-русского комитета кое-какие "диалектики" именовали не иначе
как перепрыгиванием через ступени и, кроме того, отрывом от крестьянства (в
Китае) и от рабочих масс (в Англии). Радек должен это помнить тем лучше,
что он сам был в числе этих "диалектиков" печального образа. Сейчас он
только углубляет и обобщает свои оппортунистические ошибки.

В апреле 1919 года, в программной статье "Третий Интернационал и его место
в истории", Ленин писал:

"Мы едва ли ошибаемся, если скажем, что именно... противоречие между
отсталостью России и ее "скачком" к высшей форме демократизма, через
буржуазную демократию - к советской или пролетарской, именно это
противоречие было одной из причин..., которая особенно затруднила или
замедлила понимание роли Советов на Западе". (Ленин, XVI т., стр. 183).

Ленин здесь прямо говорит, что Россия совершила "скачек через буржуазную
демократию". Конечно, Ленин мысленно вносит в это утверждение все
необходимые ограничения: диалектика состоит ведь не в том, что каждый раз
перечисляются заново все конкретные условия; писатель исходит из того, что
у читателей есть у самих кое-что в голове. Но скачек через буржуазную
демократию, тем не менее остается и, по правильному замечанию Ленина,
крайне затрудняет догматикам и схематикам понимание роли Советов, - при том
не только "на Западе", но и на Востоке.

А вот что по этому вопросу говорится в том самом "Предисловии" к книге
"1905", которое теперь неожиданно причиняет такие беспокойства Радеку:

"Петербургские рабочие уже в 1905 году называли свой Совет пролетарским
правительством. Это название вошло в тогдашний обиход и целиком
укладывалось в программу борьбы за завоевание власти рабочим классом. В то
же время мы противопоставляли царизму развернутую программу политической
демократии (всеобщее избирательное право, республику, милицию и пр.). Иначе
мы не могли поступать. Политическая демократия есть необходимый этап в
развитии рабочих масс, - с той существеннейшей оговоркой, что в одном
случае этот этап проходится ими в течении десятилетий, а в другом -
революционная ситуация позволяет массам освободиться от предрассудков
политической демократии еще прежде, чем ее учреждения осуществились на
деле". (Л. Троцкий, "1905", Предисловие, стр. 7).

Кстати, эти слова, полностью совпадающие с приведенной выше мыслью Ленина,
достаточно объясняют, как мне кажется, необходимость противопоставить
диктатуре Гоминдана "развернутую программу политической демократии". Но как
раз здесь Радек заходит слева. В эпоху революционного подъема он
сопротивлялся выходу китайской коммунистической партии из Гоминдана. В
эпоху контр-революционной диктатуры он сопротивляется мобилизации китайских
рабочих под лозунгами демократии. Это значит летом преподносить шубу, а
зимой - раздевать нагишом.


VII


ЧТО ОЗНАЧАЕТ ТЕПЕРЬ ЛОЗУНГ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ДИКТАТУРЫ ДЛЯ ВОСТОКА?


Сбиваясь на сталинское понимание исторических "ступеней" -
эволюционно-филистерское, а не революционное, - теперь уже и Радек пытается
канонизировать лозунг демократической диктатуры пролетариата и крестьянства
для всего Востока. Из "рабочей гипотезы" большевизма, которую Ленин
приспособлял к ходу развития определенной страны, изменял, конкретизировал,
а на известном этапе отбросил, Радек делает сверхисторическую схему. Вот
что он на этот счет, не уставая повторяет в своей статье:

"Эта теория и вытекающая из нее тактика применима во всех странах молодого
капиталистического развития, в которых буржуазия не ликвидировала вопросов,
оставленных ей в наследство предыдущими социально-политическими
формациями".

Вдумайтесь в эту формулу: ведь это же торжественное оправдание каменевской
позиции в 1917 г. Разве русская буржуазия через февральский переворот
"ликвидировала" вопросы демократической революции? Нет, они оставались
неразрешенными, и в том числе вопрос всех вопросов: аграрный. Как же Ленин
не понял, что старая формула все еще "применима"? Почему он снял ее?

Радек раньше ответил нам на это: потому, что она уже "осуществилась". Мы
этот ответ рассмотрели. Он совершенно несостоятелен и вдвойне несостоятелен
в устах Радека, который стоит на том, что сущность старого ленинского
лозунга совсем не в формах власти, а в фактической ликвидации
крепостничества путем сотрудничества пролетариата с крестьянством. Ведь
этого то, как раз, керенщина и не дала. Отсюда вытекает, что для разрешения
наиболее острого сейчас вопроса, именно китайского, экскурсия Радека в наше
прошлое вообще ни к чему. Рассуждать надо было не о том, что Троцкий
понимал и чего не понимал в 1905 году, а о том, чего не поняли Сталин,
Молотов и особенно, Рыков и Каменев в феврале-марте 1917 года (какова была
в те дни позиция самого Радека, мне неизвестно). Ибо, если считать, что в
двоевластии демократическая диктатура "осуществилась" настолько, чтоб
сделать неотложной смену центрального лозунга, тогда необходимо признать,
что в Китае "демократическая диктатура" гораздо полнее и законченнее
осуществилась в гоминдановском режиме, т. е. в господстве Чан-Кай-Ши и
Ван-Тин-Вея с тан-пин-сяновским*1 хвостом. Тем более, значит, обязательна
была смена лозунга в Китае.
/*1 Чан-Кай-Ши - вождь правого Гоминдана. Ван-Тин-Вей - вождь левого
Гоминдана. Тан-Пин-Сян - министр-коммунист, проводивший в Китае политику
Сталина-Бухарина./

Но ведь "наследство предыдущих социально-политических формаций" в Китае еще
не ликвидировано? Нет, не ликвидировано. А разве оно было ликвидировано у
нас к 4-му апреля 1917 г., когда Ленин объявил войну всему верхнему слою
"старых большевиков"? Радек противоречит себе безнадежно, путается и
мечется из стороны в сторону. Заметим, что он совсем не случайно
употребляет сложное описательное выражение насчет "наследства формаций",
варьируя его в разных местах и явно избегая более короткого выражения:
пережитки феодализма или крепостничества. Почему? Потому, что Радек только
вчера еще начисто отрицал эти пережитки, вырывая тем самым всякую почву под
лозунгом демократической диктатуры. В докладе своем в Коммунистической
Академии Радек говорил:

"Истоки китайской революции не менее глубоки, чем истоки нашей революции
1905 года. Можно сказать с уверенностью, что союз рабочего класса с
крестьянством будет там сильнее, чем был у нас в 1905 году, по той простой
причине, что они будут бить не по двум классам, а по одному классу -
буржуазии".

Да, "по той простой причине". Но если пролетариат вместе с крестьянством
бьют по одному классу, буржуазии, - не по пережиткам феодализма, а по
буржуазии, - то как называется такая революция, позвольте вас спросить?
Неужели же демократической? Заметьте, что Радек говорил это не в 1905 г. и
даже не в 1909, а в марте 1927 года. Как же тут связать концы с концами?
Очень просто. В марте 1927 года Радек тоже сбивался с верного пути, только
в другую сторону. В своих тезисах по китайскому вопросу оппозиция внесла
коренную поправку в тогдашнюю односторонность Радека. Но в приведенных
только что его словах все же было ядро истины: сословия помещиков в Китае
почти нет, землевладельцы связаны с капиталистами неизмеримо теснее, чем в
царской России, удельный вес аграрного вопроса в Китае поэтому гораздо
меньше, чем в царской России; зато огромное место занимает
национально-освободительная задача. Соответственно с этим способность
китайского крестьянства к самостоятельной революционно-политической борьбе
за демократическое обновление страны никак уж не может быть выше, чем у
русского крестьянства. Это нашло, в частности, свое выражение в том, что ни
до 1925 г. ни за три года китайской революции в Китае вовсе не обнаружилось
народнической партии, которая написала бы аграрный переворот на своем
знамени. Все это в совокупности показывает, что для Китая, уже оставившего
позади опыт 1925-1927 г. г., формула демократической диктатуры представляет
собой реакционную ловушку, еще более опасную, чем у нас после февральской
революции.

И другая экскурсия Радека в прошлое, еще более отдаленное, также
немилосердно оборачивается против него. На этот раз дело идет о лозунге
перманентной революции, выдвинутом Марксом в 1850 г.

"У Маркса - пишет Радек - не было лозунга демократической диктатуры, а у
Ленина он сделался политическим стержнем с 1905 по 17 г. и вошел, как
составная часть в его концепцию революции во всех (?!) странах
начинающегося (?) капиталистического развития".

Опираясь на несколько строк Ленина, Радек объясняет это различие позиций:
центральной задачей немецкой революции было национальное объединение, у нас
- аграрный переворот. Если не механизировать это противопоставление и
соблюдать пропорции, то оно в известных пределах верно. Но как же быть
тогда с Китаем? Удельный вес национальной проблемы, по сравнению с
аграрной, в Китае, как в полуколониальной стране, неизмеримо больше, чем
даже в Германии 1848-1850 гг., ибо в Китае дело идет одновременно и об
объединении и об освобождении. Свою перспективу перманентной революции
Маркс формулировал, когда в Германии оставались еще все троны, сословие
юнкеров владело землею, а верхи буржуазии были лишь допущены в преддверие
власти. В Китае монархии нет уже с 1911 г., нет самостоятельного класса
помещиков, у власти стоит национально-буржуазный Гоминдан, а
крепостнические отношения, можно сказать, химически слились с буржуазной
эксплоатацией. Таким образом, сделанное Радеком сопоставление позиций
Маркса и Ленина целиком говорит против лозунга демократической диктатуры в
Китае.

Однако же, и позицию Маркса Радек берет несерьезно, случайно, эпизодически,
ограничиваясь циркуляром 1850 года, где Маркс еще рассматривает
крестьянство, как естественного союзника мелко-буржуазной городской
демократии. Маркс тогда ждал самостоятельного этапа демократической
революции в Германии, т. е. временного прихода к власти городских
мелко-буржуазных радикалов, опирающихся на крестьянство. Вот в чем гвоздь!
Но ведь этого то как раз и не произошло. И не случайно. Уже в середине
прошлого столетия мелко-буржуазная демократия оказалась бессильной
совершить свою самостоятельную революцию. И Маркс этот урок учел. 16-го
августа 1856 года - через 6 лет после упомянутого циркуляра - Маркс писал
Энгельсу:

"Все дело в Германии будет зависеть от возможности поддержать пролетарскую
революцию каким либо вторым изданием крестьянской войны. Тогда дело пойдет
прекрасно".

Эти замечательные слова, совсем позабытые Радеком, являются поистине
драгоценнейшим ключем к октябрьской революции и ко всей занимающей нас
проблеме в целом. Перескакивал ли Маркс через аграрный переворот? Нет, как
видим, не перескакивал. Считал ли он необходимым сотрудничество
пролетариата и крестьянства в ближайшей революции? Да, считал. Допускал ли
он возможность руководящей или хотя бы самостоятельной роли крестьянства в
революции? Нет, не допускал. Маркс исходил из того, что крестьянство,
которому не удалось подпереть буржуазную демократию в самостоятельной
демократической революции (по вине буржуазной демократии, а не
крестьянства), сможет подпереть пролетариат в пролетарской революции.
"Тогда дело пойдет прекрасно". Радек как будто не хочет замечать, что это
самое произошло в Октябре, и произошло не плохо.

Применительно к Китаю вытекающие отсюда выводы абсолютно ясны. Спор идет не
о решающей роли крестьянства, как союзника, и не об огромном значении
аграрного переворота, а о том, возможна ли в Китае самостоятельная
аграрно-демократическая революция, или же "новое издание крестьянской
войны" подопрет пролетарскую диктатуру. Только так стоит вопрос. Кто его
ставит иначе, тот ничему не научился, ничего не понял, тот лишь сбивает и
запутывает китайскую компартию.

Для того, чтобы пролетариям стран Востока открыть себе путь к победе, нужно
первым делом устранить, отбросить, растоптать и метлой вымести
педантски-реакционную сталинско-мартыновскую теорию "стадий" и "ступеней".
Большевизм вырос в борьбе с этим вульгарным эволюционизмом. Равняться надо
не по априорным маршрутам, а по реальному ходу классовой борьбы. Отбросьте
сталинско-куусиненовскую идею: устанавливать очередь для стран разного
уровня развития, снабжая их заранее карточками на разные революционные
пайки. Равняться надо по реальному ходу классовой борьбы. Неоценимым
руководителем в этом является Ленин, только надо брать всего Ленина.

Когда в 1919 г., особенно в связи с организацией Коминтерна, Ленин сводил к
единству выводы истекшего периода и придавал им все более законченную
теоретическую формулировку, он опыт керенщины и Октября истолковывал так: в
буржуазном обществе, с уже развернувшимися классовыми противоречиями, может
быть либо диктатура буржуазии, открытая или замаскированная, либо диктатура
пролетариата. Никакого промежуточного режима быть не может. Всякая
демократия, всякая "диктатура демократии" (иронические кавычки Ленина)
будет только прикрытием господства буржуазии, как показал опыт самой
отсталой европейской страны, России, в эпоху ее буржуазной революции, т. е.
в эпоху, наиболее благоприятную для "диктатуры демократии". Этот вывод был
положен Лениным в основу его тезисов о демократии, которые родились только
из совокупного опыта февральской и октябрьской революций.

Радек, как и многие другие, вопрос о демократии вообще механически отделяет
от вопроса о демократической диктатуре. В этом источник величайших ошибок.
"Демократическая диктатура" может быть только маскировкой господства
буржуазии во время революции. Этому учит как опыт нашего "двоевластия"
(1917), так и опыт китайского Гоминдана.

Безнадежность эпигонов очевиднее всего проявляется в том, что они пытаются
и сейчас демократическую диктатуру противопоставить, как диктатуре
буржуазии, так и диктатуре пролетариата. Но ведь это значит, что
демократическая диктатура должна иметь промежуточное, т. е.
мелко-буржуазное содержание. Участие в ней пролетариата не меняет дела, ибо
арифметической средней разных классовых линий в природе нет. Если это не
диктатура буржуазии и не диктатура пролетариата, значит определяющую и
решающую роль должна играть мелкая буржуазия. Но это возвращает нас к тому
самому вопросу, на который практически ответили три русские и две китайские
революции: способна ли ныне, в условиях мирового господства империализма,
мелкая буржуазия играть руководящую революционную роль в капиталистических
странах, хотя бы эти страны были и отсталыми, и хотя бы им предс