рнуть своих внутренних противоречий, как правительство уже разогнало
реформаторов. Вывод, который из этого факта неизбежно должна сделать
крестьянская мысль, никоим образом не может служить делу самодержавного
порядка: правительство, как враг, впервые открыто предстало пред мужиком в
своем концентрированном виде.

Может быть, какая-нибудь группа мужиков почему-нибудь и избила депутата*.
Но, вообще говоря, крестьянство никоим образом не может чувствовать себя
"уставшим" от революции, так как оно к ней еще в сущности и не приступило.
Революционная борьба крестьянства еще вся в будущем.
/* Как теперь стало известным, бывш. деп. Стежинок был избит своими
избирателями за упорное нежелание дать отчет о работе Думы, которого от
него требовали. (Примечание большевистской редакции 1906 г.)/


II


Крупная торгово-промышленная буржуазия не заинтересована в демократическом
режиме. Наоборот, с сильной монархической властью ее связывают не только
исторические воспоминания, но и заботы о будущем. То, что ей необходимо,
это не политическая демократия, а либеральный гражданский режим. Свобода
передвижения, относительная гласность, приблизительное равенство перед
судом, контроль над финансовым хозяйством бюрократии - вот что нужно для
того, чтоб товарный и денежный рынок чувствовал себя в равновесии. Лишь
убедившись, что все это совершенно недостижимо без народного
представительства, торгово-промышленная буржуазия стала конституционной и
полуконституционной. Момент ее либерального "порыва" приходится на первые
месяцы прошлого года, под прямым воздействием 9 января и дальнейших стачек.

Но уже в мае под влиянием непрерывной стачечной эпидемии, дезорганизующей
торгово-промышленную жизнь, крупная буржуазия выдвигает в своей программе
на первый план такие требования, которые должны обеспечить свободу и
непрерывность капиталистической эксплоатации: "свобода труда", т.-е.
неприкосновенность штрейкбрехерства, свобода от уплаты за время стачки,
т.-е. сложение с себя даже и денежных издержек по революции и т. д.
Манифест 17 октября не только удовлетворял все чаяния либерального
капитала, но и превышал их. А между тем требования пролетариата становились
все более и более "безмерными". Дальнейшее развитие революции стало
означать не только непосредственную дезорганизацию хозяйства в настоящем,
но и величайшие опасности в будущем. Перспектива финансовых потрясений,
связанных с победой революции, пугает крупную буржуазию больше, чем
финансовое хищничество бюрократии. Буржуазия становится резко
консервативной, требует порядка во что бы то ни стало и в Москве
поддерживает дубасовские неистовства над пролетариатом. Таким образом,
класс, который принимал наименьшее участие в политической борьбе, чувствует
себя наиболее "усталым" от нее.

Либерализм помещичьего землевладения у нас старее чисто капиталистического
либерализма, но немногим стойче его. Идеи демократии были всегда бесконечно
чужды земской оппозиции. Либеральные помещики считали себя представителями
народных нужд, так как отстаивали интересы "деревни", вернее, интересы
землевладения, против центральной бюрократии, которая на счет крестьянства
поддерживала индустрию. Конституционный контроль над бюрократией должен
был, по их замыслу, противодействовать грюндерству за государственный счет
и вообще неумеренному протекционизму. Бюрократическим выскочкам и
временщикам были бы противопоставлены влиятельные местные люди, которые
сумели бы провести каналы между фиском и нуждами землевладения. Считая себя
прирожденными выразителями крестьянских интересов, либеральные земцы
никогда не думали о политической самодеятельности крестьянства и не ожидали
ее. Тем менее - революционной самодеятельности. Если революционные
выступления пролетариата подействовали ободряющим образом на золотушный
земский либерализм, то аграрные волнения, наоборот, сразу отбросили земцев
вправо. Расширение и углубление крестьянской борьбы за "землю и волю"
окончательно убивает земский либерализм. Помещик становится не "кадетом", а
"юнкером"*331.

Это неотвратимый процесс. Никакие ухищрения тактики, никакая изысканность
политического "такта" не сможет его остановить. Класс торгово-промышленной
прибыли, как и класс земельной ренты вполне готовы были бы стать партией
государственного порядка... если б этот порядок был возможен. Но так как во
время приливов революции все позиции захватываются социалистическими или
либеральными партиями, а во время отливов - поле переходит к
государственной власти, воплощающей беспощадную репрессию, то партия
порядка пока совершенно лишена возможности собрать и построить свои ряды.


III


Между пролетариатом и крупной буржуазией пролегает широкий разношерстный
класс мещанства. Сюда входят владельцы ремесленных заведений, мелкие
лавочники, служащие, представители либеральных профессий и низы бюрократии.

Наше ремесленное сословие ничтожно как в хозяйственном, так и в
политическом отношении. Иммигрировавший капитал овладел без борьбы главными
отраслями промышленности. Ничего похожего на могучую демократию цехов и
гильдий наши города не знали и не знают.

Почти задушенное капиталом, угнетенное полицией, живущее варварской
эксплоатацией ученического труда, темное и невежественное ремесленное и
торговое сословие всегда питалось шовинистическими идеями, держалось
активного антисемитизма, поставляя из своей среды погромщиков и пр. Но те
безысходные противоречия, в которых бьется ремесло и мелкая торговля,
должны заставить мещанское сословие вступить на путь активной борьбы и
придать своим социально-утопическим надеждам форму революционных иллюзий,
как прежде они облекались в форму иллюзий националистических. Уже во время
выборов в Думу городское мещанство в значительной своей части проявило свою
оппозиционность, голосуя за кадетов, как за партию "народной свободы". Крах
Думы не мог пройти для него бесплодно. Деятельность центральной и местной
администрации протекает на его глазах. Соседство промышленного пролетариата
не может оставаться без влияния. Не приходится преувеличивать политическую
роль русского мещанства, но можно утверждать с уверенностью, что в
решительную минуту городские низы будут на стороне рабочих.

Другая часть мещанства, интеллигенция, несомненно стоит на стороне
демократической революции. Она, правда, не хочет окончательно отказаться от
надежд на "мирное обновление", но успехи революции тем не менее радуют ее,
победы реакции огорчают. Публичные права, свобода печати и ассоциаций,
политическая демократия являются для нее желательными условиями
существования: они обещают ей независимость, влияние, довольство.

Закабаленная государством и капиталом, она враждебна им, но в то же время и
бессильна против них. В октябре инженеры могли активно поддержать
забастовку, пользуясь тем, что капитал наполовину сочувствовал ей,
наполовину был застигнут ею врасплох. Но в ноябре и декабре, когда капитал
вместе с правительством противопоставил политической забастовке
организованное сопротивление, состоящая на службе капитала интеллигенция
уже не могла поддерживать стачечников. Ее радикальные взгляды остаются при
ней. Во время выборов она может голосовать за самых крайних. Но в
политических действиях ей отказано. То же самое относится к радикальному
третьему элементу земств и дум и, в еще большей мере, к оппозиционно
настроенным низам бюрократии. Торгово-промышленная буржуазия могла бы
целиком присоединиться к резолюции Витте-Дурново: "занятие политикой и
принадлежность к партии не должны ни в чем препятствовать честному по долгу
присяги исполнению служебных обязанностей". Еще Успенский*332
охарактеризовал противоречие в положении интеллигенции как "благородство
мыслей" при "дармоедстве поступков". В иной форме оно существует и сейчас.

Все эти элементы поддержат революцию, когда она будет близка к победе, но
они готовы умыть руки при каждой ее неудаче. О самостоятельной инициативе с
их стороны говорить совершенно не приходится.

Итак, прежде чем воцариться на русской земле, порядок должен преодолеть
классовую энергию пролетариата и сословно-классовые страсти крестьянства.
Наряду с этими двумя силами революции можно почти не упоминать о городском
мещанстве с его малоопределившейся физиономией и об интеллигенции с ее
революционными симпатиями и ее бессилием. Мы не знаем, какой секрет открыла
реакция для преодоления натиска революционного пролетариата и крестьянства.
Но в том, что эти классы не успокоились и не "устали" от смуты, что их
революционную энергию еще только нужно преодолеть, не может быть никакого
сомнения. Если даже стоять на той точке зрения, что русская революция не
имеет перед собою более широких перспектив, чем союзное господство
монархии, крупной буржуазии и земельных собственников на основе "порядка",
то и тогда необходимо признать, что путь к этой конституционной идиллии
отнюдь не похож на прямую линию. Предстоит еще могучее развитие классовых
антагонизмов, которое, как бы оно ни закончилось, долго не даст
установиться прочному буржуазному порядку.


IV


От этих общих соображений мы снова возвращаемся к вопросу о неудаче
июльского*333 выступления. Факт тот, что стачка не стала всеобщей. События
не только не превзошли октябрьских, но и далеко не поднялись до их уровня.

Необходимо признать, что стачка исчерпала себя, как самодовлеющее,
непосредственно-боевое средство революции. В октябре она дала прямой
политический результат. В ноябре она превратилась в манифестацию
сочувствия. В декабре она лишь создала почву для частичных восстаний.

В сознании пролетариата, или по крайней мере его руководящих слоев,
политическая стачка в настоящее время играет роль пролога к более
решительным событиям. Но для того, чтоб эти события могли развиться, стачка
должна стать всеобщей. В свою очередь всеобщность стачки зависит от
поведения железных дорог и телеграфа. Правительство знает это и при каждой
новой грозе устремляет главные карательные силы и средства на центральные
узлы железных дорог. Это, конечно, не исключает возможности железнодорожной
забастовки, но это крайне затрудняет инициативу железнодорожных рабочих и
служащих. Они уже не могут первыми вступать в борьбу; их позиция становится
поневоле выжидательной. Это в свою очередь делает все более и более
затруднительной всеобщую политическую забастовку. А между тем военные
восстания, не связанные непосредственно с массовыми пролетарскими
выступлениями, вызывающими полную дезорганизацию правительственного
механизма, неизбежно терпят крушения. Таким образом, получается
впечатление, что революция забилась в тупик. Но точно такое же положение
создавалось в конце каждого периода революции, перед каждым новым
расширением ее базы и новым обогащением ее методов. Революционная стихия в
лице деревни должна вступить в свои права для того, чтобы организованная
революция в лице пролетариата могла нанести врагу решающий удар.

Можно строить разные предположения о том, как сложились бы события, если бы
стачка была объявлена сейчас же после роспуска Думы, если б военные
восстания в Свеаборге и Кронштадте разразились во время забастовки в
Петербурге. Но задача не в том, чтоб строить предположения задним числом, а
в том, чтоб ориентироваться в фактах, как они есть.

Как период рабочих Советов прошел под знаменем 8-часового рабочего дня и
республики, так думский период прошел под знаменем земли и воли. Дума не
сказала рабочим ничего такого, чего бы они не слышали из другого источника
- в более решительной, прямой и категорической форме. Наоборот, на
крестьянство Дума должна была оказать огромное влияние. Ее адрес,
выступления трудовиков, правительственное сообщение по земельному вопросу,
кадетское сообщение с призывом сидеть спокойно и надеяться на Думу,
наконец, разгон Думы и выборгское воззвание - все это должно было
подготовить почву для повсеместного восстания крестьян. Весть о разгоне
Думы усваивается деревней только теперь. Выборгское воззвание
распространяется в огромном количестве экземпляров. Несмотря на его робкий,
ограниченный характер, оно должно толкнуть крестьянство на действия,
которых не предвидели и не хотели его главные авторы, кадеты.

Революционные организации, работающие в деревне, помогут крестьянству
сделать из думского воззвания надлежащие выводы.

Из всего этого следует:

Если правильны были наши предположения относительно неизбежности
революционной ликвидации аграрного варварства; если верны наши наблюдения,
показывающие, что русский мужик способен не только пассивно вымирать, но и
активно бороться за существование; если о чем-нибудь свидетельствуют все
предшествующие аграрные волнения; если настроение деревни характеризуется
настроением ее депутатов; если, наконец, верно наше понимание общего хода
революции, - то именно теперь настал момент, когда движение крестьянства
должно принять широкие размеры и создать благоприятный момент для нового
победоносного выступления городских рабочих масс.


V


Пролетариат сделал попытку ответить на разгон Думы. Он не встретил
поддержки. Буржуазия и слышать не хотела об активной защите Думы, которая
буржуазии была, конечно, ближе, чем пролетариату. Московская городская дума
приняла целый ряд административно-полицейских мер для подавления стачки
пролетариата. Интеллигенция - третий элемент, инженеры - совершенно лишена
была на этот раз возможности активно проявить свое сочувствие выступлению
пролетариата. Деревня еще не успела подняться. И пролетариат отступил, так
как изолированно демонстрировать свою ненависть к абсолютизму он не имеет
ни нужды, ни желания.

В ближайшие месяцы - может быть, только недели - тактика социал-демократии
принимает по необходимости выжидательный характер. Каждый крупный этап
революции показывает нам, что мы не создаем событий, не вызываем их по
нашему произволу. События развиваются стихийно. Это яснее всего видит та
партия, которая в этих событиях принимает наиболее активное участие. Над
нашим "преклонением пред стихией" могут издеваться какие-нибудь заштатные
кадеты "Нашей Жизни", которые молчаливо отсиживаются от революционных
событий, когда они развиваются, и критически брюзжат против них, когда они
совершились. Сила социал-демократии состоит в том, что она предвидит
события и на этом предвидении строит свою тактику.

Без массового выступления крестьянства события не пойдут вперед. Только
длительное восстание деревни создаст благоприятные условия для выступления
городских рабочих масс. Сейчас невозможна стачка железных дорог и телеграфа
по инициативе центральных узлов: при массовом восстании крестьянства поезда
не смогут двигаться, так как не найдут рельс; телеграммы не будут
передаваться, так как не окажется проволоки. Стихийное восстание деревни,
для которого предшествующее развитие подготовило все необходимые
предпосылки, совершенно парализует деятельность государства. Пролетариат
сумеет опереться на восстание деревни, - и в городах, в этих центрах
политической жизни, он сумеет закончить то дело, которое он сумел начать.
Опираясь на крестьянскую стихию и руководя ею, пролетариат не только
нанесет последний победоносный удар реакции, но и сумеет закрепить за собою
победу революции.


VI


Было бы излишним здесь говорить, что в предвидении нового революционного
подъема партия продолжает свою "будничную" работу, хотя слишком ясно, что
подпольная организация, действующая подпольными средствами, не может
сосредоточить на себе внимание массы, успевшей привыкнуть к ежедневной
социалистической газете и многотысячным митингам. Несомненно, однако, что
нынешний режим долго длиться не может. Те причины, которые заставили
Столыпина сейчас же после роспуска Думы объявить программу либеральных
реформ и вступить в переговоры с так называемыми "общественными деятелями",
могут побудить правительство, особенно при развитии революционного движения
в деревне, назначить новые выборы в Думу на сентябрь или октябрь. А такая
мера не может не сопровождаться общим смягчением режима. Конечно, новая
Дума может быть сорвана революционным восстанием конца 1906 г., как
булыгинская Дума была сорвана стачечным восстанием 1905 г. Но для того,
чтобы ориентироваться в теперешних политических группировках, предположим,
что второй Думе, избранной на тех же началах, как и первая, удастся
собраться в Таврическом дворце. Каков может оказаться ее состав?

Прежде всего, весьма вероятно, что правое крыло Думы, в лице "партии
мирного обновления"*334 и союза 17 октября, окажется многочисленнее и
сплоченнее, чем в первой Думе; в пользу этого предположения говорит резко
определившееся консервативное настроение имущих классов. Партия
демократических реформ и земское крыло конституционных демократов отойдет
направо, в сторону партии мирного обновления. Насколько можно судить по
газетным сведениям, в этом направлении ведутся переговоры. Конечно, г.
Струве принимает в них участие. Другое крыло кадетов, опирающееся на
крестьянские голоса, на городское мещанство и интеллигенцию, отодвинется
влево; за это ручается опыт первой Думы в связи с общим развитием
революции. Группа трудовиков будет более определенна и решительна. Вместе с
левым крылом расколовшихся кадетов она составит думское большинство. Таким
образом, несмотря на увеличение числа правых, вторая Дума по своему общему
характеру должна быть несомненно более радикальна, чем первая Дума.

Войдет ли в Думу социал-демократия? Примет ли она участие в борьбе?

Непременно!

Мы уже говорили, что считаем бойкот первой Думы ошибкой, имеющей свое
психологическое оправдание в том, что выборы происходили непосредственно
после декабрьского разгрома. Но повторение бойкота было бы уже ошибкой
непростительной.

Выше мы выразили предположение, что большинство второй Думы будет более
радикально, чем кадетское большинство первой Думы. Неизбежное
противодействие правительства и систематическая оппозиция правого крыла
будут толкать думское большинство еще более влево; но итти влево - значит
не на словах, а на деле искать опоры в революционных массах. А при таких
условиях социал-демократическое представительство в Думе, как бы
малочисленно оно ни было, сможет сыграть крупную роль. Конечно,
историческая тяжба решится не в Думе и не средствами парламентской трибуны.
Но при известных условиях вторая Дума может сыграть крупную революционную
роль.

Само собою разумеется, что все сказанное о будущей Думе имеет условный
характер, так как предполагает, что выборы будут произведены на старых
основах 6 августа - 11 декабря, и при такой же приблизительно полицейской
обстановке, как и первые выборы. Но возможно, что выборы будут обставлены
всеми беспощадными гарантиями столыпинского либерализма, в результате
которых вторая Дума окажется консервативной. В таком случае сомнительно,
удастся ли действительным представителям рабочих проникнуть в Думу, и если
удастся, не окажутся ли они там обречены на полное бессилие? Не вдаваясь в
политические гадания, на этот вопрос следует ответить одно: уйти из Думы
всегда легче, чем войти в Думу.

Два слова в заключение. Наша статья была написана, когда мы прочитали
статью т. Виницкого в N 5 "Нашего Слова"*335, издающегося в Вильне. Выводы
т. Виницкого всецело совпадают с нашими, - а насколько можно заключить из
других статей журнала, т. Виницкий формулирует общую точку зрения
"Бунда"*336.

Вот эта точка зрения.

1. "Бойкотная тактика проводилась после декабря, но зарождалась и
складывалась она в до-декабрьскую эпоху; она перекинулась в январь в силу
своего рода политической инерции, с разгону, как заключительный аккорд
осенней симфонии. Но уже в тот момент, когда она проводилась, она была
объективно устаревшей. Поэтому она и не имела внешнего успеха.

2. "От декабрьского метода социал-демократия не отказывается и не сможет
отказаться. Но она должна взять его более широко. Вера в революцию не
пошатнулась. Но пошатнулась вера в чисто-г