ловажные причины. В кругу профессиональных 
политиков, несмотря на  все  различие  программ,  неизменно  преобладают 
друзья уже осуществленного или легко осуществимого  "прогресса".  Рефор- 
мистов на свете неизмеримо больше, чем революционеров. Приспособляющихся 
больше, чем непримиримых. Только в исключительные исторические  периоды, 
когда массы приходят в движение, революционеры выходят из изолированнос- 
ти, а реформисты становятся похожи на рыб, выброшенных на берег. 
   В среде нынешней советской бюрократии нет никого, кто до апреля  1917 
года, и даже значительно позже, не считал бы идею диктатуры пролетариата 
в России фантастичной (тогда эта "фантастика" называлась... троцкизмом). 
Иностранные "друзья" старшего поколения в течение десятков  лет  считали 
реальными политиками русских меньшевиков, стоявших за "народный фронт" с 
либералами и отвергавших идею диктатуры, как явное безумие. Другое  дело 
- признать диктатуру, когда она уже осуществлена и  даже  бюрократически 
изгажена: эта задача "друзьям" как раз по плечу. Теперь  они  не  только 
отдают должное советскому государству, но и охраняют его от  врагов,  не 
столько, правда, от тех, которые тянут к прошлому, сколько от тех, кото- 
рые подготовляют будущее. Если "друзья" оказываются активными  патриота- 
ми, как французские, бельгийские, английские и иные реформисты, им удоб- 
но прикрывать свой союз с буржуазией заботами об обороне СССР. Если они, 
наоборот, стали пораженцами поневоле, как немецкие и  австрийские  соци- 
ал-патриоты вчерашнего дня, они надеются, что союз Франции с СССР  помо- 
жет им справиться с Гитлером или Шушнигом. Леон Блюм, который был врагом 
большевизма в его героическую эпоху и открывал  страницы  "Попюлер"  для 
прямой травли против Октябрьской революции, теперь не напечатает ни  од- 
ной строки, разоблачающей подлинные преступления  советской  бюрократии. 
Как библейскому Моисею, жаждавшему лицезреть Иегову,  дано  было  покло- 
ниться лишь задней части божественной анатомии, так господа  реформисты, 
идолопоклонники совершившегося факта, способны познать и признать в  ре- 
волюции лишь ее мясистое бюрократическое a posteriori. 
   Нынешние коммунистические "вожди" принадлежат, в сущности, к тому  же 
типу. После долгой серии обезьяньих ужимок и прыжков, они открыли  вдруг 
великие преимущества оппортунизма и ухватились за него со свежестью  не- 
вежества, которое их всегда отличало. Уже одно их рабское  и  не  всегда 
бескорыстное преклонение перед кремлевской верхушкой делает их абсолютно 
неспособными на революционную инициативу. Они  отвечают  на  критические 
доводы не иначе, как рычаньем и лаем; зато под хлыстом хозяина они виля- 
ют хвостом. Эта малопривлекательная публика,  которая  в  час  опасности 
рассыплется во все стороны, считает нас отъявленными "контр-революционе- 
рами". Что поделать? История, несмотря на свой суровый характер, не  мо- 
жет обойтись без фарсов. 
   Более честные или зрячие из "друзей" признают,  по  крайней  мере,  с 
глазу на глаз, пятна на советском солнце,  но,  подменяя  диалектический 
анализ фаталистическим, утешают себя тем, что "некоторое"  бюрократичес- 
кое перерождение явилось, при  данных  условиях,  исторической  неизбеж- 
ностью. Пусть так! Но и отпор этому перерождению не свалился с  неба.  У 
необходимости оказываются два конца: реакционный и прогрессивный.  Исто- 
рия учит, что лица и партии, которые тянут за разные концы  необходимос- 
ти, оказываются в конце концов по противоположные стороны баррикады. 
   Последний довод "друзей": за критику советского режима хватаются  ре- 
акционеры. Совершенно бесспорно! Они попытаются,  надо  думать,  извлечь 
для себя выгоду и из этой книги. Когда же бывало иначе? Еще "Коммунисти- 
ческий Манифест" упоминал презрительно о том, как феодальная реакция пы- 
талась использовать против либерализма стрелы социалистической  критики. 
Это не помешало, однако, революционному социализму идти  своей  дорогой. 
Не помешает и нам. Пресса Коминтерна доходит,  правда,  до  утверждения, 
что наша критика подготовляет... военную интервенцию против Советов. Это 
надо, очевидно понимать  в  том  смысле,  что  капиталистические  прави- 
тельства, узнав из наших работ о перерождении советской бюрократии,  не- 
медленно снарядят карательную  экспедицию  для  отомщения  за  попранные 
принципы Октября. Полемисты Коминтерна вооружены не рапирой, а  оглоблей 
или другими еще менее поворотливыми инструментами. На самом  деле  марк- 
систская критика, называющая вещи своими именами,  может  лишь  укрепить 
консервативный кредит советской дипломатии в  глазах  буржуазии.  Другое 
дело - рабочий класс и его искренние сторонники в  рядах  интеллигенции. 
Здесь наша работа может действительно породить сомнения и вызвать  недо- 
верие - не к революции, а к ее узурпаторам. Но именно эту цель мы себе и 
ставим. Двигателем прогресса является правда, а не ложь. 
 
   *1 Mutatis mutandis (латинский язык) - изменяя то, что надлежит изме- 
нить (когда делается сравнение). 
   *2 "Смысл становится глупостью, доброта идет во вред" (нем.),  Иоганн 
Вольфганг фон Гете (1749-1832), "Фауст", часть 1. 
   *3 Латинский: противоречивое определение. 
   *4 Французский: "L'Etat,  c'est  moi!"  Обычно  приписывается  королю 
Франции Лу и XIV (1638-1715). 



                    Л. Троцкий. Перманентная революция.

  СОДЕРЖАНИЕ

Введение
I. Вынужденный характер настоящей работы и ее цель
II. Перманентная революция не "скачек" пролетариата, а перестройка нации
под руководством пролетариата
III. Три элемента "демократической диктатуры": классы, задачи и
политическая механика
IV. Как выглядела теория перманентной революции на практике?
V. Осуществилась ли у нас "демократическая диктатура" и когда именно?
VI. О перепрыгивании через исторические ступени
VII. Что означает теперь лозунг демократической диктатуры для Востока?
VIII. От марксизма к пацифизму
Эпилог
Что же такое перманентная революция (основные положения)


ВВЕДЕНИЕ


Настоящая книжка посвящена вопросу, тесно связанному с историей трех
русских революций, но не только с нею. Этот вопрос за последние годы играл
огромную роль во внутренней борьбе коммунистической партии Советского
Союза, был затем перенесен на Коммунистический Интернационал, сыграл
решающую роль в развитии китайской революции и определил целый ряд
первостепенной важности решений по вопросам, связанным с революционной
борьбой стран Востока. Дело идет о так называемой теории "перманентной
революции", которая по учению эпигонов ленинизма (Зиновьева, Сталина,
Бухарина и др.) составляет первородный грех "троцкизма".

Вопрос о перманентной революции был, после большого перерыва, и на первый
взгляд, совершенно неожиданно поднят в 1924 году. Политических оснований
для этого не было: дело шло о давно отошедших в прошлое разногласиях. Но
психологические основания были большие. Открывшая против меня борьбу группа
так называемых "старых большевиков" противопоставляла мне прежде всего это
свое звание. Но большим затруднением на ее пути был 1917 год. Как ни важна
была предшествующая история идейной борьбы и подготовки, однако, не только
в отношении партии в целом, но и в отношении отдельных лиц, вся
предшествующая подготовка нашла свою высшую и безапелляционную проверку в
октябрьском перевороте. Ни один из эпигонов этой проверки не выдержал. Все
они, без исключения, в момент февральской революции 1917 г. заняли
вульгарную позицию демократической левой. Ни один из них не выдвинул
лозунга борьбы пролетариата за власть. Все они считали курс на
социалистическую революцию абсурдом или, еще хуже, "троцкизмом". В таком
духе они вели партию до приезда Ленина из-за границы и до появления его
знаменитых тезисов 4-го апреля. После этого Каменев, уже в прямой борьбе с
Лениным, пытается открыто сформировать демократическое крыло в большевизме.
Позже к нему присоединяется приехавший с Лениным Зиновьев. Сталин, жестоко
скомпрометированный своей социал-патриотической позицией, отходит к
сторонке. Он дает партии забыть о своих жалких статьях и речах в решающие
недели марта и постепенно передвигается на точку зрения Ленина. Отсюда сам
собою возникал вопрос: что же каждому из этих руководящих "старых
большевиков" дал ленинизм, если ни один из них не оказался способен
самостоятельно применить теоретический и практический опыт партии в
наиболее важный и ответственный исторический момент? Надо было во что бы то
ни стало отвести этот вопрос, подменив его другим. С этой целью решено было
в центр обстрела поставить теорию перманентной революции. Мои оппоненты,
разумеется, не предвидели, что, создавая искусственную ось борьбы, они
незаметно для себя сами будут поворачиваться вокруг этой оси, создавая для
себя, методом от обратного, новое миросозерцание. В основных своих чертах
теория перманентной революции была формулирована мною еще до решающих
событий 1905 года. Россия шла навстречу буржуазной революции. Никто в рядах
тогдашней русской социал-демократии (мы все тогда назывались
социалдемократами) не сомневался в том, что мы идем навстречу именно
буржуазной революции, т. е. такой, которая порождается противоречием между
развитием производительных сил капиталистического общества и пережившими
себя крепостнически-средневековыми сословными и государственными
отношениями. Марксистскому разъяснению буржуазного характера предстоящей
революции мне пришлось в те времена посвятить не мало речей и статей, в
борьбе с народниками и анархистами.

Но буржуазный характер революции не предрешал вопроса о том, какие классы и
в каких взаимоотношениях будут осуществлять задачи демократического
переворота. Между тем с этого пункта только и начинались основные
стратегические проблемы.

Плеханов, Аксельрод, Засулич, Мартов и за ними все русские меньшевики
исходили из того, что руководящая роль в буржуазной революции может
принадлежать лишь либеральной буржуазии, как естественному претенденту на
власть. По этой схеме партии пролетариата выпадала роль левого фланга
демократического фронта: социалдемократия должна была поддерживать
либеральную буржуазию против реакции и в то же время защищать против
либеральной буржуазии интересы пролетариата. Другими словами, меньшевикам
было свойственно понимание буржуазной революции преимущественно, как
либерально-конституционной реформы.

Совсем по иному ставил вопрос Ленин. Освобождение производительных сил
буржуазного общества из оков крепостничества означало для него прежде всего
радикальное разрешение аграрного вопроса, в смысле полной ликвидации класса
помещиков и революционной перетасовки земельной собственности. С этим было
неразрывно связано уничтожение монархии. Аграрная проблема, захватывающая
жизненные интересы подавляющего большинства населения и составляющая в то
же время основу проблемы капиталистического рынка, была поставлена Лениным
с подлинно-революционной смелостью. Так как либеральная буржуазия,
враждебно противостоящая рабочим, связана с крупной земельной
собственностью многочисленными узами, то подлинное демократическое
раскрепощение крестьянства может быть осуществлено только путем
революционной кооперации рабочих и крестьян. Их совместное восстание против
старого общества должно было, по Ленину, привести, в случае победы, к
установлению "демократической диктатуры пролетариата и крестьянства".

Эту последнюю формулу сейчас повторяют в Коминтерне как некий
над-исторический догмат, без попытки анализа живого исторического опыта
последней четверти века, как еслиб мы вовсе не были свидетелями и
участниками революции 1905 года, февральской революции 1917 года и,
наконец, октябрьского переворота. Между тем такого рода исторический анализ
тем более необходим, что режима "демократической диктатуры пролетариата и
крестьянства" никогда в истории не было. В 1905 году у Ленина дело шло о
стратегической гипотезе, которая еще подлежала проверке со стороны
действительного хода классовой борьбы. Формула демократической диктатуры
пролетариата и крестьянства имела в значительной мере
преднамеренно-алгебраический характер. Ленин не предрешал заранее вопроса о
том, каковы будут политические соотношения обоих участников предполагаемой
демократической диктатуры, т. е. пролетариата и крестьянства. Он не
исключал возможности того, что крестьянство будет представлено в революции
самостоятельной партией, притом, самостоятельной на два фронта: т. е. не
только по отношению к буржуазии, но и по отношению к пролетариату, и в то
же время способной совершить демократическую революцию в борьбе с
либеральной буржуазией и в союзе с партией пролетариата. Ленин допускал
даже, как мы увидим ниже, что в правительстве демократической диктатуры
революционная крестьянская партия будет составлять большинство.

В вопросе о решающем значении аграрного переворота для судьбы нашей
буржуазной революции я был, по крайней мере, начиная с осени 1902 года, т.
е. с момента моего первого побега заграницу, учеником Ленина. Что аграрная,
а следовательно и общедемократическая революция, может быть совершена
только в борьбе против либеральной буржуазии объединенными силами рабочих и
крестьян, это для меня, вопреки нелепым росказням последних годов, стояло
вне сомнения. Но я выступал против формулы "демократической диктатуры
пролетариата и крестьянства", видя ее недостаток в том, что она оставляла
открытым вопрос, какому же классу будет принадлежать действительная
диктатура. Я доказывал, что крестьянство, несмотря на свой колоссальный
социальный и революционный вес, не способно ни создать
действительно-самостоятельную партию, ни, тем более, сосредоточить в руках
такой партии революционную власть. Как в старых революциях, начиная с
немецкой реформации XVI-го века и даже ранее, крестьянство, во время своих
восстаний, поддерживало одну из фракций городской буржуазии, и нередко
обеспечивало ее победу, так в нашей запоздалой буржуазной революции
крестьянство, при наивысшем размахе своей борьбы, сможет оказать
аналогичную поддержку пролетариату и помочь ему притти к власти. Наша
буржуазная революция, заключал я, лишь в том случае сможет радикально
разрешить свои задачи, если пролетариат, при поддержке многомиллионного
крестьянства, сможет сосредоточить в своих руках революционную диктатуру.

Каково будет социальное содержание этой диктатуры? Первым делом она должна
будет довести до конца аграрный переворот и демократическую перестройку
государства. Другими словами, диктатура пролетариата станет орудием
разрешения задач исторически запоздалой буржуазной революции. Но на этом
дело не сможет остановиться. Придя к власти, пролетариат вынужден будет
производить все более глубокие вторжения в отношения частной собственности
вообще, т. е. переходить на путь социалистических мероприятий.

- Но неужели же вы считаете, - возражали мне десятки раз Сталины, Рыковы и
все прочие Молотовы 1905-1917 г.г., - что Россия созрела для
социалистической революции? На это я неизменно отвечал: нет, этого я не
считаю. Но мировое хозяйство в целом, и прежде всего европейское, вполне
созрело для социалистической революции. Приведет ли диктатура пролетариата
в России к социализму или нет - каким темпом и через какие этапы, - это
зависит от дальнейшей судьбы европейского и мирового капитализма.

Таковы основные черты теории перманентной революции, как она сложилась уже
в первые месяцы 1905 г. После того успели совершиться три революции.
Русский пролетариат поднялся к власти на могучей волне крестьянского
восстания. Диктатура пролетариата стала в России фактом прежде, чем в
какой-либо из несравненно более развитых стран мира. В 1924 году, т. е.
через семь лет после того, как исторический прогноз теории перманентной
революции подтвердился с совершенно исключительным могуществом, эпигоны
открыли против этой теории бешеную атаку, выдергивая отдельные фразы и
полемические реплики из моих старых работ, основательно мною самим к этому
времени позабытых.

Тут уместно напомнить, что первая русская революция разразилась через
полвека с лишним после полосы буржуазных революций в Европе, и через 35 лет
после эпизодического восстания Парижской Коммуны. Европа успела отвыкнуть
от революций. Россия вообще их не знала. Все проблемы революции ставились
заново. Не трудно понять, как много неизвестных и гадательных величин
заключала для нас тогда будущая революция. Формулы всех группировок были
своего рода рабочими гипотезами. Нужна полная неспособность к историческому
прогнозу и полное непонимание его методов, чтобы теперь, задним числом,
рассматривать анализы и оценки 1905 г., как еслиб они были написаны вчера.
Я часто говорил себе и друзьям: не сомневаюсь, что в моих прогнозах 1905 г.
были большие пробелы, которые не трудно вскрыть теперь задним числом. Но
разве мои критики видели лучше и дальше? Не перечитывая долго своих старых
работ, я заранее готов был считать пробелы их гораздо более значительными и
важными, чем они были на деле. В этом я убедился в 1928 г., во время своей
ссылки в Алма-Ата, когда вынужденный политический досуг дал мне возможность
перечитать с карандашом в руках свои старые работы по вопросу о
перманентной революции. Я надеюсь, что из дальнейшего и читатель в этом
убедится полностью.

В рамках этого введения необходимо, однако, дать по возможности точную
характеристику составных элементов теории перманентной революции и главных
возражений против нее. Спор настолько расширился и углубился, что стал
охватывать в сущности все важнейшие вопросы мирового революционного
движения.

Перманентная революция, в том смысле, какое Маркс дал этому понятию, значит
революция, не мирящаяся ни с одной из форм классового господства, не
останавливающаяся на демократическом этапе, переходящая к социалистическим
мероприятиям и к войне против внешней реакции, революция, каждый
последующий этап которой заложен в предыдущем, и которая может закончиться
лишь с полной ликвидацией классового общества.

В интересах рассеяния того хаоса, который создан вокруг теории перманентной
революции, представляется необходимым расчленить три ряда идей, которые
сочетаются в этой теории.

Во-первых, она охватывает проблему перехода от демократической революции к
социалистической. Таково в сущности историческое происхождение теории.

Понятие перманентной революции было выдвинуто великими коммунистами
середины XIX века, Марксом и его единомышленниками, в противовес
демократической идеологии, которая, как известно, претендует на то, что с
установлением "разумного", или демократического государства, все вопросы
могут быть разрешаемы мирным, реформистским или эволюционным путем.
Буржуазную революцию 48-го года Маркс рассматривал лишь, как
непосредственное вступление к пролетарской революции. Маркс "ошибся". Но
ошибка его имела фактический, а не методологический характер. Революция
1848 года не перешла в социалистическую революцию. Но именно поэтому она и
не закончилась демократией. Что касается германской революции 1918 года, то
это вовсе не демократическое завершение буржуазной революции: это
обезглавленная социал-демократией пролетарская революция; вернее сказать,
это буржуазная контр-революция, вынужденная, после победы над
пролетариатом, сохранить лже-демократические формы.

Вульгарный "марксизм" выработал схему исторического развития, согласно
которой каждое буржуазное общество раньше или позже обеспечивает себе
демократический режим, после чего пролетариат, в обстановке демократии,
постепенно организуется и воспитывается для социализма. Самый переход к
социализму мыслился при этом не одинаково: открытые реформисты представляли
его себе в виде реформистского заполнения демократии социалистическим
содержанием (Жорес). Формальные революционеры признавали неизбежность
революционного насилия при переходе к социализму (Гэд). Но и те и другие
рассматривали демократию и социализм по отн