г. Струве являло вид "загадочный", то при
дальнейшем расследовании оно становится невероятным, а при окончательном
рассмотрении оказывается, как увидим, заведомо-ложным.

Г. Струве приводит в своей статье письмо москвича, "вся жизнь которого
прошла и проходит в служении русскому освобождению". Что же пишет этот
почтенный москвич? Он жалуется на то, что со стороны влиятельных учреждений
не было ничего предпринято для прекращения кровопролития. "Дума, - пишет
он, - в течение трех первых дней восстания даже не собиралась". Другая
корпорация граждан - "с значением и весом", - московский университет тоже
не сделал "ничего утешительного". Интеллигенция опять-таки ничего не
предприняла, "чтобы прекратить бойню в самом начале". "В этот исторический
момент, - жалуется московский корреспондент, - она показала себя
бессильной". И в заключение он спрашивает: "Кто же действовал?" и отвечает:
"Народные массы. Эти действовали, действовали стихийно, без плана, ощупью.
Вот почему события приняли такие размеры и были так полны ужаса и дикости"
("Полярная Звезда" N 4, стр. 281).

Что же сказать после этого? Как назвать незыблемость г. Струве, который
привел письмо и глазом не моргнул? Мы не станем цитировать десятки
свидетельств, которые все показывают, как полицейски-вздорна выдумка г.
Струве. Ограничимся ссылкой на реакционного расследователя московских
событий, корреспондента "Слова", который тоже останавливается перед
"загадочным смыслом" двухнедельного восстания в таком "истинно-русском"
городе, как Москва. И он также искушается мыслью выдвинуть на передовые
посты дворников, которых револьверами склоняли к революции, но, вспомнив,
что существует на свете стыд, он прибавляет: "все эти частности, конечно,
не меняют общего положения: революция все же нашла много верных слуг в
Москве среди местного населения". Размышляя над этой загадкой, остроумный
корреспондент приходит к такому объяснению: "Население было, несомненно,
терроризировано (не одни дворники, но все население! Л. Т.) и главное, -
прибавляет он, - население поддавалось этому террору довольно охотно".

Реакционный корреспондент, как видим, не без блеска вышел из затруднения,
тогда как г. Струве, не пытаясь свести концы с концами, просто и явно
оболгал московскую трагедию*.
/* Струве говорит: "Quasi-восстание в Москве и подлинное восстание в
Прибалтийском крае". А "Новое Время" сообщает, что прибалтийское восстание
производится молодежью, терроризирующей взрослых крестьян. Таким образом,
если "Полярная Звезда" оставила далеко позади себя "Слово", то, с другой
стороны, "Новое Время" решительно обошло "Полярную Звезду"./

Можно, правда, сослаться на то, что стреляла на баррикадах незначительная
часть населения. И это будет верно... Но ведь это уже армия в узком смысле
слова. Вопрос же заключается в том, была ли Москва территорией
революционной армии, нейтральной территорией или территорией
правительственной армии? Во всех восстаниях боевую роль играет сравнительно
незначительная часть населения. Роль всей массы определяется ее отношением
к этой части. При взятии Парижа военную роль играло несколько тысяч
человек; но это была армия Парижа. Корреспондент "Слова" вместе с
московским корреспондентом г-на Струве говорят нам, что в восстании
участвовала народная толпа, масса населения. И это несомненно: без активной
поддержки со стороны этой массы длительное восстание было и психологически
и физически невозможно.

"Население" г-на Струве, испуганное и пассивное, это, как мы видели из
московского письма: 1) московская дума, 2) московское земство, 3)
московская профессура и 4) московская "большая" интеллигенция, т.-е. то
самое "общество", политическим регистратором которого г. Струве состоит;
это квалифицированное "население" есть московская доля той "нации", именем
которой г. Петр Струве клянется.

К чести г. Струве нужно отметить, что он не одобряет испуга своего
"населения". "Испуг перед московской "революцией" есть одно из тех
проявлений общественной глупости (отлично сказано!), за которые страна
платится невознаградимыми нравственными и материальными потерями" (N 4,
стр. 284). Отлично сказано! И тем более уместно, что многие публицисты
искусственно культивируют эту общественную глупость и усердно питают ее
склонность к испугам. Один из таких литературных поденщиков общественной
глупости за несколько дней до московского восстания, предостерегая от
последствий проповеди классовой борьбы, "пужал" российскую глупость:
"народные массы, - писал он, - могут, увлекаемые темным, унаследованным от
прошлого инстинктом, ринуться на интеллигенцию, как на господ".

- Да будет стыдно, - воскликнем мы на этот раз вместе с г. Струве, - да
будет же стыдно литературным прихвостням гучковской думы, которую "испуг"
вогнал в переднюю г. Дубасова,*284, да будет стыдно публицистам, играющим
на дрянных струнах обывательских предрассудков и щекочущих пятки
общественной глупости!

Позорная выписка сделана нами из статьи "Революция", напечатанной в журнале
"Полярная Звезда". Под статьей подписано: 6 декабря 1905 г. - Петр Струве.

...Будучи "противником" вооруженного восстания, г. Струве, когда оно
вспыхнуло, ссылаясь и опираясь на него, выдвинул свои требования: "России,
- писал он, - необходимо правительство, облеченное доверием "хотя бы части
общества". "Почему, например, такие умеренные и даже консервативные люди,
как деятели Союза 17 октября, в числе которых есть люди умные, энергичные и
безусловно честные, не заслуживают того доверия Монарха, которым до сих пор
продолжают пользоваться гг. Витте, Дурново и прочие чиновники?"... (N 1,
стр. 86). В самом деле, если г. Витте получил власть милостью октябрьской
стачки, почему г. Шипову не взойти наверх по трупам московского восстания?
Негодуя на "революции", в которых они не участвуют, эти господа, тем не
менее, стремятся использовать для себя каждый успех этих "революций", за
который они ничем не заплатили.

В самый разгар восстания г. Струве даже не ставит вопроса ни пред собой, ни
пред своей партией, что можно и должно сделать по отношению к этому еще
происходящему, еще живому, еще не убитому восстанию. Для него это - только
благоприятный внешний момент, чтобы вплотную поставить вопрос о
министерских кандидатурах консерваторов из Союза 17 октября - программа,
позорная сама по себе и вдвойне позорная, как прямое издевательство над
требованиями восставших. Сурово прав г. М. Чеченин, который в своей статье
о "Стихии смерти" (и как только эта действительно искренняя статья попала в
официальный орган искренности!) говорит: "убивают не только те, что
стреляют из пушек, ружей и револьверов, колют штыками... убивают и те, кто,
будучи противниками вооруженного восстания, с легким сердцем построили бы
на нем свое благополучие, если бы оно оказалось удачным" ("Полярная Звезда"
N 4, стр. 306).

Но и это еще не все. Проходит несколько дней, и в статье, посвященной тому
же восстанию, г. Струве противопоставляет народной России - "всех Витте,
Дурново, Дубасовых, а кстати (!) и их прислужников, т.-е. весь Союз 17
октября" (N 6, стр. 381). Вы обратите, пожалуйста, внимание на это словечко
кстати!

Мы не знаем, что за эти четырнадцать дней произошло за теми кулисами, где
шушукаются о министерских портфелях и об ризах распятого народа мечут
жребий. И мы не хотим этого знать! - Мы знаем одно: либеральный писатель,
который думает вести за собой идейную интеллигенцию, играет кровью народа,
как последний из последних политических торгашей. Кровью московского
восстания, говорит Струве, страна должна купить себе смену правительства
Витте, Дурново и Дубасова правительством Союза 17 октября, - того Союза 17
октября, который весь, заметьте, весь является, по словам самого же Струве,
простым прислужником правительства Витте, Дурново и Дубасова!

Когда г. Струве развивал в "Русских Ведомостях" комментарии к известному
обращению графа Витте к "братцам-рабочим", мы заявили, что г. Струве -
политический агент Витте. Сантиментальные души*285 восстали против нас.
Теперь мы готовы внести в нашу формулу поправку. Если в ноябре г. Струве
выступал как агент Витте, то в декабре он выступил как прислужник его
прислужников...

... Чтоб закончить эту картину, которую можно бы назвать "пляска
либеральных папуасов вокруг поверженных врагов", прибавим еще один
выразительный штрих.

В N 2 "Полярной Звезды" напечатана корреспонденция князя Гр. Трубецкого о
"московских декабрьских днях". Вспоминая о митингах и собраниях,
происходивших после 17 октября, автор находит, разумеется, что "свободы"
были использованы не так, как надлежало. "Правда, - говорит он, - в критике
и осуждении правительственных действий никто не стеснялся. Заслуга ораторов
и публицистов в этом отношении была, однако, невелика, потому что против
поверженного льва отваживаются, как известно, даже и не очень храбрые
животные" (N 2, стр. 158). Г. корреспондент забывает, что митинги начались
до 17 октября, так что не требовалось вовсе манифеста, чтоб ораторы и
публицисты "отваживались". Дело, однако, не в этом. Кн. Гр. Трубецкой писал
свою корреспонденцию после московского восстания, а г. Струве напечатал ее
22 декабря. Сопоставьте теперь эти даты с теми соображениями, которые
позволяют г. корреспонденту сравнивать революционеров с "не очень храбрыми
животными". Ораторы и публицисты, выступавшие после 17 октября, ясно видели
и твердо знали, что "лев" еще не повержен. К пропаганде этого именно их
убеждения сводилось содержание значительной части их статей и их речей. Они
знали, ни минуты не сомневались, что в известный момент чаша
"конституционного" терпения неповерженного льва переполнится, что они
первые падут жертвой его мстительной ярости, и что месть будет тем жесточе,
чем энергичнее были и их нападения. Они знали это. И такой момент
действительно наступил. И вот, когда вся революционная пресса была
задушена, ораторы и публицисты перебиты или заточены, когда в Москве еще не
закончилась неделя о семеновцах, либеральный публицист на страницах
либерального органа издевается - не над планами, тактикой или взглядами, но
над мужеством революционеров, сравнивая их с нехрабрыми животными,
лягающими льва.

Если в ту минуту, когда писались цитированные строки, какой-нибудь лев был
повержен, так это лев революции. И - простите, господа! - если какой-нибудь
осел лягал поверженного льва, так это осел либерализма.


---------------


Мы говорим в этой главе о суде либерализма и, в особенности, "Полярной
Звезды" над революцией. Но, в сущности, газета Струве не судит революцию, а
обвиняет ее. Это не голос судьи, который взвешивает доводы за и против - да
таких беспристрастных судей в политике и не бывает; еще менее - это голос
защитника, который отстаивает свое дело, несмотря на все его изъяны. Это
голос прокурора по политическим преступлениям революционного народа. И чем
далее, тем пристрастнее и ожесточеннее становится обвинительный акт.

"Освобождение" ставило в высшую себе заслугу свою терпимость по отношению к
революционерам. "Полярная Звезда" каждой статьей, если не каждой буквой
открыто борется со всем, что связано с революцией. В "Освобождении" г.
Струве защищал революционеров от нападений покойного Евреинова и кн. Е.
Трубецкого; он выступал против либеральных жалоб на анархию справа и
анархию слева; - в "Полярной Звезде" он с самого начала заявляет себя
заклятым врагом насилия, исходит ли оно "от власти или от анархии" (N I,
"От редакции").

За этим поворотом фронта скрывается изменение политических отношений.

В первую эпоху революции и либералы терпели ее. Они ясно видели, что
революционное движение, несмотря на свою молодую хаотичность и стихийность,
расшатывает абсолютизм и толкает его на путь конституционного соглашения с
господствующими классами. Они держали руки на-готове, относились к
революционерам дружелюбно, критиковали их мягко и осторожно. Теперь, когда
условия конституционного соглашения уже написаны, и, казалось бы, остается
лишь выполнить их, дальнейшая работа революции явно подкапывается под самую
возможность сделки земского большинства и меньшинства с властью. Революция
сознательно ставит себе гораздо большие цели и тем восстановляет против
себя либерализм.

Вопреки софистическому противопоставлению революции - "революциям", г.
Струве гораздо "терпимее" относился к революции в первый ее период, когда
она представляла наиболее анархическую картину разрозненных, неоформленных,
стихийных "революций" (ростовская стачка 1902 г.*286, июльские дни 1903 г.
на юге, 9 января, террористические акты), ибо такие вспышки не могли
претендовать на самостоятельную творческую роль; они лишь обессиливали и
компрометировали абсолютизм, подталкивая его в объятия земцев.

Именно потому, что разрозненные движения с каждым разом все более
превращаются в организованную революцию, руководимую извнутри; именно
потому, что эта сознавшая себя революция уже не хочет быть простым тараном
на службе конституционно-буржуазных планов, а грозит этим планам гибелью, -
именно поэтому г. Струве проявляет столько озлобления, так рвет и мечет
против революции. Чем яснее он видит себя висящим в воздухе, тем более
виновата революция.


III. "Полярная Звезда" пред судом революции


     So klein du bist, so gross bist du Fantast - фантазер-то ты
     большой, да фантазия твоя маленькая.

     (Из старой статьи г. Струве)



Мы видели революцию пред судом идеалистического либерализма. Теперь
посмотрим, какие же ответы дает либерализм на вопросы революции.

Что делать? Где выход?

Правда, г. Нечаев, "известный юрист", уже доказал в "Полярной Звезде"
"чисто деловым образом и весьма тонко", по аттестации Струве, что манифест
17 октября есть акт конституционный. После этого, несомненно, всем должно
стать ясно, что арест 100.000 человек, несколько тысяч убийств, свыше ста
городов и местностей, брошенных в пекло всевозможных видов охраны, - что
все это не правомерные проявления еще существующего самодержавного строя,
но противозаконные нарушения уже существующей конституции. Но это почему-то
мало успокаивает. "Новости" прямо кричат: "Прочь от такой свободы!". "Не
надо нам такой "конституции"! Крепкая задним умом "Русь" убедилась на
"истории наших дней", что если средства, выбранные революционными партиями,
были неверны, то "оценка положения и правительственных наших деятелей была
верная" (N от 28 января). Но каковы же эти настоящие верные средства? Где
выход из конституционной дубасовщины?

У либеральных политиков ответа нет. "Новости" откровенно выражают
бессильную растерянность либерализма. "Какая работа, какая Дума, - пишет
эта газета, - может быть при таких условиях... Как можно итти с таким
правительством!".

Венецианец Манин*287 хорошо сказал в 48 г. что "нация никогда не имеет
права мириться со своим несчастием". Выход должен быть найден. У
либеральной мысли его нет. Она растеряна, уклоняется от ответа или
откровенно сознается в своей политической прострации.

Что же говорит г. Струве? Г. Струве делает гримасу мудрости и притворяется,
что знает спасение.

"Страна должна, - пишет он, - своими избирательными бюллетенями стереть
главу (бюрократического) змия" (N 4, стр. 287). "Государственная Дума, по
законам 6 авг. - 17 окт. "снимет" бюрократию с легкостью, которая всех
поразит" (N 6, стр. 381).

Всех, кроме г. Струве, который это знает наперед.

Вся задача в том, чтобы революция не нарушала "порядка" и дожидалась созыва
Государственной Думы. Мы уже старались раньше выяснить, что тактика
успокоения есть верх утопизма: ибо кто и как удержит массы, если их надолго
не способен сдержать и абсолютизм? Мы не станем говорить сейчас и о том,
что такая тактика враждебна интересам народных масс: для них гораздо
выгоднее поставить буржуазную Думу лицом к лицу с совершившимися
изменениями, чем, сложа руки, ждать ее пришествия. Пройдем мимо всех этих
соображений и допустим, что программа "Полярной Звезды" выполнена. Рабочие
и крестьяне молчат и заучивают неведомые им имена либеральных кандидатов.
Допустим даже, что при таком полном успокоении выборы будут произведены.
Хотя, должны признаться, мы не можем понять, зачем тогда правительству
выборы? История последнего года показала, что именно революционные
"беспорядки", "дезорганизация", "анархия" толкают абсолютизм на путь
конституционного соглашения с буржуазией. Но допустим, что под влиянием
чего угодно: уроков прошлого, увещеваний новых земских депутаций, наконец,
неотразимой пропаганды "Полярной Звезды", самодержавие (оно все-таки
существует!) созовет Государственную Думу.

Крайние партии не мешают; "революции" прекратились. Дума уже в Таврическом
дворце, уже выслушана тронная речь, уже выбран председатель. С чего начнет
свою деятельность Дума? Что, если созванная без "революций", но под прессом
дубасовщины, Государственная Дума начнет с того, что ассигнует необходимые
средства, даст свою подпись под новыми займами, словом, составит
национальный хор при г. Витте? В самой "Полярной Звезде" слышатся опасения
со стороны некоторых сотрудников насчет политического состава будущей Думы.
Как быть с теми порядками, какие насадит гучковский парламент? Что делать
против союза бюрократии с набранными ею в Думу молодцами-правопорядцами?
Какие средства предложит тогда г. Струве?

Г. Струве скажет, что такая Дума невозможна, что "национальная совесть" или
"дух нации" подчинит себе состав и настроение Думы. Мы нашли, кажется,
довольно счастливую формулу в стиле той приподнятой фразеологии, которая
составляет помесь из Герцена и "Русских Ведомостей". Мы могли бы ответить,
что это - непозволительный оптимизм, что у серьезного политика должен быть
ответ на худший случай. Но мы снова пойдем навстречу г. Струве и допустим,
что в парламенте составится конституционно-демократическое большинство.
Ничего лучшего г. Струве не может требовать.

Мы думаем, что такая Дума с самого начала должна будет: 1) дать отставку
Витте, Дурново и К-о, 2) призвать к власти Петрункевича, Милюкова и Струве,
3) организовать выборы Учредительного Собрания на основе всеобщего,
равного, прямого и тайного избирательного права, 4) заменить в провинции
флигель-адъютантов конституционными чиновниками, 5) нарядить следствие над
преступлениями отставленных министров и их агентов, и пр. и пр.

Мы, разумеется, не рисуем нашей программы. Мы только называем те простейшие
и первейшие акты, которые должна будет совершить
конституционно-демократическая Дума, если она сохранит - что предполагается
- уважение к тем обязательствам, какие дает стране во время выборов. Если
она этого не сделает, а начнет упорядочивать хозяйство через правительство
Витте-Дурново-Дубасов-Мин*288, тогда мы получим первый уже отмеченный
случай со всеми вытекающими из него тактическими вопросами.

Считаем нужным оговориться, что мы нисколько не сомневаемся - на основании
общих соображений и примеров истории - в том, что либеральная Дума, увидев
себя ущемленной, готова будет примириться с графом Витте и отказаться
("временно"!) от всеобщего избирательного права. Но беда в том, что и в
этом случае конфликт будет все-таки неизбежен. Есть вопрос, о который
примирение неизбежно разобьется, если только Дума не будет простым сбродом
ставленников бюрократии: это вопрос о государственном кошельке, главный
источник всех конституционных конфликтов, тем более у нас, при нашем
расстроенном хозяйстве, при наших чудовищных государственных долгах,
непомерном бюджете и его чудовищном распределении. Либеральная буржуазия
готова будет многое уступить по части свобод, хотя они, по мнению ее
идеологов, имеют абсолютную ценность. Но когда речь пойдет о бюджете, тут
она "готова торговаться и о восьмой частичке волоска". Приучить же монархию
к парламентарной бюджетной практике вовсе не так легко. Наши традиции на
этот счет очень прочны. Они нисколько не изменились со времен Грозного
Царя, который ни за чт