х. Но единодушным напором земцев, интеллигенции и "народа",
"поддержавших требования общества", у бюрократии исторгнуто заявление,
которое связывает ее по рукам и ногам. Правительство обязалось созвать
свободно выбранных представителей народа. Но свободные выборы предполагают
существование необходимых гарантий. Правда, эти гарантии не даны, но так
как они логически и фактически необходимы, то они не могут быть не даны.
Обещан созыв представителей народа. Но для того, чтобы весь народ мог
высказаться, необходимо всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное
право. Иначе представители не будут представителями народа. Все это
казалось неотразимо убедительным в своей, как выразилась одна газета,
"божественной простоте".

Мы ждем торжественного провозглашения гарантий, мы ждем назначения срока! -
говорит снова оправившееся правое крыло либерального общества, почувствовав
под собою "незыблемую" почву рескрипта 18 февраля.

Мы слышим снова в либеральной прессе весенние ноты, только чуть-чуть
надтреснутые. "Старые обманувшие слова", которые, как мы видели, вовсе и не
исчезали, теперь снова получают радостную популярность. Доверие, доверие -
вот лозунг и пароль. И в то время, как левое крыло интеллигенции и, прежде
всего, студенчество сердито и недоверчиво хмурится, правая половина с
замиранием сердца ждет и надеется.

"18 февраля 1905 года, - писало "Право" после опубликования манифеста и
рескрипта, - навсегда останется памятным днем в нашей государственной
жизни... День этот составит поворотный пункт в нашей истории...
Бюрократический режим отвергнут волеизъявлением монарха, и возврата ему
быть не может" (N 7)*103. "Право" стояло в этой оценке не одиноко. Проф.
Гревс*104 с полным основанием писал, что рескрипт "радостно оценивается
печатью, как новая эра в истории отношений между правительством и обществом
России" ("Право", N 9)*105.

"Поворотный пункт", "новая эра", "невозможность" возврата к прошлому, - все
то, что мы слышали после указа 12 декабря, все то, что мы еще услышим после
6 августа*106. Как много могильных камней над прошлым, какое обилие "новых
эр"! Не от избытка ли "поворотных пунктов" наша официальная история идет в
круговую и каждый раз снова возвращается к исходному пункту?

Однако, слишком скоро обнаружилось, что, несмотря на "новую эру"
примирения, жизнь идет старым путем борьбы. Уже через три недели "Праву"
пришлось с сокрушением указывать, что со времени объявления о созыве
народных представителей "мы пережили мукденское поражение, неудачу комиссии
сенатора Шидловского*107, взрывы в Петербурге и Москве, ежедневные убийства
органов полиции, безнаказанно совершающиеся на глазах у всех". А возу новой
эры все нет ходу. Между тем, репрессии и мобилизации черных сил,
опирающиеся на манифест 18 февраля, идут своей чередою... "И все это
совершается в такую минуту, когда бюрократический режим монархом
окончательно отвергнут и заменяется народным представительством!" ("Право",
N 8)*108. И снова уныние сжимает либеральные души жесткой рукой.

"Если правительство призывает общество для совместной работы, - пишет
"Право", - то очевидно, что нужно прежде всего сломать ту преграду
недоверия, которая возводилась с такой непреклонностью в течение долгих
лет. Без взаимного доверия совместная работа невозможна"... Мы можем тут с
благодарностью вспомнить, что "Наши Дни" знали этот рецепт еще до 18-го
февраля.

А по прошествии новых двух недель, не принесших новых знамений, "Право" в
отчаянии старается внушить гофмейстеру Булыгину*109, что для него нет
лучшего исхода, как стать посредником между абсолютизмом и историей, так
как всем ведь известно, что все равно ничто не может остановить ее хода.
"Задача государственных людей, - докладывала газета, - влияние которых
особенно вырастает в такие острые моменты перелома политической жизни
страны, может заключаться только в том, чтобы способствовать этому ходу,
сделать его бесшумным и ровным, а для этого нужна энергия, решимость и
беззаветная вера в светлое будущее" (N 12)*110.

Было бы, однако, клеветой на демократию, если бы мы сказали, что вся она
вместе с "Нашими Днями" и "Правом" молилась об ясной погоде
правительственных реформ, идущих "ровным и бесшумным ходом" по пути,
пролагаемом министром внутренних дел, одержимым "беззаветной верой в лучшее
будущее".

Процесс расслоения демократии, начавшийся под ударом январских событий, шел
своим чередом. Рескрипт и указ 18 февраля, как бы намечавшие законом
дозволенную переправу в царство правопорядка, давали во многих группах
временный перевес элементам либеральной троицы: веры, надежды и любви, но
процесс консолидации радикальных элементов этим, может быть, лишь
замедлился, но никоим образом не был приостановлен. То прикрываясь указом
18 февраля, то игнорируя его, демократическая левая вырабатывает свои
"платформы" и, как бы радуясь первым шагам своего демократического
самосознания, старается по возможности острее отточить свои лозунги и
отравить их ядом недоверия ко всему, что исходит от коварных данайцев.
Недоверие ко всем "старым обманувшим словам", недоверие к "изжитым силам",
которые задаются целью превратить мертвые слова в мертвые дела! Не будем
отныне стучаться к ним - пусть мертвые хоронят своего мертвеца! Долой
всякие петиции, просьбы и докладные записки, - отныне мы обращаемся к
народу, а не к его врагам!

Демократическая левая становится на путь призыва к непримиримости и
недоверию, на путь агитации, набора и сплочения сил, наконец, на путь
поисков боевой политической тактики. Процесс расслоения еще не принимает
формы прямого раскола, но все же подвигается вперед. Те самые события,
которые объемлют холодом душу либеральных примиренцев, как бы шпорами
вонзаются в бока демократической мысли и гонят ее вперед. И в то время,
когда правая хлопотала о пригласительной повестке на совещание Булыгина, на
левой стороне, вслед за лозунгом Учредительного Собрания, поднимается идея
всеобщего активного выступления масс, идея милиции, самочинных общенародных
выборов и пр., и пр.

Если мы захотим проследить эти два течения демократии по их внешним
проявлениям, мы почти не встретим их в чистом виде; они еще сплетаются и
осложняют друг друга в голове отдельных лиц, в сознании целых корпораций,
наконец, в настроении всей демократии. Две души живут - увы! - в ее груди.

Лозунг всеобщего избирательного права захватывает, повидимому, всю
политически-бодрствующую "демократию" и, таким образом, вопреки сказанному,
как бы объединяет ее. Но на самом деле это не так. Освобожденцы, эти
вдохновители демократической правой, принимают всеобщее избирательное право
из политического оппортунизма, как средство утихомирить массу. Г.
Родичев*111, напр., так однажды и высказался: компромиссов в этом вопросе
не должно быть, "так как они не внесли бы успокоения, а испортили бы дело;
бывают моменты, - пояснил он, - когда верность принципу есть высший
оппортунизм" ("Право", N 11*112). Радикалы же принимают тот же лозунг, как
средство связать себя с движением масс. Первые, молча или вслух, торгуются
с непримиримой массой, вторые видят в ее непримиримости единственную
демократическую опору. Это две различные позиции, и из них вытекают две
тактики, которые неизбежно столкнутся в своем дальнейшем развитии.

"Нужно договориться с населением лицом к лицу, какие требования его
фантастичны и какие - вполне основательны. В этом главный смысл предстоящих
выборов, - во взаимном договоре лиц различных классов". Так откровенно
высказывался г. Родичев в начале марта в цитированной выше речи на собрании
петербургского юридического общества. И он тут же пояснил, как именно он
думает достигнуть соглашения с "населением" и для чего это ему необходимо.

"Только системой всеобщего избирательного права, - сказал он, - можно будет
внести успокоение умов и вырвать доску из-под ног у деспотии, с одной
стороны, у революции - с другой" ("Право", 1905, N 10)*113.

Позиции освобожденцев, которые в лице гг. Родичевых совершенно сливаются с
левыми земцами, обрисована в этих немногих словах с ясностью, граничащей с
цинизмом.

Чтобы показать, как нащупывает свой путь левое крыло демократии, мы
процитируем речь г. Мякотина*114, произнесенную 21 марта в том же
юридическом обществе. Он решительно протестует против либеральных
примиренцев, исходящих из предположения, что в России есть сила, которая
одушевлена намерением немедленно преобразовать русскую жизнь. Единственно,
где можно было увидеть эту силу, говорит он, это - в рескрипте 18 февраля.
С тех пор прошел уже месяц: мы пережили погром в Феодосии, избиение в Баку,
избиение интеллигенции в Курске и Пскове и мн. др. 18 марта мы узнали, что
работы отодвинуты на несколько месяцев. Из всего этого возможен лишь один
вывод: в рескрипте нет реального содержания, он не знаменует собой поворота
к действительной жизни, а представляет лишь попытку ответить на ставшие
насущными вопросы отрицанием. Не здесь родятся те силы, которые толкают
русскую жизнь к преобразованиям и должны передать дело народа в руки самого
народа. Если русское общество получило за последнее время возможность
говорить не громко, но хоть вполголоса, - то лишь потому, что изменился
характер народной жизни, и из народа вышли силы, вступившие в открытую
борьбу за новые начала жизни, за права личности и гражданства. Благодаря
борьбе, перед русской интеллигенцией выдвинулся вопрос: пролагать ли ей
мосты к осуществлению частичных преобразований, к передаче власти в руки
групп, которые постараются обеспечить свои интересы, или направить свои
силы на поддержание тех боевых лозунгов, на которых могут объединиться
живые силы страны. Решение вопроса может быть только одно: она не может
итти на уступки и должна требовать созыва Учредительного Собрания на
началах всеобщей, прямой, равной и тайной подачи голосов ("Право", 1905, N
13)*115.

Мы вовсе не хотим сказать, чтобы мысли эти были чрезвычайно смелы или
оригинальны. В социал-демократической литературе они высказывались с
неизмеримо большей энергией и обоснованностью - и притом еще в те
незабвенные времена, когда классовый характер русской оппозиции был для
радикалов "Русского Богатства" шифрованным письмом за семью печатями, и
всякая попытка со стороны марксистов расшифровать политические шифры
считалась навязчивым бредом. Как недавно это было и вместе - как давно!

Мы вовсе не хотели также сказать, что наметившиеся в среде интеллигенции
два течения непримиримы. Мы видим, что сейчас они еще не разошлись. Мы
увидим, как они будут впоследствии снова протекать по общему
"конституционному" руслу, у слияния еще отличаясь друг от друга
привнесенной ими окраской, а затем все более и более растворяясь друг в
друге...

Они еще не разошлись, говорим мы, а в демократической России они снова
сойдутся. Но в ближайший период, который будет периодом борьбы за эту новую
Россию, им предстоит разрыв, временный, но тем более острый. "Боевые
лозунги", которые рекомендовал г. Мякотин, будут становиться все резче и
смелее или все "фантастичнее" и "неосновательнее", чтобы говорить языком г.
Родичева. Тогда они, эти демократы поневоле, сделают, может быть, еще шаг
влево - все с той же целью "договориться с населением лицом к лицу", - но
наступит, наконец, предел их политической эластичности и он не так далек!..
А в это время левая ветвь того же ствола, менее связанная с общими
классовыми корнями экономической эксплоатации, более преданная широким
целям буржуазно-демократического прогресса, более способная жертвовать
грубыми и узкими интересами имущих классов, будет окрашиваться всеми
"фантастическими" красками политической палитры.

И сегодняшние братья, дети одной социальной семьи, окажутся завтра злейшими
врагами, чтобы впоследствии снова протянуть друг другу братские руки, когда
возмутившаяся жизнь устанет от собственного бешенства и войдет в берега
"правопорядка" или еще раньше, когда пролетариат своими суровыми атаками
ужаснет все образованное общество перспективой "культурного одичания" и
отбросит демократов всех нюансов в одну "священную фалангу цивилизации и
мира".

     Ca ira, ca ira,
     Qui vivra - verra!
     (Это будет, будет,
     Поживем - увидим).



III. Отделение от либералов и период расцвета


Было бы слишком утомительной и по существу дела излишней работой подробно
излагать здесь все манифестации демократической мысли этого периода, - да и
вряд ли нам удалось собрать сколько-нибудь исчерпывающую коллекцию
резолюций, петиций, постановлений и записок. Достаточно будет, если мы
перечислим важнейшие из этих документов и установим их характерные черты.

Первое, что мы считаем нужным еще раз подчеркнуть, так это тот факт, что
всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право царит отныне во всех
заявлениях безраздельно. Петербургские рабочие так решительно пристыдили
передовую интеллигенцию радикализмом своих требований, что сразу отняли у
нее возможность гласно сомневаться в "своевременности", "уместности" и
"целесообразности" всеобщего голосования. Как японцы обеспечили своему
флоту неоспоримое господство внезапным нападением 28 января, так, через
год, пролетариат внезапной атакой 9 января сразу обеспечил безраздельное
господство своему основному лозунгу над политической волей либеральных
кругов.

Заявлений, которые высказывались бы против всеобщего голосования, мы уже не
встречаем. Таких, которые обходили бы этот вопрос, попрежнему укрываясь за
ноябрьские земские тезисы, ничтожное меньшинство*. Отныне юристы, педагоги,
врачи, гражданские и иные инженеры, агрономы, статистики, журналисты,
ветеринары, общественные еврейские деятели, члены николаевской библиотеки,
тираспольские граждане и камышинские обыватели, наконец, просто разного
звания и состояния лица твердо заявляют, что единственным выходом из всех
отечественных зол, профессиональных неурядиц и непорядков, культурных
нехваток, словом, из того, что называется "современным положением",
является Учредительное Собрание, свободно избранное на основе всеобщего,
равного, прямого и тайного избирательного права. Наконец, даже профессора
высказываются за всеобщее и равное избирательное право, умалчивая лишь о
том, должно ли оно быть прямым (смотри постановления съезда профессоров 25
- 28 марта 1905 г.).
/* См., напр., резолюцию московского совещания профессоров, происходившего
под председательством попечителя учебного округа./

Отныне либеральному генерал-майору Кузьмину-Караваеву*116, прежде чем
высказаться за цензовое избирательное право, придется полчаса потратить на
расшаркивания перед великим принципом всеобщего голосования. Отныне
доблестные тверские Аяксы*117, Петрункевич и Родичев, принуждены будут
первородную подозрительность собственника к массе прикрывать аргументами о
технических якобы преимуществах двустепенного голосования. "Русские
Ведомости", в течение десятилетий бывшие свалочным местом тоски по земскому
цензу 64 года, - отныне и они исторгнут из своей груди вздох надежды на
установление "справедливого" принципа всеобщей подачи голосов. И мы имеем
все основания думать, что если бы кто-нибудь дал себе труд раскрыть
"Вестник Европы"*118, то смельчак убедился бы, что и в этом коричневом
гробике покоятся симпатии к suffrage universel.

Такова судьба многих политических идей, которые кажутся долгое время
утопическими. Пришел час, когда из маленьких фактов сложился большой факт
революции, и фантастические идеи шутя посрамляют мудрость мудрых. То ли мы
еще увидим, господа!.. Но вернемся к февральским и мартовским резолюциям.

Екатеринославское юридическое общество в своей телеграмме, посланной совету
министров 1 марта, констатирует, что страна находится "в процессе глубокого
возбуждения всех ее общественных сил"; нужны немедленные реформы;
законодательная палата должна быть построена на началах всеобщей, тайной и
прямой подачи голосов; выборам должно предшествовать установление личной
неприкосновенности, а также свободы слова и собраний, дабы зрелые
общественные силы могли благотворно влиять на народ, подготовляя население
к спокойному восприятию грядущих великих преобразований. Телеграмма
требует, чтобы в особое совещание при министерстве внутренних дел были
призваны и представители населения.

Сумское сельско-хозяйственное общество в своем постановлении от 6 марта
исходит из необходимости "умиротворить страну и остановить уже начавшееся
движение крестьян", а в качестве средства указывает на созыв народных
представителей, свободно избранных путем всеобщего, равного, прямого и
тайного голосования; кроме того общество ходатайствует, чтобы в особое
совещание были приглашены представители от земских собраний, городских дум
и ученых учреждений. Того же требует и нежинское сельско-хозяйственное
общество.

28 февраля петербургское собрание помощников присяжных поверенных, обсудив
указ и рескрипт 18 февраля, признало необходимым: 1) чтобы задача особого
совещания была ограничена выработкой закона о созыве Учредительного
Собрания на началах равного, прямого и тайного голосования, 2) чтобы к
участию в работах совещания были привлечены представители от всего
населения России без различия национальностей и вероисповеданий. Собрание,
к сожалению, не указало, на каких началах должны быть привлечены в комиссию
Булыгина представители всего населения: на началах всеобщего голосования?
Но тогда почему бы им не образовать Учредительного Собрания, вместо того,
чтобы заседать в министерской канцелярии!

Это затруднение вполне оценили петербургские присяжные поверенные. Вот
почему они в заседании 9 марта, приняв в общем ту же резолюцию, что и их
помощники, ограничились по второму пункту требованием, чтобы к "трудам"
особого совещания был привлечен, наряду с представителями других
общественных групп и учреждений, также и выборный представитель присяжной
адвокатуры.

К постановлению петербургской адвокатуры присоединяется московская (13
марта), одесская, саратовская, киевская (17 марта). Но московская не
ограничивается этим. Она намечает демократические основы конституции и
ставит вопросы о милиции и о войне. Вообще по широте постановки вопросов
московская резолюция оставляет позади себя все остальные. В то время, как
одесская адвокатура еще путается в сетях архаической фразеологии земских
адресов и лукаво мудрствует на тему, что "стоящая между царем и народом
бюрократия не только не исполняет, но извращает повеления, исходящие от
верховной власти", московское собрание (13 марта) говорит: "народным
представителям принадлежит право законодательной власти", что же касается
исполнительной власти, то она "вверяется кабинету министров, ответственному
перед народными представителями". Последовавшее вскоре затем официальное
разъяснение упрекало московских адвокатов в том, что они предлагали совету
министров принять программу демократической республики. Некоторые газеты
уверяли даже, будто московские адвокаты потребовали
"социал-демократической" республики: не знаем, не знаем, из резолюции этого
что-то не видно.

По вопросу о милиции московская резолюция постановляет: а) просить
городские думы и земства учредить вооруженную милицию и принять все меры
для охраны граждан и б) признать, что полиция должна быть передана в
ведение городов и земств.

Мысль, что путь в Учредительное Собрание пролегает через канцелярию
министерства внутренних дел, разделяется не всеми. В то время, как одни
требуют допущения в особое совещание представителей населения, не указывая,
впрочем, как это сделать, а другие ходатайствуют об этой привилегии лишь
для "зрелых общественных сил", более радикальные элементы приходят к тому
убеждению, что оппозиции нечего делать за правительственными кулисами, и в
пояснение своей мысли цитируют первый псалом царя Давида: "Блажен муж, иже
не иде на совет нечестивых".

Предварительный съезд журналистов 3 - 4 марта, исходя из того, что
булыгинская комиссия ни в каком случае и н