й нам еще понадобится в дальнейшем  исс-
ледовании.




           Глава 2: ХОЗЯЙСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ И ЗИГЗАГИ РУКОВОДСТВА

      "Военный коммунизм", "новая экономическая политика" (НЭП) и курс на
                                  кулака.



   Линия развития советского хозяйства отнюдь не представляет собою неп-
рерывно и равномерно восходящей кривой. На протяжении первых восемнадца-
ти лет нового режима можно явственно различить несколько этапов, разгра-
ниченных острыми кризисами. Краткий очерк экономической истории СССР,  в
связи с политикой правительства, совершенно необходим как для  диагноза,
так и для прогноза.

   Первые три года после переворота были периодом  открытой  и  жестокой
гражданской войны. Хозяйственная жизнь оставалась целиком подчинена нуж-
дам фронтов. Культурная работа ютилась на задворках и  характеризовалась
смелым размахом творческой мысли, прежде всего личной мысли Ленина,  при
чрезвычайной скудности материальных средств. Это так  называемый  период
"военного коммунизма" (1918-1921 г.г.), который  составляет  героическую
параллель к "военному социализму", капиталистических стран.  Хозяйствен-
ные задачи советского правительства сводились в те годы главным  образом
к тому, чтоб поддержать военную промышленность и использовать оставшиеся
от прошлого скудные запасы для войны и спасения от гибели городского на-
селения. Военный коммунизм был, по существу своему, системой регламента-
ции потребления в осажденной крепости.

   Нужно, однако, признать, что, по первоначальному замыслу, он  пресле-
довал более широкие цели. Советское правительство надеялось и стремилось
непосредственно развить методы регламентации  в  систему  планового  хо-
зяйства, в области распределения, как и в  сфере  производства.  Другими
словами: от "военного коммунизма" оно рассчитывало  постепенно,  но  без
нарушения системы, прийти к подлинному коммунизму. Принятая в марте 1919
года программа большевистской партии гласила: "В  области  распределения
задача советской власти в настоящее время состоит в том, чтобы неуклонно
продолжать  замену  торговли  планомерным,  организованным  в  общегосу-
дарственном масштабе распределением продуктов".

   Действительность приходила, однако, во  все  большее  столкновение  с
программой "военного коммунизма": производство неизменно  падало,  и  не
только вследствие разрушительного действия войны, но и вследствие угаше-
ния стимула личной заинтересованности у производителей. Город требовал у
деревни хлеба и сырья, ничего не давая взамен,  кроме  пестрых  бумажек,
называвшихся по старой памяти деньгами. Мужик зарывал свои запасы в зем-
лю. Правительство посылало за хлебом вооруженные рабочие  отряды.  Мужик
сокращал посевы. Промышленная продукция 1921 года, непосредственно  сле-
дующего за окончанием гражданской войны, составляла,  в  лучшем  случае,
пятую часть довоенной. Выплавка стали упала с 4,2 миллиона тонн  до  183
тысяч тонн, т.е. в 23 раза. Валовой сбор зерна снизился с  801  миллиона
центнеров до 503 миллионов в 1922 г.: это и был  год  страшного  голода!
Одновременно внешняя торговля скатилась с 2,9  миллиарда  рублей  до  30
миллионов. Развал производительных сил оставил позади  все,  что  раньше
видела по этой части история. Страна и с нею власть очутились  на  самом
краю пропасти.

   Утопические надежды  эпохи  военного  коммунизма  подвергались  впос-
ледствии жестокой и во многом основательной критике. Теоретическая ошиб-
ка правящей партии останется, однако, совершенно необъяснимой, если  ос-
тавить без внимания, что все тогдашние  расчеты  строились  на  ожидании
близкой победы революции на Западе. Считалось само  собою  разумеющимся,
что победоносный немецкий пролетариат, в кредит под будущие продукты пи-
тания и сырья, будет снабжать советскую Россию не только машинами, гото-
выми фабричными изделиями, но и десятками тысяч  высококвалифицированных
рабочих, техников и организаторов. И, нет сомнения,  еслиб  пролетарская
революция восторжествовала в Германии - а ее победе  помешала  только  и
исключительно социал-демократия - экономическое развитие Советского Сою-
за, как и Германии, пошло бы вперед столь гигантскими шагами, что судьба
Европы и мира сложилась бы к сегодняшнему дню неизмеримо более благопри-
ятно. Можно, однако, сказать с полною уверенностью, что и в этом  счаст-
ливом случае, от непосредственного государственного  распределении  про-
дуктов пришлось бы все равно отказаться в пользу методов торгового  обо-
рота.

   Необходимость восстановления рынка Ленин мотивировал наличием в стра-
не миллионов изолированных крестьянских хозяйств, которые иначе, как че-
рез торговлю, не привыкли определять свои экономические  взаимоотношения
с внешним миром. Торговый оборот должен был  установить  так  называемую
"смычку" между крестьянином и национализованной промышленностью.  Теоре-
тическая формула "смычки" очень проста: промышленность должна доставлять
деревне необходимые товары по таким ценам, чтобы государство могло отка-
заться от принудительного изъятия продуктов крестьянского труда.

   В оздоровлении экономических взаимоотношений с деревней состояла  не-
сомненно наиболее острая и неотложная задача НЭП'а. Ближайший опыт пока-
зал, однако, что и сама промышленность, несмотря на свой обобществленный
характер, нуждается в выработанных капитализмом методах денежного расче-
та. План не может опираться на одни умозрительные данные. Игра спроса  и
предложения остается для него еще на долгий период  необходимой  матери-
альной основой и спасительным коррективом.

   Легализованный рынок, при помощи упорядоченной денежной системы,  на-
чал выполнять свою работу. Уже в 1923 году, благодаря первому толчку  из
деревни, промышленность стала оживляться, причем сразу обнаружила  высо-
кие темпы. Достаточно сказать, что продукция за 1922 и 1923 года  удваи-
вается, а к 1926 году уже достигает довоенного уровня,  т.е.  возрастает
более чем в пять раз по сравнению с 1921 годом. Одновременно, хотя и го-
раздо более скромными темпами, повышаются урожаи.

   Начиная с переломного 1923 года обостряются наметившиеся уже раньше в
правящей партии разногласия по вопросу о взаимоотношении  между  промыш-
ленностью и сельским хозяйством. В стране, исчерпавшей в конец свои  на-
копления и запасы, промышленность не могла развиваться иначе, как  путем
заимствования хлеба и сырья  у  крестьян.  Слишком  большие  натуральные
"принудительные займы" означали, однако, умерщвление стимула к труду: не
веря в будущие блага, крестьянин отвечал на  хлебные  экспедиции  города
посевной забастовкой. Но и слишком малые изъятия грозили застоем: не по-
лучая промышленных продуктов, крестьянство возвращалось к хозяйству  для
собственных потребностей и возобновляло старые кустарные промысла.  Раз-
ногласия в партии начались с вопроса о том, сколько взять у деревни  для
промышленности, чтоб приблизить период  динамического  равновесия  между
ними. Спор сразу осложнился вопросом о социальной структуре самой дерев-
ни.

   Весною 1923 г., на съезде партии,  представитель  "левой  оппозиции",
которая тогда впрочем еще не носила этого имени, демонстрировал  расхож-
дение промышленных и сельско-хозяйственных цен, в виде угрожающей  диаг-
раммы. Тогда же это явление было впервые  названо  "ножницами",  именем,
вошедшим после того в мировой словарь. Если дальнейшее  отставание  про-
мышленности - говорил докладчик - будет все больше раздвигать эти ножни-
цы, то разрыв между городом и деревней неизбежен.

   Крестьянство строго различало совершенную большевиками  демократичес-
кую аграрную революцию и их политику, направленную на подведение  фунда-
мента под социализм. Экспроприация помещичьей  и  государственной  земли
принесла крестьянству свыше полумиллиарда рублей золотом в год.  Однако,
на ценах государственной промышленности крестьяне переплачивали  гораздо
большую сумму. Пока баланс двух революций, демократической и социалисти-
ческой, связанных крепким октябрьским узлом, сводился для крестьянства с
минусом в сотни миллионов, союз двух классов оставался под знаком вопро-
са.

   Распыленный характер крестьянского хозяйства, унаследованный от прош-
лого, обострился еще более в результате октябрьского  переворота:  число
самостоятельных дворов поднялось в течение ближайшего десятилетия  с  16
до 25 миллионов, что естественно повело к усилению чисто-потребительско-
го характера большинства крестьянских хозяйств. Такова  одна  из  причин
недостатка сельскохозяйственных продуктов.

   Мелк<ое> товарное хозяйство неизбежно выделяет из  себя  эксплуатато-
ров. По мере того, как деревня стала оправляться, дифференциация  внутри
крестьянской массы стала возрастать: развитие вступило на старую  хорошо
накатанную колею. Рост кулака далеко обогнал общий  рост  сельского  хо-
зяйства. Политика правительства, под лозунгом: "лицом к деревне"  факти-
чески повернулась лицом к кулакам. Сельско-хозяйственный  налог  ложился
на бедняков несравненно тяжелее, чем на зажиточных, которые  к  тому  же
снимали сливки с  государственного  кредита.  Избытки  хлеба,  имевшиеся
главным образом у деревенской верхушки, шли на закабаление бедноты и  на
спекулятивную продажу мелкобуржуазным элементам города. Бухарин, тогдаш-
ний теоретик правящей фракции бросил по адресу крестьянства свой пресло-
вутый лозунг: "обогащайтесь!". На языке теории это должно было  означать
постепенное врастание кулаков в социализм. На практике это означало обо-
гащение меньшинства за счет подавляющего большинства.

   В плену собственной политики правительство оказалось вынуждено отсту-
пать шаг за шагом перед требованиями мелкой буржуазии на  селе.  В  1925
году были легализованы для сельского хозяйства наем рабочей силы и сдача
земли в аренду. Крестьянство поляризировалось между мелким капиталистом,
с одной стороны, батраком, с другой. В то же время лишенное промышленных
товаров государство вытеснялось из деревенского оборота. Между кулаком и
мелким кустарным предпринимателем появился, как бы из под земли, посред-
ник. Сами государственные предприятия в поисках сырья вынуждены были все
чаще обращаться к частным торговцам. Везде чувствовался  капиталистичес-
кий прибой. Мыслящие элементы могли наглядно убедиться в том, что  пере-
ворот в формах собственности еще не решает проблемы социализма, а только
ставит ее.

   В 1925 г., когда курс на кулака был в полном разгаре, Сталин  присту-
пил к подготовке денационализации земельной собственности. На заказанный
им самим вопрос советского журналиста: "не было ли бы целесообразным,  в
интересах сельского хозяйства, закрепить за каждым крестьянином  обраба-
тываемый им участок земли на десять лет?". Сталин ответил: "Даже и на 40
лет". Народный комиссар земледелия Грузии, по прямой инициативе Сталина,
внес законопроект о денационализации земли. Цель состояла  в  том,  чтоб
внушить фермеру доверие к своему собственному будущему.  Между  тем  уже
весною 1926 г. почти 60% предназначенного для продажи хлеба оказалось  в
руках 6% крестьянских хозяйств! Государству зерна не хватало  не  только
для внешней торговли, но и для внутренних потребностей. Ничтожные разме-
ры экспорта вынуждали отказываться от импорта готовых изделий и урезыва-
ли до крайности ввоз машин и сырья.

   Тормозя индустриализацию и нанося удары основной крестьянской  массе,
ставка на фермера успела в течение 1924-26 годов недвусмысленно  обнару-
жить и свои политические последствия: она привела к чрезвычайному  повы-
шению самосознания мелкой буржуазии города и деревни, к захвату ею  мно-
гих низовых советов, к повышению силы и  самоуверенности  бюрократии,  к
возрастающему нажиму на рабочих, к полному подавлению  партийной  и  со-
ветской демократии. Рост кулачества испугал видных  участников  правящей
группы, Зиновьева и Каменева, не случайно бывших председателями  советов
двух важнейших пролетарских центров: Ленинграда и Москвы. Но провинция и
особенно бюрократия стояли твердо за Сталина. Курс на  крепкого  фермера
одержал победу. Зиновьев и Каменев со своими  сторонниками  примкнули  в
1926 г. к оппозиции 1923 года ("троцкисты").

   Коллективизация сельского хозяйства не отрицалась, конечно,  правящей
фракцией "в принципе" и тогда. Но ей отводилось место в перспективе  де-
сятилетий. Будущий народный комиссар земледелия Яковлев писал в 1927 го-
ду, что, хотя социалистическое переустройство деревни  может  быть  осу-
ществлено только через коллективизацию, но "конечно  не  в  один-два-три
года, может быть, не в одно десятилетие". "Колхозы и коммуны - продолжал
он - ...являются в настоящее время и еще долгое время, несомненно, будут
только островками в море крестьянских хозяйств". Действительно,  в  этот
период в коллективы входило всего лишь 0,8% дворов.

   Борьба в партии из-за так называемой "генеральной линии", прорвавшая-
ся наружу в 1923 году,  приняла  с  1926  года  особенно  напряженный  и
страстный характер. В своей обширной платформе, охватывавшей все пробле-
мы хозяйства и политики, оппозиция писала: "Партия должна дать  сокруши-
тельный отпор всем тенденциям, направленным к  упразднению  или  подрыву
национализации земли, одного из устоев диктатуры пролетариата".  В  этом
вопросе победа была одержана оппозицией; прямые покушения на  национали-
зацию были  оставлены.  Но  вопрос  не  исчерпывался,  конечно,  формами
собственности на землю.

   "Растущему фермерству деревни - продолжала платформа  -  должен  быть
противопоставлен более быстрый рост коллективов.  Необходимо  системати-
чески, из года в год, производить значительные  ассигнования  на  помощь
бедноте, организованной в коллективы"... "Задачей перевода мелкого  про-
изводства в крупное, коллективистическое, должна быть проникнута вся ра-
бота кооперации". Но широкая программа коллективизации упорно  считалась
для ближайших лет утопией. Во время подготовки XV съезда партии, имевше-
го своей задачей исключение левой оппозиции, Молотов, будущий  председа-
тель Совета народных комиссаров, повторял: "скатываться (!) к  бедняцким
иллюзиям о коллективизации широких крестьянских масс уже в настоящих ус-
ловиях нельзя". По календарю значился конец 1927 г. Так далека была в то
время правящая фракция от своей собственной завтрашней политики в дерев-
не!

   Те же годы (1923-28) прошли в борьбе правящей коалиции (Сталин, Моло-
тов, Рыков, Томский, Бухарин; Зиновьев и Каменев перешли в  оппозицию  в
начале 1926 г.) против сторонников "сверхиндустриализации"  и  планового
руководства. Будущий историк не без изумления восстановит те  настроения
злобного недоверия к  смелой  хозяйственной  инициативе,  которыми  было
насквозь пропитано правительство социалистического государства.  Ускоре-
ние темпа индустриализации происходило эмпирически, под толчками  извне,
с грубой ломкой всех расчетов на ходу и с чрезвычайным  повышением  нак-
ладных расходов. Требование выработки пятилетнего плана, выдвинутое  оп-
позицией с 1923 года, встречалось издевательствами, в духе мелкого  бур-
жуа, который боится "скачков в неизвестное". Еще в апреле 1927 года Ста-
лин утверждал на пленуме Центрального Комитета, что приступать к  строи-
тельству днепровской гидростанции было бы для нас то же, что для  мужика
покупать граммофон вместо коровы. Этот крылатый афоризм резюмировал  це-
лую программу. Не лишне напомнить, что вся мировая буржуазная печать,  и
вслед за ней социалдемократическая, сочу<в>ственно повторила в  те  годы
официальные обвинения против "левой оппозиции" в  индустриальном  роман-
тизме.

   Под шум партийных дискуссий крестьянин на недостаток промышленных то-
варов отвечал все более упорной стачкой: не вывозил на рынок зерна и  не
увеличивал посевы. Правые (Рыков, Томский, Бухарин),  задававшие  в  тот
период тон, требовали  предоставить  больше  простора  капиталистическим
тенденциям деревни, повысив цены на хлеб, хотя бы за счет снижения  тем-
пов промышленности. Единственный выход при такой политике мог бы  состо-
ять в том, чтобы в обмен на вывозимое заграницу фермерское сырье ввозить
готовые изделия. Но это означало бы строить смычку не между крестьянским
хозяйством и социалистической промышленностью, а между кулаком и мировым
капитализмом. Не стоило для этого производить октябрьский переворот.

   "Ускорение индустриализации -  возражал  представитель  оппозиции  на
конференции партии в 1926 году - в частности, путем более высокого обло-
жения кулака, даст большую товарную массу, которая понизит рыночные  це-
ны,  а  это  выгодно,  как  для   рабочих,   так   и   для   большинства
крестьянства... Лицом к деревне - не значит спиною к промышленности; это
значит промышленностью к деревне, ибо "лицо" государства, не обладающего
промышленностью, само по себе деревне не нужно".

   В ответ Сталин громил "фантастические планы" оппозиции: индустрия  не
должна "забегать вперед, отрываясь от сельского хозяйства  и  отвлекаясь
от темпа накопления в нашей стране". Решения партии продолжали повторять
те  же   прописи   пассивного   приспособления   к   фермерским   верхам
крестьянства. XV-й съезд, собравшийся в декабре 1927  года  для  оконча-
тельного разгрома "сверхиндустриализаторов", предупреждал об  "опасности
слишком  большой  увязки  государственных  капиталов  в  крупное  строи-
тельство". Других опасностей правящая фракция все еще не хотела видеть.

   В 1927-28 хозяйственном году заканчивался так называемый  восстанови-
тельный период, в течение которого промышленность работала главным обра-
зом на дореволюционном оборудовании, как сельское хозяйство - на  старом
инвентаре. Для дальнейшего движения вперед  требовалось  самостоятельное
промышленное строительство широкого размаха. Руководить дальше на ощупь,
без плана, не было уж никакой возможности.

   Гипотетические  возможности  социалистической  индустриализации  были
проанализированы оппозицией еще в течение  1923-25  годов.  Общий  вывод
гласил, что и после исчерпания унаследованного от  буржуазии  оборудова-
ния, советская промышленность сможет, на основе социалистических  накоп-
лений, давать ритмы роста,  совершенно  недоступные  капитализму.  Вожди
правящей фракции открыто глумились над осторожными  коэффициентами  типа
15-18%, как над фантастической музыкой неизвестного будущего. В  этом  и
состояла тогда сущность борьбы против "троцкизма".

   Первый официальный набросок пятилетнего плана,  изготовленный,  нако-
нец, в 1927 году, был полностью проникнут духом крохоборчества.  Прирост
промышленной продукции намечался с убывающей из года в год скоростью, от
9 до 4%. Личное потребление должно было за 5 лет возрасти всего на  12%.
Невероятная робость замысла ярче всего выступает из того факта, что  го-
сударственный бюджет должен был составить к концу  пятилетки  всего  16%
народного дохода, тогда как бюджет царской России, не собиравшейся стро-
ить социалистическое общество, поглощал до 18%. Не  лишне,  может  быть,
прибавить, что инженеры и экономисты, составлявшие этот план, были  нес-
колько лет спустя сурово наказаны по суду, как  сознательные  вредители,
действовавшие под указку иностранной державы. Обвиняемые могли бы,  если
бы смели, ответить, что их плановая работа целиком соответствовала  тог-
дашней "генеральной линии" Политбюро и совершалась под его указку.

   Борьба тенденций оказалась теперь переведена на язык цифр. "Преподно-
сить к десятилетию Октябрьской  революции  такого  рода  крохоборческий,
насквозь пессимистический план, - гласила платформа оппозиции  -  значит
на деле работать против социализма". Через год Политбюро утвердило новый
проект пятилетки со средним приростом продукции в  9%.  Фактический  ход
развития обнаруживал, однако, упорную тенденцию приближаться к коэффици-
ентам  "сверхиндустриализаторов".  Еще  через  год,  когда  курс  прави-
тельственной политики был  уже  радикально  измен