ддержки  двора, его научным трудам мешали.
Последние  годы жизни Хайяма проходят в скитаниях. Перед смертью
он возвращается в родной город и умирает там в 1112 г. В Нишапу-
ре  сохранилась могила Хайяма, позднее над ней был построен мав-
золей.
   У  себя на родине Хайям был больше известен как философ и ма-
тематик, до XIX века -- времени "открытия" Хайяма европейцами --
его  популярность как поэта была значительно меньше той, которой
пользовались, например, Фирдоуси, Саади, Хафиз.
   Всемирное  признание Омар Хайям получил после появления заме-
чательных  английских переводов Эд. Фицджералда, впервые опубли-
кованных  в  1859  г. Перевод Фицджералда выдержал до конца века
двадцать пять изданий, и, пожалуй, прав был Теннисон, когда наз-
вал его "планетой, равной Солнцу, бросившему ее в пространство".
   Однако стихи Фицджералда не были переводами в подлинном смыс-
ле слова: это были скорее вольные поэтические вариации на темы и
мотивы Хайяма; Фицджералд произвольно подобрал и расположил чет-
веростишия  Хайяма, даже "дописал" кое-что от себя. В основном в
его  сборник  вошли  стихотворения, в которых были выражены идеи
мировой скорби и пессимизма, а также гедонические мотивы.
   Переводы Фицджералда положили начало, и сборники стихов Омара
Хайяма  в оригинале и в переводах стали издавать во многих стра-
нах  мира, а ученые принялись изучать его творчество. И тут вос-
токоведы  столкнулись с неожиданным препятствием: оказалось, что
многие  приписываемые Хайяму рубаи (четверостишия) вовсе не при-
надлежат  ему! К сожалению, это "досадное недоразумение" не уст-
ранено  до сих пор: и по сей день вопрос о подлинности поэтичес-
кого  наследия  Омара Хайяма остается нерешенным. Остановимся на
основных этапах изучения творчества Хайяма.
   В  1867  г.  в  Париже французский востоковед М. Никола издал
"Рубайат"  Хайяма,  включив  в свой сборник 464 четверостишия. В
1897  г, известный русский востоковед В.А. Жуковский в своей ра-
боте  "Омар Хайям и странствующие четверостишия" показал, что из
464  рубаи  в издании Никола 82 приписываются 39 (!) другим поэ-
там,  жившим  намного  позднее Омара Хайяма, Такие четверостишия
В.А. Жуковский назвал "странствующими".
   В  результате  исследований  других востоковедов, в частности
английского ученого Д. Росса и датского -- А. Кристенсена, в ру-
кописях  Хайяма было найдено еще некоторое количество рубаи, ав-
торство которых сомнительно, и общее число "странствующих четве-
ростиший"  достигло  108. Неутешительное открытие, особенно если
учесть,  что время создания четверостиший отделено от нас проме-
жутком  в восемь веков, прижизненной рукописи Хайяма не сохрани-
лось,  достоверные подробности написания четверостиший никому не
известны.  Тексты  самих  четверостиший не содержат датировок (а
также косвенных данных, по которым их можно было бы датировать).
В  некоторых четверостишиях, правда, встречается имя Хайяма, но,
строго говоря, это не может служить доказательством подлинности,
--  ведь автор подделки, например, начал бы именно с этого. Одно
время  (1904 г.) А, Кристенсен, впав в полный пессимизм, утверж-
дал, что подлинно хайямовскими могут быть признаны всего 12 чет-
веростиший, однако потом (1927 г.) отказался от столь нигилисти-
ческой позиции и предложил считать достоверными 121 рубаи.
   Дальнейшая  работа над изучением поэтического наследия Хайяма
шла  с  переменным  успехом; надежды, вызванные находкой древней
рукописи, сменялись разочарованием: рукопись оказывалась поддел-
кой или датировка ее казалась сомнительной. Так было в 1925 г, с
рукописью, опубликованной в Берлине Ф. Розеном, так получилось и
с  нашей  (Р. Алиева и моей) публикацией мнимой рукописи XIII в,
Различные  ученые  (Ф. Розен, Хр. Ремпис, М.-А. Форуги) пытались
создать метод для определения того, какие же четверостишия дейс-
твительно  принадлежат Хайяму, а какие -- приписываются ему. Од-
нако  установление критерия подлинности оказалось весьма сложной
задачей. Исследователи, не имея твердой почвы под ногами, скаты-
вались  к  субъективным  суждениям. Так, немецкий востоковед Хр.
Ремпис, отобрав по строгой системе некоторое число "достоверных"
четверостиший,  счел возможным добавить к ним еще полсотни "соз-
вучных"  (забыв, вероятно, что "созвучное" для одного исследова-
теля может показаться "несозвучным" другому).
   Группа иранских ученых вообще руководствовалась главным обра-
зом  интуицией.  Надо  сказать,  что среди носителей языка такой
субъективно-интуитивный  метод дает иногда положительные резуль-
таты: в сущности, он основан на не изученных еще механизмах дей-
ствия  человеческого  мозга. Традиционное воспитание литераторов
(и  литературоведов) в Иране включает в себя заучивание наизусть
с детства огромного количества стихов: образованный поэт или фи-
лолог знает на память не менее 25 тыс. бейтов (двустиший). Такой   [Б-010]
запас  информации  дает колоссальную эрудицию, способность выно-
сить  интуитивное, но зачастую верное суждение об авторской при-
надлежности того или иного текста. Но гарантированно верным этот
метод  быть не может, его нельзя положить в основу научной атри-
буции (т.е. установления авторской принадлежности) текста.
   Современные  текстологи широко используют для атрибуции текс-
тов сравнительные и статистические методы. Составляются словники
сравниваемых текстов, частотные словари, устанавливается процен-
тное  содержание в текстах ключевых слов, словосочетаний, образ-
ных  выражений,  -- но все это при достаточно большом объеме как
подлинного текста, так и текста, вызывающего сомнения. Для уста-
новления  авторства приписываемых Хайяму рубаи этот метод приме-
нить нельзя, так как объем четверостишия слишком мал, чтобы про-
водить статистические подсчеты и сопоставления.
   Итак,  проблема определения подлинности наследия Омара Хайяма
не разрешена до сих пор. По-видимому, это обусловлено еще и тем,
что  в  творчестве Хайяма сочетаются самые противоречивые идеи и
мотивы. Стоит по этому поводу процитировать В.А. Жуковского: "Он
-- вольнодумец, разрушитель веры; он -- безбожник и материалист;
он  -- насмешник над мистицизмом и пантеист; он -- правоверующий
мусульманин,  точный  философ, острый наблюдатель, ученый; он --
гуляка,  развратник,  ханжа и лицемер; он -- не просто богохуль-
ник,  а  воплощенное  отрицание  положительной  религии и всякой
нравственной веры; он -- мягкая натура, преданная более созерца-
нию  божественных вещей, чем жизненным наслаждениям; он -- скеп-
тик-эпикуреец;  он  --  персидский Абу-л-Ала, Вольтер, Гейне"...   [bibr-004]
"Можно ли в самом деле представить человека, если только  он  не
нравственный  урод, в котором могли бы совмещаться  и  уживаться
такая смесь и пестрота убеждений, противоположных склонностей  и
направлений, высоких доблестей и низменных страстей и колебаний".  [bibr-004]
   В известной мере В.А. Жуковский прав -- в четверостишиях Ома-
ра Хайяма немало противоречий, Однако, главным образом, эти про-
тиворечия  объясняются не противоречивостью взглядов самого поэ-
та, а различным толкованием исследователями его четверостиший.
   Одни  ученые воспринимают рубаи Хайяма как гимн  человеческой
свободе, воспевание радостей земной жизни, другие толкуют их как
выражение  мистической  любви  к абсолютному божеству, суфийские   [С-008]
обращения к богу.  Характерно, что одному и тому же рубаи разные
ученые часто дают совершенно противоположное толкование.
   В  современной  науке утвердилось убеждение, что Хайям не был
ни  суфием,  ни  правоверным  мусульманином.  Хотя  и в наши дни
встречаются еще люди, берущиеся толковать стихи Хайяма в суфийс-
ком плане или в духе ортодоксального ислама, однако строгой нау-
кой подобные попытки не принимаются всерьез.
   Таким образом получается, что "непостижимая противоречивость"
Хайяма,  отразившаяся  в характеристика, данной ему В.А. Жуковс-
ким,  обусловлена не столько тем, что Хайяму приписываются стихи
разных  поэтов, сколько различными позициями, с которых исследо-
ватели подходили к оценке его стихов.
   Мы  уже  говорили, что у себя на родине Омар Хайям не пользо-
вался  таким  признанием,  как  другие великие персидские поэты:
Фирдоуси, Саади, Хафиз. Вмести с тем трудно согласиться с утвер-
ждениями некоторых европейских исследователей, будто Хайям вовсе
не  был  известен  в Иране, что как поэта его открыли европейцы.
Самым  убедительным  опровержением  этой точки зрения служит тот
факт, что четверостишия Хайяма сохранились. в многочисленных ру-
кописных списках как литературного, так и философско-религиозно-
го характера: непопулярные стихи едва ли станут переписывать ве-
ками.  Об  известности Хайяма-поэта свидетельствуют также много-
численные  цитаты  из его стихов в различных сочинениях (истори-
ческих, философских и теософских).
   Как  нам кажется, объяснение тому, что Хайям не был так попу-
лярен,  как, например, Саади и Хафиз, надо искать в том, что для
персидского читателя он был поэтом необычным, резко отличавшимся
от  других поэтов характером творчества, системой образов, изоб-
разительными средствами.
   По  персидским литературным канонам, в поэте больше всего це-
нят  умение создать новые образы, по-персидски "маани". Отметим,
что  содержание понятий "маани" и "образ" не совсем совпадают. В
европейской   поэтике   образом  называют  применение  различных
средств  поэтической выразительности. Можно, например, уподобить
красавицу -- розе, стан красавицы -- кипарису, и тогда роза ста-
нет  образом красавицы, кипарис -- образом стройного стана. Соз-
данный одним поэтом, этот образ при повторении теряет оригиналь-
ность, может превратиться в литературный штамп. В персидской по-
эзии  все  по-иному:  в стихотворениях каждого поэта десятки раз
встречаются  "розы"  и "кипарисы", но там они служат лишь своего
рода основой образа, которая превращается в подлинный образ (ма-
ани)  только с помощью привлечения новых стилистических и поэти-
ческих  средств,  установления  новых  семантических связей. Эти
многочисленные вариации на одну и ту же тему-первооснову состав-
ляют  одну  из  характерных черт персидской поэзии. (Кстати, эта
особенность персидской поэзии весьма затрудняет адекватный пере-
вод ее на европейские языки, перенесение в сферу иных литератур-
ных  традиций, "Вторичные" изобразительные средства, семантичес-
кие  и  стилистические  ассоциации, играющие такую важную роль в
структуре персидского образа, часто исчезают, опускаются при пе-
реводе  как "несущественные детали". В результате подлинное поэ-
тическое содержание, авторское видение предмета и манера изобра-
жения его оказываются утерянными.)
   В  поэзии  Хайяма, с точки зрения знатоков персидской поэзии,
образов  (маани) сравнительно мало, его стихи почти лишены "вто-
ричных"  изобразительных средств, они как бы оголены и предстают
перед читателем в форме прямо выраженной мысли. В четверостишиях
Хайяма образность, переносное выражение достигается прежде всего
не созданием и варьированием старых тропов, а художественным вы-
мыслом  иного  порядка,  основанным на принципах контрастности и
сюжетных  поворотов.  Эта особенность Хайяма выводит его из ряда
канонических персидских поэтов, она объясняет, почему персидские
ценители  поэзии долго не решались признать его поэтические дос-
тоинства.
   Рубаи (четверостишие) не выступает как основная жанровая фор-
ма ни у одного персидского поэта, кроме  Хайяма. В  форме  рубаи
писали преимущественно лирические  или  философские  стихи (хотя
изредка встречаются даже панегирические рубаи).  Пожалуй,  можно
назвать  рубаи  преимущественно философским жанром, так как даже
интимно-лирические рубаи у персидских  поэтов проникнуты опреде-
ленным философским настроением.

   Примечание:
        Только  четверостишиями представлено  творчество
        еще одного  поэта XI в. --  Баба Тахира,  однако
        его стихи написаны в форме дубайти, отличающейся
        от рубаи стихотворным метром.

   Уже  сам объем рубаи -- четыре строки, из которых три (иногда
и  все четыре) рифмуются между собой, диктует определенные усло-
вия  организации текста, подбора средств поэтической выразитель-
ности.  В  рубаи, разумеется, не может быть эпического начала, в
нем  невозможны детальные описания, психологическая детализация.
Жесткие  рамки  формы требуют от поэта высокого мастерства и та-
ланта.  Хайям,  избрав этот жанр, остался в нем непревзойденным:
даже  рубаи  такого гениального поэта, как Хафиз, уступают хайя-
мовским,
   Рубаи Омара Хайяма отличаются от стихов других персидских по-
этов  также  природой  лирического героя. Разумеется, не обладая
подробными  (и  достоверными)  биографическими  данными об Омаре
Хайяме,  трудно сказать, насколько образ лирического героя в его
стихах тождественен автору, -- скорее можно говорить об обобщен-
ном  персонаже,  воплотившем  в  поэтической  форме черты ринда,
вольнодумца-гуляки,  столь популярного в кругу литераторов и об-
разованных  людей Ирана и Средней Азии в XI--XII вв. "Обозначен"
лирический герой бывает по-разному: он выступает и как повество-
ватель от первого лица, и как адресат, к которому обращается ав-
тор, и как собирательный тип, олицетворяющий все человечество.
   Персидская лирика Х--XI вв., из недр которой выросло творчес-
тво Хайяма, в основном развивалась в двух жанровых формах: касы-   [К-006]
да (панегирик) и газель (любовно-лирическое стихотворение), при-   [Г-001]
чем  газель как форма сложилась значительно позднее. И в касыде,   [Г-001],[К-006]
и в газели персидских поэтов Х--XI вв, лирический герой во взаи-   [Г-001]
моотношениях  с мамдухом (восхваляемым) и возлюбленной выступает
как  личность неравноправная, приниженная. Поэт Х--XII вв. назы-
вает  себя "рабом", а возлюбленную или мамдуха -- "властелином",
"султаном",  "падишахом". Для художественной иллюстрации взаимо-
отношений  между этими персонажами поэты Х--XII вв. широко поль-
зуются  парными  сравнениями  типа: сокол -- трясогузка, орел --
утка,  барс  -- олень, лев -- антилопа и пр., -- где первый член
сравнения  служит  образом мамдуха или возлюбленной, а второй --
лирического  героя. Во взаимоотношениях с судьбой лирический ге-
рой  персидской поэзии Х--XII вв. также занимает подчиненное по-
ложение: он целиком зависит от нее и безропотно сносит удары ро-
ка  и "коловращение небес", считая борьбу или сопротивление бес-
полезными.  Самый  великий  из персидских поэтов Х в., Рудаки, в
творчестве  которого  замечаются  определенные черты независимой
личности, пишет о судьбе и людях в таких выражениях:

        В мирских садах не думай о плодах,
        Одни лишь ивы плачут в тех садах,                          [comment]
        Приблизился садовник. Берегись!
        Пройди как ветер и пребудь как прах.
                                               (пер. С. Липкина)

   О взаимоотношениях лирического героя и судьбы (или этого  ми-
ра) Рудаки пишет и в других своих стихах:

        Жестокий этот мир лишь мачехе подобен,
        Он с пасынком свиреп и к падчерице злобен.

   У  Рудаки и других поэтов лирический герой сравнивается с ша-
маном,  а  судьба  (или  "этот  мир")  -- с кумиром, идолом, что
опять-таки  подчеркивает  зависимый характер их взаимоотношений.
Не только призыва к бунту против несправедливости судьбы, но да-
же  слабого намека на протест не найдешь у поэтов Х в. Они конс-
татируют  факт произвола рока и лишь иногда выражают нечто вроде
недовольства. Коллизии творец -- лирический герой у предшествен-
ников  Хайяма  мы не находим вовсе. (Исключение в этом отношении
представляют лишь некоторые стихотворения Насира Хосрова, в час-
тности "Спор с богом", однако подлинность и атрибуция его весьма
сомнительны.) Только у Омара Хайяма впервые в истории персидской
поэзии  художник  резко заявляет о своих разногласиях с создате-
лем,  вступает  с ним в полемику и бунтует против него. Хайям --
первый персидский поэт, который ввел в свои стихи идею конфликта
между  поэтом и творцом, а коллизию поэт -- судьба, наметившуюся
в  литературе  Х  в., разработал в целостную поэтико-философскую
концепцию.
   Хайям многократно варьирует мысль о враждебности судьбы к че-
ловеку:

             Злое небо над нами расправу вершит.
             Им убиты Махмуд и могучий Джамшид.                    [М-006],[Д-005]
             Пей вино, ибо нету на землю возврата
             Никому, кто под этой землею лежит.
                                             (пер. Г. Плисецкий)   [pli-0188]

             Знай, рожденный в рубашке, любимец судьбы:
             Твой шатер подпирают гнилые столбы.
             Если плотью душа, как палаткой, укрыта --
             Берегись, ибо колья палатки слабы!
                                             (пер. Г. Плисецкий)   [pli-0019]

   Мотив  карающего  неба,  безжалостной судьбы в четверостишиях
обретает разные художественные формы, нередко аллегорические, но
это  лишь различные выражения мысли об универсальной, всеохваты-
вающей власти неотвратимого рока:

             Не давай убаюкать себя похвалой --
             Меч судьбы занесен над твоей головой.
             Как ни сладостна слава, но яд наготове
             У судьбы. Берегись отравиться халвой!
                                             (пер. Г. Плисецкий)   [pli-0350]

             Поутру просыпается роза моя,
             На ветру распускается роза моя.
             О жестокое небо! Едва распустилась --
             Как уже осыпается роза моя.
                                             (пер. Г. Плисецкий)   [pli-0052]

   Столкновение  индивида с судьбой (небом, этим миром) в стихах
Хайяма не ведет к мирному исходу, личность в этой схватке терпит
поражение,  она гибнет. Однако дух лирического героя не сломлен,
он не раскаивается и не признает себя побежденным.
   Омар  Хайям  в  своих стихах не предлагает читателю стройной,
положительной  концепции  мироздания и человеческой личности, он
не  пишет  о том, каким представляется ему идеальный мир, каким,
по его мнению, должен быть человек, какими положительными качес-
твами  тот должен обладать. Он только отрицает существующее, от-
рицает то, что изображается положительным и святым в Коране, от-
вергает мораль и нравственные устои, навязанные людям мусульман-
ством.  Он  прекрасно  владеет логикой и часто использует ее как
оружие  против мусульманских догм, вскрывая противоречия, содер-
жащиеся  в  Коране, отрицая здравый смысл Священного писания му-
сульман.
   Но  логика  -- инструмент ученого, в поэзии же на первый план
выступают  задачи эмоционального воздействия на читателя. В этом
смысле  интересны стихи, в которых лирический герой как бы выяс-
няет  свои взаимоотношения с творцом. Омар Хайям страстно, поры-
висто  протестует  против  смерти, призывает к радостной, полной
мирских, чувственных наслаждений жизни. Смерть противоестествен-
на  --  и  однако  по  воле и желанию творца она неизбежна. Поет
вступает  в  полемику  с богом, выражая свой гневный бунт против
неумолимой смерти:

             Отчего всемогущий творец наших тел
             Даровать нам бессмертия не захотел?
             Если им совершенны -- зачем умираем?
             Если несовершенны -- то кто бракодел?
                                             (пер. Г. Плисецкий)   [pli-0083]

   Коль  скоро  смерть  неотвратима, а жизнь -- быстротечна, она
кажется  Хайяму бессмысленной, лишенной какой-либо положительной
цели.  Но и в мир иной Хайям не верит, подвергая, таким образом,
сомнению  одну из основ ислама. Он резко восстает против надежды
на  загробную  жизнь  и призывает получить от реальной жизни все
возможное:

             "Как там -- в мире ином?" -- я спросил старика,
             Утешаясь вином в уголке погребка.
             "Пей! -- ответил. -- Дорога туда далека.
             Из ушедших никто не вернулся п