сил он.
   Хаким смотрел вверх, в темный потолок, лишенный света и отто-
го такой далекий и загадочный, как сам небосвод.
   -- Эльпи, -- сказал он, не поворачивая головы, --  если  тебе
кто нибудь предложит блаженство на том свете, не меняй земные на
них. Поверь мне! Я изведал людское горе. Я видел  счастье.  Меня
бросало вниз, на дно сухих оврагов. Я поднимался на седьмое  не-
бо. Я и холодал, и нежился в тепле. Я и голодал,  и  знал  сытую
жизнь. Я был любим и сам любил. Меня бросали, и я бросал. И ска-
жу тебе по истине: лучше быть брошенным здесь, чем горячо  люби-
мым на том свете. Это мое убеждение. Ты меня поняла?
   Эльпи молчала. Она думала о нем: "Ни жены у него,  ни  детей,
ни гарема. Такой одинокий и такой чудной в своих  размышлениях".
Она перебрала всех мужчин, которых удержала ее память, и решила,
что такого еще не знала. Он был любопытнее, несомненно, умнее  и
привлекательнее других мужчин своими взглядами на жизнь,
   Этот мужчина достаточно строен, грудь  его  вполне  широка  и
крепка. Но красота его в глазах его и речах.
   А он продолжал, уже как бы для себя самого:
   -- Я каждую ночь вперяю взгляд в бесконечность небесной  сфе-
ры. Я мысленно достигаю хрустального купола. Я  пытаюсь  постичь
тайны, скрытые от других. Я иду дорогой моего учителя Ибн Сины и
Бируни. Архимед, Птоломей и Евклид указывают мне великие пути  в
пространстве. И с каждым днем небо становится для меня  еще  бо-
лее загадочным, чем в тот день и час, когда я впервые  посмотрел
на него. Я изучаю движение Солнца, которое ходит вокруг  нас.  Я
прислушиваюсь к вращению Земли, которое загадочно.  И  я  говорю
себе: мир прекрасен, мир вот этих глаз, вот этих губ,  вот  этих
бедер и этих ножек...
   Говоря это, хаким поочередно целовал то, что называл, и поце-
луи его были горячи, как клейма для коней в туранских степях.      [Т-006]
   -- Истинно говорю, Эльпи: без этого мир не стоит  и  лукович-
ной похлебки. Без тебя и твоих глаз он пуст, он угрюм, он  стра-
шен. Без тебя в нем холодно и темно, как в пещере, в которой жи-
вут медведи памирских гор.
   Она, смеясь, прижала ладонь к его губам, чтобы он замолчал. А
он целовал ладонь и говорил:
   -- Разве вот это не рай? -- Он обвел рукой  пространство  над
собой и вокруг себя. -- Это тело прекраснейшей из  женщин,  этот
свет прекраснейшего из светил. Чем не рай?
   Она погрозила пальцем. И сказала:
   -- Скольким ты говорил все это, мой господин? И точно  такими
же словами?
   Для него этот вопрос был несколько  неожиданным.  Налил  себе
чашу до самых краев и, стараясь не  пролить  драгоценной  влаги,
сказал:
   -- Многим, Эльпи, очень многим.
   Она захлопала в ладоши. Словно бы от радости.  Словно  бы  от
случайного открытия, весьма приятного душе ее и сердцу.
   А он пил не отрываясь, пил с упоением, с любовью, увлеченно.
   -- А мне? -- простонала Эльпи.
   Он подал фиал и ей.  Любуясь  ею,  спрашивал  себя:  "Где  же   [Ф-006]
больше тайны -- на губах ее или на  небесном  своде,  опоясанном
Млечным Путем?" И не мог ответить на этот вопрос.


                               17
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                     О ТОМ, КАК ОМАР ХАЙЯМ
                     И ЕГО ДРУЗЬЯ БЕСЕДУЮТ
                          ПОД ЗВЕЗДАМИ


   Чернильное небо. Чернильная земля.  И  сама  обсерватория  во
мраке. Хазини слегка поднял противоположный глазу  край  алидады
-- и в бездонной дали возникает созвездие Лебедя. Лоукари и Омар
Хайям любовались звездным небом -- таким ясным  и  таким  чистым
сегодня ночью. Луна еще не взошла, и поэтому звезды, словно  зо-
лотые монеты на черном бархате.
   Появился Васети. Он поднялся по винтовой лестнице  с  нижнего
этажа, где производил некие математические вычисления.
   Было слегка прохладно. И это благодаря  Заендерунду,  который
сладко шумел недалеко отсюда.
   -- Такая ночь для любви, -- сказал хаким,  --  а  мы  с  вами
смотрим на небо. А ведь могли бы любоваться красавицами?
   Хазини, не отрываясь от прорези алидады,  сказал,  что  любая
дева всегда лучше созвездия Девы. И всякую деву на земле, как  и
на небе, окружают Волопасы, Львы, Вороны, Гидры и  прочее.  Если
любовь принять за некую эклиптику, то она пройдет как раз  через
Деву, а по обе стороны от нее, то есть эклиптики, окажутся Воро-
на с Гидрой и Волопас. Разве это не символично?..
   Шутка астронома, хоть и не блистала особым остроумием, разве-
селила ученых.
   -- Господин Хазини, -- сказал Омар Хайям, -- смотрит на небо,
а на сердце у него самое обыкновенное, земное.
   -- Любовь соединяет и небо и землю воедино, -- заметил Хазини.
   -- Согласен, -- сказал хаким.
   Васети сравнил любовь и поэзию. Последняя мертва  без  любви.
Что на это скажет уважаемый хаким?
   -- Ничего не скажу, -- отозвался тот. -- Аксиома  не  требует
доказательств. Это еще древние знали. Я держусь того мнения, что
вообще нельзя отрывать любовь от поэзии -- их надо называть еди-
ным словом.
   -- Я еще не знаю такого, -- признался Васети.
   Хаким обратился к Хазини:
   -- Оторвись на минутку от Девы. Послушай нас.
   -- Я смотрю на Лебедя, а не на Деву.
   -- Это сейчас все равно. Речь идет об очень важном.
   Хаким был в особенном, приподнятом  настроении:  ему  обещаны
деньги на работы по определению расстояний до  небесных  светил,
обещана помощь в распространении нового календаря "Джалали",  и,
наконец, девица по имени Айше согласилась подарить ему  час-дру-
гой где-нибудь на берегах Заендерунда...
   Хазини отошел от астролябии, протер глаза:
   -- Так о чем это вы? О поэзии или о любви?
   -- О том и другом, -- сказал Васети. -- Мы ищем слово,  кото-
рое объединило бы эти два прекрасных явления нашей жизни.
   -- Любовь и поэзию? -- удивился Хазини.
   -- А что? Разве они не родные сестры?
   -- А куда же девать науку?
   -- Любовь и поэзия выше!
   Хазини с этим не согласился. И стал доказывать, что если  без
любви человечество не обходится в силу своего естества,  то  без
поэзии прожить еще можно. Человек, то есть поэт, живет и  вслед-
ствие этого сочиняет стихи и поет их. Значит, жизнь, а  следова-
тельно, и любовь выше поэзии.
   Васети назвал эти рассуждения достойными какого-нибудь дабира
-- письмоводителя, -- но никак не ученого. Он,  Васети,  уверен,
что любовь и поэзия -- одного корня, но назвать этот корень  од-
ним достойным именем пока затрудняется,
   -- Я не думал, что ты такой, -- сказал Хазини,
   -- Какой? --  насторожился Васети.
   Было очень темно и невозможно следить за выражением лица  со-
беседника. Однако, судя по голосам, по оттенкам их, друзья нахо-
дились в добродушнейшем состоянии. Настроение хакима всегда  пе-
редавалось им.
   -- Ты мне казался немного суховатым, -- объяснил  Хазини.  --
Твоя стихия звезды. И больше ничего!
   -- Неужели свои мысли о любви я должен нести высоко,  наподо-
бие знамени?
   Хаким вмешался в разговор. Он сказал:
   -- Спор пустой. Поверьте мне, друзья: человек одинаково  обя-
зан своим существованием и любви, и поэзии. Что же до их объеди-
няющего имени, то оно существует. И знаете, как оно произносится?
   Омар Хайям воздел руки к небу и торжественно провозгласил!
   -- Жизнь, друзья, жизнь!
   Он обнял своих друзей, прижал каждого к груди.
   -- Вот так, как я обнял вас, -- сказал он,  --  так  и  жизнь
объемлет и любовь и поэзию. Если за поэзией не признавать  права
называться самой жизнью, значит, выхолостить  ее.  Как  холостят
баранов и прочих животных. Да, друзья мои, я пришел к этому  вы-
воду, прожив почти сорок пять лет.
   Васети попытался поймать хакима на слове:
   -- Значит, ты поэт, хотя ты это и пытаешься отрицать.
   Хаким энергично возразил:
   -- Я говорю о поэзии, а не о поэтах. Поэт -- Фирдоуси.  Поэты
-- Рудаки и Дагиги. Поэт в наше время -- хаким Санаи. А все  те,
кто наловчился сочинять бейты и рубаи, газели и касыды,  --  все   [Б-010],[Г-001],[К-006]
эти "цари поэтов" при дворах, позорящие  просвещенный  слух,  --
дурацкие создания. Я говорю не об их поэзии. Я говорю не о  поэ-
зии, угодной шахам, султанам, хаканам и их многочисленным  визи-   [Х-002]
рям. Это не поэзия! Это подобие поэзии, фальшивая подделка. Ког-
да мудрые люди говорят слово "поэзия", значит, имеют в виду  са-
му жизнь, то есть жизнь, продолжающуюся в поэзии, один из  рука-
вов реки жизни. А река жизни -- да будет вам известно! --  широ-
ка и необъятна.
   Васети сказал:
   -- Уважаемый хаким, нас сейчас трое. Над нами только  звезды,
а под нами спящий Исфахан. И мы должны говорить  только  правду.
Верно говорю?
   -- Да, -- подтвердил хаким. -- Это условие нашей дружбы,  об-
щей работы и общей цели.
   -- Прекрасно! -- воскликнул Васети. -- Ответь мне,  уважаемый
хаким: что есть твои стихи?
   Во вселенной наступила тишина. Секунда. Другая. Целая  минута
тишины! Омар Хайям обдумывал свой ответ: правдивый, искренний.
   -- Какие стихи ты имеешь в виду?
   -- Которые мы читаем на полях твоих  геометрических  вычисле-
ний и философских трактатов, -- пояснил Васети.
   Опять тишина во всей вселенной. Секунда. Другая. Целая  мину-
та тишины! И хаким ответил:
   -- Это часть моей жизни. -- И скороговоркой добавил: -- Но  я
не поэт. Это звание слишком высокое. И еще добавил: --  Эклипти-
ка пронизывает все существо созвездия Девы. Очень жаль, что  где
то рядом нет созвездия Поэзии...
   -- А Лира? спросил Хазини.
   -- Это не совсем то, На ней может бренчать любой.


                               18
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                    О ТОМ, КАК ХАКИМ ПИРУЕТ
                  С ПРЕКРАСНОЙ АЙШЕ НА БЕРЕГУ
                          ЗАЕНДЕРУНДА


   -- Аллах накажет тебя! -- говорит Айше.                         [А-017]
   -- Ну и пусть! -- отвечает Омар Хайям.
   -- И ты не боишься его гнева?
   -- Боюсь.
   -- А почему же ты говоришь "ну и пусть"?
   Хаким не желает нынче ломать голову над различными вопросами.
Он отвечает весело первыми сорвавшимися с языка словами:
   --  А потому, Айше, что гнев твой страшнее.
   Эта небольшая лужайка, на которой устроились Айше и Омар  Ха-
йям, словно зеленое ложе. Со всех сторон она окружена  кустарни-
ками. В двух шагах шумит, пенится на камнях, бурно лижет  берега
светло зеленая река Заендерунд. Над  головою  кусок  неба  --  с
одеяло, не больше. Такое синее небо, излучающее зной.  На  траве
белая скатерть. Вина и фруктов вдоволь. Фрукты и  жареное  мясо.
Зелень и мясо. Но главное -- вино. Такое сыскать не так-то прос-
то. И тонкостенные глиняные чаши отменной работы. Их очень  мно-
го. Ибо хаким любит в разгар пирушки разбивать чашу о  какой-ни-
будь камень. Черенки разлетаются в стороны. С  треском.  И  Омар
Хайям хохочет. Ему становится веселее, когда разбиваются чаши...
   Сколько лет Айше? Может быть, восемнадцать? Ее  мать  убирает
нижний этаж обсерватории. Это бедная женщина. И у нее единствен-
ная дочь. У Айше большие, грустные глаза. Хаким их называет  ту-
рецкими. И поясняет:
   -- Глаза турецкие --  прекраснейшие в мире.
   Айше краснеет, бледнеет и снова краснеет.
   -- Я очень стар? --  спрашивает Омар Хайям.
   Она не отвечает.
   -- Наверное, очень, -- вместо нее произносит сам хаким.
   -- Нет, не очень, -- говорит она. И краснеет. -- Аллах  нака-   [А-017]
жет тебя. .
   -- За что же, Айше?
   -- За то, что изменяешь ей...
   Он привлекает ее к себе: ну зачем забивает  она  себе  голову
чужою любовью?
   -- Я люблю всех женщин, -- говорит Омар Хайям.
   -- Как всех? -- удивляется Айше,
   -- Разумеется, всех. Очень просто.
   И он целует ее. И ей волей неволей приходится верить ему, ибо
нет, наверное, на свете поцелуев слаще этих...
   -- И потому я люблю тебя, -- поясняет он.
   -- А ее?
   -- Ее тоже.
   Он подносит ей чашу с вином. Отпивает  из  собственной.  Омар
Хайям советует ей пить без промедления и пьет сам.  Разве  можно
не пить, когда с ним Айше?..
   Он спрашивает ее:
   -- Айше, откуда у тебя такие точеные ножки?
   -- От аллаха.                                                   [А-017]
   -- А эти груди?
   -- От аллаха.                                                   [А-017]
   Омар Хайям задумывается. Ненадолго. Разве можно погружаться в
думы в такие минуты? Ведь рядом Айше!
   -- Аллах накажет тебя, -- строго говорит Айше.                  [А-017]
   Он ничего не хочет слышать. При чем тут аллах? При  чем  дру-   [А-017]
гие женщины? Разве можно не пить и не любить?..
   -- Что ты скажешь ей? -- допытывается Айше.
   -- Ничего.
   -- Из страха?
   -- Нет. Просто так. Она знает, что я люблю всех женщин.
   -- И даже старых?
   -- Этого не говорю.
   -- Даже некрасивых? Даже хромых?
   Он молчит. А потом говорит ей:
   -- Словом, я люблю женщин. Такими, какими создал их аллах.      [А-017]
   Омар Хайям подносит к ее алым губам кусочек поджаренного  мя-
са. Она ест и запивает вином. Это очень пьянящее  вино.  Так  ей
кажется. А он допивает чашу и с размаху бьет ее о камень. И сот-
ни осколков разлетаются в стороны.
   Он смотрит на нее и думает: "Нет, я  не  видел  никого  краше
Айше".
   И он искренен. И каждый раз, когда  целовал  женщину,  думал,
что именно она олицетворяет красоту. Ибо  любил  их  безудержно.
Любил их за верность и неверность, за красоту и  горячность,  за
холодность и недоступность, за жар поцелуев и  даже  за  измену.
Любовь его столь же глубока и искренна, сколь  и  мимолетна.  Но
каждый неверный поцелуй тяжело ранил его, однако рана вскоре за-
живала. Так как на страже любви всегда стояло время! Оно не раз-
решало грустить дольше положенного, дольше положенного самим ал-
лахом...
   Хаким наклоняется к ней. И целует ее в  губы  долгим,  долгим
поцелуем. И ей кажется, что сейчас разорвется ее сердце...
   Волосы ее распущены. Пахнут они мускусом и жасмином, так  же,
как у Эльпи. И он невольно спрашивает себя: "Откуда у нее  такие
дорогие духи?" Он ныряет головою в черные струн  волос  и  зары-
вается в них. Подбирается к ее  ушам,  которые  походят  на  ма-
ленькие, твердые обиталища жемчужин, и спрашивает:
   -- Ты придешь ко мне ночью?
   -- Не знаю...
   -- Я буду в обсерватории. Буду совсем один.
   -- Не обещаю.
   Ее глаза полузакрыты. И она не лжет: она ничего не может обе-
щать.
   Хаким вспоминает свою первую любовь, которая была там,  дале-
ко, в Самарканде. Та девушка походила на Айше. Очень была на нее
похожа. И тоже любила повторять: "не знаю". Девушка была пятнад-
цатой весны, не сверленый жемчуг, и ждала своего ювелира. Может,
аллах и сейчас посылает Хайяму столь же великолепный подарок ?..   [А-017]
   Айше разрумянилась от вина и ласк. Щеки ее пылают. И ей стыд-
но смотреть на него. Ее глаза глядят куда-то поверх него, может,
на небо. Или еще выше. Но куда же выше?
   Хаким резко поднимается, смачивает в реке  платок  и  обматы-
вает им свою шею.
   -- Чтобы от любви не разорвалось сердце,  --  шутит  он.  Ему
очень хорошо.
   -- Я хочу воды, -- говорит Айше, не глядя на Омара Хайяма.
   -- Приказывай! -- с готовностью восклицает он. Берет под мыш-
ку большой глиняный кувшин и льет веду  в  меньший,  совсем  не-
большой. А оттуда -- в чашу. И пьют вместе: он -- вино, а она --
воду. И он просит ее разбить чашу вдребезги. О  камень.  Она  не
решается. Он подает ей пример. И тогда она тоже разбивает чашу.
   -- Это примета? -- спрашивает она.
   -- Да, примета.
   -- Какая же?
   -- Тот, кто разбил чашу, испив ее до дна, -- все  равно  вино
это или вода, -- будет любим вечно.
   -- О аллах! -- вскрикивает Айше. -- Значит, я буду любить те-   [А-017]
бя вечно?!
   -- А ты сомневаешься в этом?
   Ее глаза расширились, в них засветился священный огонь,  при-
сущий только истинному меджнуну. И, увидя этот огонь,  Омар  Ха-
йям возрадовался юношеской радостью. Он повел ее к берегу реки.
   Они стояли одни над рекою, обнявшись, словно вдруг  возникшие
из единого дыхания и единого сердцебиения. Она была  много  ниже
его. Хрупка и тонка.
   -- Ты видишь, как мчится эта река? -- спросил он.
   Она сказала:
   -- Да.
   -- Ты знаешь, что она точно так же текла и семь тысяч лет на-
зад?
   Она сказала:
   -- Нет, не знаю, И почему семь тысячелетий? А не меньше и  не
больше?
   Хаким объяснил ей, что человечество  зародилось  именно  семь
тысячелетий тому назад. И река эта, именуемая -- и неспроста  --
Животворной, текла точно так же и точно так же была свидетельни-
цей любви и счастья влюбленных.
   -- Да? -- осведомилась она удивленно. Айше  это  ни  разу  не
приходило в голову.
   -- А знаешь ли ты, -- продолжал он, -- что точно так  же  бу-
дет она течь и после нас?
   -- Наверное, -- произнесла Айше, которой и эта мысль о  смер-
ти и бессмертии тоже не приходила в голову.
   Он это понял и согласился с нею: в самом деле, стоит ли изну-
рять себя думами о прошлом или близком и неизбежном конце?
   Омар Хайям продолжал:
   -- Но я сейчас не о смерти. Кому она нужна? Я  о  том,  чтобы
люди вечно любили друг друга. И они будут любить вечно!
   Он отошел от нее на шаг, оглядел ее с ног до головы  и  решил
про себя: она -- лучшее создание аллаха. И, наверное, никогда не   [А-017]
видал такую красавицу с такими удивительными глазами. И  за  ка-
кие богоугодные дела послала ему судьба это неземное творение?..
   -- Айше, говорили тебе, что ты прекрасна?  --  спрашивает  он
восхищенно.
   -- Да, -- ответила она.
   -- Кто же?
   -- Сваха.
   -- Тебя сватали?
   -- Пытались...
   -- И ты не вышла замуж?
   -- Нет.
   -- Почему ?
   -- Я не знаю. Может быть, потому что бедная.
   Он призадумался. Бедная? Айше -- бедная?
   -- Ты настоящая хатун, -- сказал он. -- В  тебе  течет  кровь
госпожи. Именитой госпожи!
   Она усмехнулась. Горькой усмешкой.  Впрочем,  только  с  виду
горькой. Разве печалятся в ее годы при таком стане и  таких  гу-
бах, при таких ножках и шее? Прочь печаль!
   -- Господин, -- сказала обворожительно низким голосом,  слов-
но ей за двадцать и словно вполне опытная в любви, --  не  пони-
маю, почему согласилась сбежать с тобою на эту лужайку почти  на
целый день? Меня хватятся и начнут искать. Я знаю это.
   -- Кто хватится? -- спросил он.
   -- Может быть, мать.
   -- А еще?
   -- Брат. Старший.
   -- А еще?
   -- Больше некому.
   -- А хотелось бы?
   -- Что?
   -- Давать отчет? Кой кому. Скажем, мужу.
   -- Может быть. Женщинам нравится. хозяйский глаз.
   -- Женщинам?! -- воскликнул Омар Хайям.
   -- Да. А что?
   -- Я не ослышался?
   -- О нет!
   Омар Хайям готов рассмеяться, пытается быть серьезным.
   -- Вы, женщины, слишком могущественны. Мы и мизинца вашего не
стоим. Вы хитры. Вы умны. Вы терпеливы. Вы благородны.  Вы  пре-
данны. Особенно в любви. Так зачем, спрашивается, вам  хозяйский
глаз? Нет, он вам не нужен. Он просто оскорбителен для вас.  Это
сами вы придумали его, чтобы вернее дурачить мужчин. Да, да!
   Сказать по правде, Айше и не подозревала, что способна  дура-
чить мужчин. Она была в том возрасте, когда женщина больше  дей-
ствует согласно инстинкту, нежели прислушивается к голосу  опыта
или разума. Айше нравился этот пожилой мужчина, статный и умный.
Она не знала, что будет с нею через час или  завтра,  не  говоря
уже о более отдаленных временах. Она доверяла своей  любви,  мо-
жет быть, больше, чем это полагалось. Но доверяла. А это для нее
было все: сердце побеждало ум!
   Омару Хайяму показалось, что его юная подруга немножко расте-
ряна. Он подумал, что слишком стар для нее, К тому же что  может
он предложить ей? Замужество? Но это слишком далеко от его  пла-
нов. Хаким может отдать только себя, и то на  время.  Может  от-
дать свое богатство, которого нет. Эльпи он просто купил.  Эльпи
знала, на что идет: сегодня ее любят, а завтра?  Кто  поручится,
что он сохранит любовь свою к ней до завтрашнего дня? Никто!  Да
и можно ли ручаться в таком деле? И нужно ли?..
   Он повел Айше н