толком  не  осведомлены  заранее  и  сейчас  не  все
понимают...
   Хаким попробовал мяса, поднял чашу,  причмокнул  губами.  Его
глаза загорелись и невольно обратились к небу, как бы  благодаря
аллаха за великое удовольствие.                                    [А-017]
   За трапезой завязался разговор, и ученые незаметно  окунулись
в сферу, близкую им и любопытную для них. Начало беседе  положил
Омар Хайям. Он заметил, что  любознательность,  которою  наделен
человек, всегда служила толчком в науке,  а  поскольку  любозна-
тельность беспредельна, как и сама  жизнь,  то  и  науке,  стало
быть, надлежит развиваться беспредельно. Что это значит? Возьмем
простую вещь: уже древнейшие знали, что один плюс  один  --  это
два. Но любознательность повела их дальше. И вот уже  два  умно-
жается на два. И так далее. Это  древнейшие.  А  древние  сумели
пойти еще дальше. Они занялись корнями. И потому-то сегодня мож-
но утверждать, что квадраты равны  корням,  что  квадраты  равны
числу, что корни равны числу. Идя дальше, можно утверждать: кор-
ни и число равны квадратам. И не только утверждать, но и доказы-
вать! Наглядно. Геометрически. То же самое  можно  сказать  и  о
другом утверждении алмукабалы: квадраты и число равны корням. То   [А-004]
есть вырастает целая наука о числах, о корнях и квадратах. Но  и
здесь нет границы, и потому естествен переход к кубам.
   Возьмем астрономию...
   Тут хаким прервал самого себя и предложил выпить за  астроно-
мию -- науку великую, прекрасную,  как  философия.  И  предложил
попробовать куропаток с рисом под шафраном. Он это говорил,  как
хозяин пиршества, как глава его. Ибо и в  этом  деле  хаким  был
большой мастак.
   А потом продолжал:
   -- Птоломей -- этот древний египтянин -- создал стройную нау-
ку о светилах, о мироздании. И близко подошел к истине: все вер-
тится вокруг Земли. Не так ли? Но вот  проходит  тысячелетие,  и
Сиджихи, по словам великого Бируни, заявляет, что Земля стоит на
месте, но вертится вокруг себя,  подобно  волчку.  Это  подтвер-
ждает и сам Бируни! Но слушайте дальше. Бируни восхваляет Птоло-
мея, но сам в конце жизни приходит  к  противоположному  выводу:
Солнце стоит на месте, а вращаются вокруг него светила и  Земля,
разумеется!
   Хаким оглядел своих друзей: он весь сиял, он,  казалось,  был
на седьмом небе. Он очень любил, когда что-либо  опровергали,  и
очень не любил, когда твердили нечто заученное,  установившееся.
Если, говаривал он, мы будем твердить одно и то же, кто же пове-
дет нас дальше по дорогам познаний? Так он говаривал...
   -- Наверное, тут могла вкрасться ошибка,  --  продолжал  Омар
Хайям. -- Мало высказать мысль, ее надо подтвердить опытом.  Би-
руни этого не сделал.
   -- Справедливо, -- сказал Васети.
   -- Во всяком случае, это дело будущего. Что я  хочу  сказать?
Мысль не должна застаиваться, успокаиваться --  вот  что!  И  мы
собрались здесь для того, чтобы заявить  об  этом.  Согласны  со
мной?
   Вопрос был обращен ко всем. И ответ не составлял  труда,  ибо
известие, что успокоившийся ум -- мертвый  ум.  Исфизари  тронул
басовую струну, и над лужайкой поплыл ровный, низкий  звук,  по-
добный мужскому голосу.
   -- Это значит "да", -- пропел ученый.
   -- Чаши! -- воскликнул хаким.
   И пять рук с чашами поднялись кверху, чтобы  все  это  видело
небо, чтобы знало оно, что все пьют поровну и без остатка.
   Птицы, сидевшие на деревьях, вспорхнули,  лепестки,  белые  и
розовые, посыпались на землю. И украсили стол драгоценными моне-
тами -- живыми и ароматными.
   Хакима с некоторых пор занимало одно очень важное дело. И  он
сообщил какое... Он раздобыл работы древних греков, а также кни-
ги Абу-л-Хасана Сабита ибн Курры Ал-Харрани и Ибн аль-Хайтама  и
других ученых. Он напомнил своим друзьям слова  Архимеда,  кото-
рые сохранили ученые, а именно: "Всякая стоячая жидкость не дви-
жется, и ее форма -- форма шара". Это утверждение подлежало,  по
мнению Омара Хайяма, особому рассмотрению ввиду  того  интереса,
который вызывает оно в связи с формами небесных светил. Архимед,
продолжал развивать свою мысль хаким, написал книгу  об  устрой-
стве небесной сферы, воспроизводящем круговращение небесных све-
тил...
   -- Об этом писал еще и Прокл, -- заметил Лоукари.
   -- Совершенно верно.
   -- Многие писали, -- добавил Васети.
   -- Возможно, -- согласился хаким.
   -- Мне кажется, -- сказал Васети, -- что можно попытаться оп-
ровергнуть Птоломея, но вряд ли это удастся.
   -- Почему? -- спросил хаким настороженно.
   -- Это был большой ученый. Ничего зря  не  говорил.  Воистину
бог!
   -- И тем не менее... -- Хаким взял куропатку и полюбовался ею.
   Хазини решительно восстал против  обожествления  даже  самого
Аристотеля, даже самого Фирдоуси и Ибн Сины. Это  ничего  общего
не имеет с подлинной наукой...
   -- Из тебя вышел бы неплохой асассин, -- с  улыбкой  прогово-   [А-007]
рил Васети.
   -- А почему бы и нет? -- неожиданно для друзей признался  Ха-
зини.
  Но слова эти восприняли как шутку: в самом деле,  какой  асас-
син из Хазини, вечно погруженного в тайны мироздания ?
   -- Я сейчас закончу свою мысль, -- сказал хаким, не буду  вас
долго мучить. Да и себя тоже... Дело в том, что Архимед попытал-
ся определить расстояние от поверхности Земли до Луны.  Он  ука-
зал количество стадий от Луны до Меркурия, от Меркурия до  Вене-   [С-005]
ры, от Солнца до Марса. И так далее. Словом, этот грек  дерзнул.
И у нас под рукою имеются величины этих расстояний. Я не  думаю,
что они очень уж точные.
   И Омар Хайям и на этот раз блеснул своей отличной памятью. Он
напомнил Архимедовы цифры. Вот они: рас стояние от Земли до лун-
ной орбиты -- стадий 554 мириад и 4130 единиц; от Луны  до  сол-
нечной орбиты - стадий 5026 мириад и 2065 единиц; от нее до  ор-
биты Венеры -- стадий 2027 мириад и 7165 единиц; от нее до орби-
ты Марса -- стадий 4054 мириад и 1108 единиц; от нее  до  орбиты
Юпитера -- стадий 2027 мириад и 5065 единиц; от  нее  до  орбиты
Сатурна -- стадий 4037 мириад и 2065 единиц... Затем хаким  Омар
Хайям перевел все эти греческие меры в количество фарсангов.       [Ф-003]
   Его друзья еле поспевали за ним,  чтобы  записать  числа,  со
многими из которых были знакомы еще со школьной поры, но  почему
то не приходило в голову подвергнуть их проверке или сомнению.
  Высказав предварительные соображения, хаким подошел к  главно-
му предмету разговора:
   -- Господа, я освежил в вашей памяти все давно вам  знакомое.
Не кажется ли вам вполне естественным, если мы  сами  попытаемся
измерить указанные расстояния? Каково ваше мнение?
   И хаким спокойно принялся  за  куропатку,  сказав,  что  весь
превращается в слух. Он сидел ровно, расправив  плечи,  подогнув
под себя ноги. На нем был синего цвета халат из однотонного шел-
ка. И белье проглядывало на груди -- бледно  голубого,  воистину
снежного цвета. Хаким был очень крепок, несмотря на  свои  сорок
пять лет или около того. И о нем можно сказать: мужчина в соку!
   Первым поддержал Хазини. Сотни лет тому назад  измеряли  рас-
стояния до светил. Почему бы не заняться измерением сейчас, ког-
да  имеются  хорошие  приборы,  когда  знаний  больше,   гораздо
больше...
   Тут его перебил Васети:
   -- Вспомни, Хазини, что говорил Ибн Сипа. А говорил  он,  что
нынешние знания суть рассеянные знания древних.
   -- Возможно, в философии, но в астрономии после Архимеда  на-
копилось немало любопытного. Я хочу высказать свое  мнение:  да-
вайте попытаемся все измерить заново.
   Лоукари и Исфизари высказались в том смысле, что следовало бы
прежде обдумать пути и способы, ибо в этом и заключена вся труд-
ность. Надо дерзать со знанием и умеючи. А есть ли и то, и  дру-
гое?.. То есть достаточно ли знаний и умения?..
   -- Об этом я и хотел посоветоваться, -- сказал хаким, с  удо-
вольствием запивая куропатку вином.
   По мнению Лоукари, прежде всего  необходимо  определить,  как
говорили греки, базис. То есть прямую. Причем от точного измере-
ния ее и зависит весь результат работы. А угловые измерения про-
вести при нынешних астролябиях или квадратах не так уж трудно...
   Хаким поддержал его кивком.
   -- Я сейчас представляю себе некую карту  наших  городов,  --
говорил Лоукари. -- Вот, скажем, Исфахан, а на север от него  --
город Савас. Там много ученых. Или взять хотя бы Ормуз  на  юге.
Или Киш, недалеко от Ормуза. Или Шираз. Можно пойти на восток от   [Ш-009]
Исфахана: скажем, до Нишапура или Балха. Можно  взять  и  другие
города: Бухару и Самарканд. Предпочтительнее большие расстояния,
ибо при этом меньше будет ошибок.
   Хаким еще раз кивнул.
   -- А способы измерений? -- спросил Васети.
   -- Обычные.
   -- При помощи караванов?
   -- А каким же еще образом?
   -- Я этого не знаю, -- сказал Васети.
   В эту минуту готов был разгореться жаркий спор, однако  хаким
не допустил до этого. Он весело предложил чашу вина: после  нее,
дескать, все станет ясно...
   -- Ведь вино наш друг? -- вопросил он. -- Не правда ли?
   Ученые дружно согласились с этим.
   -- В таком случае -- за любовь!
   И все опорожнили чаши. Еще бы: кому  не  хочется  любви?  Что
можно иметь против нее? Хазини прочел некие рубаи, не назвав  их
автора. Вот содержание: хотя этот мир и украшают ради  тебя,  но
не полагайся на него, ибо много таких, как ты, приходят  и  ухо-
дят; похищай свою долю счастья, не то похитят ее другие...
   Хаким погрозил пальцем своему другу. Он не любил, когда чита-
ли ему его же стихи. Он краснел при этом, точно уличенный в  ша-
лостях...
   -- Довольно об этом, -- сказал хаким, -- вернемся к  тому,  о
чем говорил уважаемый Лоукари... Верно, нужен базис.  А  измере-
ние его что же?.. -- Омар Хайям задумался. --  Его  надо  прово-
дить обычным способом. Берем караван. Сколько  фарсангов  прохо-
дит он в час? Это можно определить. Сколько часов  провел  он  в
пути? Это тоже можно установить. Таким образом, мы получим  рас-
стояние между двумя крайними точками базиса.
   Лоукари сказал, что все это верно. Но чем  дальше  будут  от-
стоять эти точки друг от друга, тем менее вероятна ошибка,  точ-
нее, тем меньше будет ее числовое значение...
   -- Однако точки следует брать на одном и том же меридиане, --
сказал Васети. -- Это значительно облегчит измерение.
   -- Стало быть, с севера на юг? -- спросил хаким.
   -- Или наоборот, -- ответил Васети.
   -- Это будет видно, -- Хаким казался озабоченным. И  он  ска-
зал: -- Давайте выпьем за наше начинание, Нам придется  испраши-
вать разрешение на расходы у его величества. Что скажете, госпо-
да? Беремся за дело?
   Лоукари поднял чашу.
   То же самое сделал и Васети.
   Их примеру последовали Хазини и Исфизари. А за  Омаром  Хайя-
мом дело не стало: он уже пил из чаши  и  швырнул  ее  в  кусты,
опустошив.
   -- А теперь послушаем чанг! -- воскликнул он. Что может  быть   [Ч-001]
лучше музыки в таком саду?!
   Он нагнулся, опустил ладонь в арык и смочил себе лоб.
   -- Мы чуть не перессорились, -- сказал  он,  улыбаясь,  --  а
жизнь, все-таки, хороша. Что скажешь, господин Исфизари?
   А тот в ответ поднял чанг и ударил по струнам.


                               21
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                     О ДОПОДЛИННО ИЗВЕСТНЫХ
                      РЕЧАХ, ПРОИЗНЕСЕННЫХ
                       В КРЕПОСТИ АЛАМУТ,
                  ЧТО ЗНАЧИТ "ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО"


   Если идти на север, все на север от Исфахана, то в горах мож-
но встретить людей, которые укажут дорогу к крепости Аламут.  Но
тут оговоримся: это не так просто. Сразу возникает много  вопро-
сов: кто ты? Зачем тебе нужна эта крепость? Кого ты ищешь?  Зван
ли туда или сам решил добираться? Суннит ты или  шиит?  Но  ведь
среди шиитов есть и исмаилиты. Ежели исмаилит, то кого  назовешь
из видных лиц, которые могли бы поручиться за тебя?  Словом,  не
так то просто попасть в крепость Аламут, а тем более  поговорить
с известным Хасаном Саббахом. Это главарь наиболее боевитых шии-
тов, называющих себя последователями пророка Исмаила,  клянущих-
ся в верности не только обновленной религии, но и  свободе.  Ха-
сан Саббах так и говорил: "Сунниты опутали нас так, что  челове-
ку невмоготу дышать. Дышат в  свое  полное  удовольствие  только
султан, его визири да их прихлебатели". Эти слова  Хасан  Саббах
обращал к народу, призывал их к борьбе против богатых...
   Неудивительно, что его величество  Малик-шах  называл  Хасана
Саббаха не иначе, как негодяем. А главный визирь -- только  раз-
бойником. Хасан Саббах, в свою очередь, не оставался в долгу. Из
"Орлиного гнезда" он извергал поток проклятий на головы  султана
и его визирей. Особенной ненавистью пылал этот самый Хасан  Саб-
бах к главному визирю -- его превосходительству Низаму ал-Мулку.
   Придворные поэты в своих стихах изображали Хасана Саббаха че-
ловеком клыкастым, низким и уродливым, богохульником и кровопий-
цей. За его голову было обещано много серебра  и  золота.  Хасан
Саббах надежно укрылся в своем Аламуте,  укрепленном  стенами  и
глубокими рвами. И чувствовал себя в безопасности. Между тем как
его люди, часто переодетые дервишами, совершали убийства, имено-
вавшиеся исмаилитами "возмездиями". Асассины  наводили  ужас  на
многих людей, и с ними невольно приходилось считаться,  то  есть
считаться с их грозными и безжалостными действиями.
   Но да будет известно каждому, что Хасан  Саббах  привлекал  к
себе сердца простолюдинов свободолюбивыми призывами. Он говорил:
человек должен быть свободным. Он говорил: ислам не должен угне-
тать человеческую душу, а, напротив, обновлять ее.  Он  говорил:
сунниты присвоили себе слишком много прав, а  их  муфтии  служат
орудием закабаления. И много еще  подобных  слов  говорил  Хасан
Саббах. И семена, которые сеял он, попадали на благодатную почву.
   Разве всего этого не понимал главный визирь? Нет, он  отлично
все знал и пытался найти некие пути, по которым  следует  напра-
вить государственное правление во избежание крушения, во избежа-
ние роста насилия и взаимного истребления. Низам  ал-Мулк  видел
далеко, но понимал, что поворачивать в какую-либо сторону  нала-
женную жизнь государства не так-то просто. Конечно, он все пони-
мал. А если бы не так, разве процветала бы дорогостоящая  обсер-
ватория в Исфахане или багдадская академия? И тем не менее,  как
бы ни был силен главный визирь, над ним простиралась власть  его
величества.
   Хасан Саббах был худощав. Роста выше среднего. Из под  корот-
кой черной бородки проглядывал острый кадык. На загорелом и  об-
ветренном лице -- узкие щелочки глаз, а сами глаза --  неопреде-
ленного водянистого цвета. Говорил он ровным, хрипловатым  голо-
сом. Почти никогда не повышал его, но было что то жуткое, сковы-
вающее в этом голосе. Так мог разговаривать человек, который все
взвесил и все решил. А главное, решился на все.
   Было у него две жены. Но никто не видел в глаза их,  и  никто
не знал, где они живут. Были и дети. Их тоже никто не знал. И  в
этой таинственности было тоже что-то угрожающее.
   Хасан Саббах, как всякий одержимый, имел свои привычки,  если
угодно, были у него свои причуды. Вот одна из них: все  дела  он
решал и вершил ночью, а днем отдыхал под неусыпным надзором пре-
данной ему охраны. И эта его особенность делала вождя  асассинов
человеком особого склада и особой судьбы.
   С высоты "Орлиного гнезда" Хасану Саббаху  казалось,  что  он
видит все. Верные люди приносили ему вести из далекого Самаркан-
да, Бухары, Балха, из жаркого Шираза и ненавистного Исфахана. На
основании этих сообщений Саббах пришел к окончательному выводу о
том, что Малик-шах и его главный визирь несколько поуспокоились,
ослабили бдительность, ибо страна вроде бы  умиротворена,  народ
оправился после многочисленных  и  самых  различных  потрясений,
войны давно нет. Кому же придет в голову поднимать  бунт  против
Малик-шаха, кто пойдет за таким бунтарем?
   На этот, казалось бы, не требующий особого объяснения  вопрос
дал ответ сам Хасан Саббах. В один  прекрасный  день  собрал  он
своих близких сообщников. Шли  они  разными  дорогами  на  север
страны, встречались в горах в условленных местах и  оттуда  нап-
равлялись в крепость. После должной  и  тщательной  проверки  их
проводили в большой зал, устланный коврами.
   Хасан Саббах встречал своих сообщников молча, легким поклоном.
   Когда все собрались и расселись по  местам,  глава  асассинов
сказал так:
   -- Вчера я наблюдал за одной птичкой. Сидела она на  ветке  и
пела. Ветка была невысоко -- рукой достать. Она пела от всей ду-
ши. Не замечая меня. Не обращая на меня никакого  внимания.  Это
продолжалось долго... Сегодня моросит дождь,  тучи  собрались  с
соседних гор и грозят ливнем. А вчера стояла теплая погода. Пах-
ло цветами. Поэтому птичка особенно  усердствовала  --  ей  было
очень и очень хорошо...
   Хасан Саббах умолк, подождал,  пока  всех  обнесут  шербетом,   [Ш-007]
кусками мяса и хлеба. А потом продолжал :
   -- Я долго слушал это пение, и мне оно стало  надоедать.  Все
имеет свои пределы: даже красота может опротиветь. И я  собирал-
ся уже уйти, как пение оборвалось. Я подошел к птичке поближе. И
что же я увидел?
   Он оглядел собрание своих приверженцев  и  сказал  про  себя:
"Это мои люди. На них можно положиться". И остановил  взгляд  на
одном из них, по имени Зейд эбнэ Хашим. Таком молодом, бледном и
худом асассине с горящими глазами. Зейд не притрагивался к  еде,
пил только шербет и думал о чем-то своем. "Не этот ли?"  спросил
себя Хасан Саббах и закончил свою речь следующим образом:
   -- И что же я увидел, подойдя поближе к ветке? Спящую птичку.
Спящую, усталую от своей песни. Да, да, это было так! И тогда  я
сказал и себе, и мысленно обращаясь к вам: "Не так ли спят  сей-
час во дворце исфаханском?" Сказал и, протянув руку,  без  труда
поймал птичку. Она встрепенулась, но уже было поздно.
   Хасан Саббах поднял чашу с шербетом и остудил себя  напитком.
Уже ни на кого не смотрел. И все поняли, что он сказал  то,  что
хотел сказать. И все поняли то, что услышали.
   Салех эбнэ Каги, человек преклонного  возраста,  ремесленник,
наживший горб на бесчисленных медных чеканках, взял первое  сло-
во. Это был исфаханец, жил под боком у Малик-шаха,  и  его  све-
тильники приобретались управителем дворца,  ибо  это  были  све-
тильники тонкой работы.
   -- В твоей притче, -- сказал он, обращаясь к своему вождю, --
большая правда. Птичка задремала от радости, от переполнявшей ее
радости. Тому способствовали погожий день и аромат цветов. И она
уснула, потеряв ощущение грозившей ей опасности. А  она,  несом-
ненно, видела тебя. И наверняка опасалась твоей руки. И  тем  не
менее попалась. -- Салех  эбнэ  Каги  говорил  высоким,  немного
скрипучим голосом, но говорил продуманно. Можно твою притчу пол-
ностью перенести и на людей. Но мы должны понимать разницу,  ко-
торая есть между птичкой и Малик-шахом.
   -- Он негодяй! -- прервал исфаханца хмурый вождь асассинов.
   -- Это дело другое, -- сказал Салех эбнэ Каги, у которого бы-
ла своя голова. -- Негодяй отличается от птички еще больше,  чем
от обыкновенного человека.  Этого  не  следует  забывать,  когда
имеешь дело с Малик-шахом. Птичек множество, а султан один.  Тут
не должно быть промаха.
   -- Вот это верно! --  воскликнул Хасан Саббах.
   Саадет из Балха недолго раздумывал над тем,  какое  высказать
соображение. Намек Хасана Саббаха не допускал двух толкований. А
исфаханец осторожно призывал к осмотрительности. Саадет был  од-
них лет с Салехом эбнэ Каги -- ему тоже  под  пятьдесят.  Однако
характер иной. Исфаханец терпелив и склонен  к  рассуждениям,  а
Саадет больше думает руками или ногами. Караванная дорога, длин-
ная и жаркая, утомила его, но горячность его не уменьшилась. Ду-
ша его пылала, как всегда, и он, как всегда, жаждал действия.
   Довод его был крайне прост: не слишком ли