ом деле?  Легко
сказать "бесконечность", а как изобразить геометрически, нагляд-
но, бесспорно? То есть сделать то, чего не  могли  достичь  даже
греки...
   Лоукари сказал:
   -- Если возможна такая постановка вопроса, то напрашивается и
другая...
   -- Какая? -- Исфизари хотелось поскорее услышать, что  скажет
Лоукари. А тот, как нарочно, медлил. Наконец сформулировал  свою
мысль:
   -- Если мы откажемся рассматривать то, что  именуется  беско-
нечностью, перестанем постигать ее в  той  или  иной  форме,  то
боюсь, что мы тем самым выкажем недоверие к человеческой способ-
ности с годами мыслить глубже, шире и совершенней.
   -- О, что я слышу?! -- воскликнул Хайям. -- Это не слова,  но
мед для моей души...
   Лоукари воодушевился. Он морщил лоб пуще обычного и,  как  бы
пытаясь лучше постичь тот предмет, о котором размышлял,  продол-
жил свое рассуждение следующим образом:
   -- Параллельные линии и их главное свойство  --  основа  всей
евклидовой геометрии. А геометрия эта естественная,  она  вполне
укладывается в наше представление о мире, нас окружающем.  Разве
мы не знаем, что такое плоскость, точка, линия? Наш  глаз,  наши
чувства, весь наш разум согласуют наше представление  о  мире  с
теорией этого великого грека. Если наука  и  мыслимое  состояние
жизни не расходятся в главном, то должны совпадать и  частности.
И наоборот: совпадение частного или частных явлений  предопреде-
ляет, точнее, гармонирует с общим.  Не  знаю,  насколько  точно,
насколько понятно я выражаюсь, однако...
   Хайям перебил его:
   -- А по моему, ты выражаешься достаточно ясно, и  не  к  чему
скромничать сверх меры.
   Исфизари держался несколько иного мнения:
   -- Меня не совсем устраивают отдельные выражения, которые бы-
ли допущены уважаемым Лоукари.
   -- Что же, я слушаю, -- проговорил Лоукари.
   -- Наш уважаемый друг сказал: "Если наука и мыслимое  состоя-
ние жизни..."
   Лоукари перебил:
   -- "Жизни" -- в смысле "мира"...
   -- Пусть будет так... Если они не расходятся в главном... Что
это значит? Во первых, как понимать это самое "мыслимое  состоя-
ние мира"? Как истинное или кажущееся нам?
   -- Как истинное, -- поправился Лоукари.
   -- Очень хорошо! Дальше... Во вторых, не совсем точно  сказа-
но относительно "главного" и "частного". Это  требует  разъясне-
ний, потому что бывают явления в природе, в общем схожие, но  по
сути своей различные. То есть я хочу сказать, что  так  говорить
об "общем" и "частном" не совсем верно.
   Лоукари скрестил на груди руки,  задумался.  Выслушал  своего
коллегу до конца и, сделав приличествующую паузу, сказал,  обра-
щаясь к Омару Хайяму:
   -- Хаким, говорят,  что  истина  не  познается  в  скоропали-
тельной беседе и не до конца продуманном разговоре.  Не  кажется
ли тебе, что нам стоило бы поговорить обо всем этом подробнее  в
другое время?
   Хайям сказал:
   -- Не думаю, чтобы любой ученый спор был  бы  вреден.  Однако
есть свои достоинства в продуманном, заранее подготовленном раз-
говоре. Но учтите: бывает  мысль,  подобная  светлячку,  --  она
блеснет неожиданно. И подобная мысль часто бывает весьма важной.
   Так беседовали ученые в это утро.


                               4
                       ЭТА ГЛАВА ЯВЛЯЕТСЯ
                    ПРОДОЛЖЕНИЕМ ПРЕДЫДУЩЕЙ


   Ученые говорили долго. Это и понятно: когда ум и сердце заня-
ты одним делом, время течет незаметно. Солнце подымается все вы-
ше, а глаза этого не ощущают. жара становится все  более  жесто-
кой, а тело остается равнодушным к повышению температуры. Ибо  и
ум и сердце заняты важным делом. Если оно не по душе или  не  по
сердцу, то и солнце припекает сильнее, и часы отсчитывают  время
очень медленно. Это было известно и в стародавние  времена,  мо-
жет быть, раньше, чем жили Джамшид и Фаридун -- всесильные цари.   [Д-005],[Ф-001]
   Не менее жестоким, чем жара, бывает голод.  Но  если  человек
увлечен, он не замечает даже голода. Более  того:  говорят,  что
великий Ибн Сина мог работать сутками, не помышляя о еде и  даже   [И-002]
воде. Так свидетельствуют люди умные в стародавних книгах, кото-
рые есть и в самаркандских, и багдадских, и исфаханских  книгох-
ранилищах.
   Но зачем ходить за примерами так далеко? Вот  сидят  нестарые
еще люди, умудренные науками, и, позабыв обо всем на свете,  бе-
седуют меж собой. Даже тот, кто не сомкнул глаз всю ночь, наблю-
дая небо, сидит, не ведая усталости, ибо такие люди, как эти, во
главе с хакимом Омаром Хайямом, не теряют даром времени и  мину-
ты их на вес золота.
   Надо сказать, что здесь, на  первом  этаже  обсерватории,  за
толстыми стенами, не так жарко, как  во  дворе  или  на  плоской
круглой крыше. И тем не менее в Исфахане в это время года  --  в
начале лета -- бывает порою так жарко, как только можно  вообра-
зить себе. Ибо Исфахан -- благодатный оазис среди пустыни,  рас-
каленной до красна, и эта пустыня, разумеется, влияет на состоя-
ние воздуха, на температуру его.  Даже  за  толстыми  кирпичными
стенами, даже на сквозняке не так уж прохладно, как  иногда  мо-
жет показаться. Поэтому необходимо воздать  должное  выдержке  и
неимоверному трудолюбию этик ученых.
   У каждого из них в руках галам и стопка прекрасней бумаги.  И   [Г-002]
каждый из них записывает свои мысли на бумаге, белой,  как  хло-
пок, как снег, на Эльбурсском хребте. Потом эти листы попадут  в
руки к тому, кому поручит дело хаким, и ученые записки будут ис-
пользованы для общего труда, для отдельной книги...
   Хаким с воодушевлением говорил  о  колее,  которую  оставляет
царская колесница или простая телега, если ее тянуть беспрестан-
но по гладкой песчаной почве и тянуть по прямой линии.  Не  есть
ли эти линии суть параллельные, ибо колесница или  телега  может
пройти по всей Земле, которая есть шар, наподобие Луны или  Сол-
нца? Евклид называет эти линии параллельными. Если на них  падет
прямая линия и пересечет их, то сумма двух внутренних углов  бу-
дет равна двум прямым углам. А если нет, то линии непременно пе-
ресекутся по одну или другую сторону от прямой,  которая  падает
на две линии...
   -- Это так, -- сказал Исфизари.
   С ним согласились все. А хаким спросил:
   -- Это самоочевидно?
   -- Да, -- ответил Исфизари.
   -- Прошу вас подумать получше, -- попросил хаким.
   Он был очень озабочен. Уже позабылся спор с неистовым меджну-
ном, далеко была Эльпи, и ничто  не  имело  в  настоящую  минуту
столь огромного значения для его земного существования, чем  эти
странные параллельные линии. Они захватили Хайяма, он был погло-
щен ими, и друзья его были поблизости постольку, поскольку и  их
занимали эти странные параллельные линии. Странность этих  линий
прежде всего заключалась в том, что они оказались, по мнению ха-
кима, не там, где им надлежало быть: среди постулатов,  а  не  в
числе теорем. Почему Евклид обозначил явную теорему  как  посту-
лат? Где-то в глубине сознания -- а может быть, как говорил  ве-
ликий Ибн Сина, за сознанием -- Омар Хайям чувствовал,  что  па-
раллельность эту надо еще доказать. И у него было  почти  готово
некое геометрическое доказательство. Оно  пришло  в  голову  еще
там, в Самарканде. Хаким не раз обращался к нему и в  Бухаре,  и
уже, что называется, вплотную подошел здесь, в Исфахане. Но сло-
во "подошел" -- слово неточное. Много лет посвятил  хаким  реше-
нию теоремы, но и сегодня он был так  же  далек  от  ее  доказа-
тельства, как и много лет тому назад. Что-то под сказывало хаки-
му, что вопрос о параллельных линиях необычный и  можно  думать,
что сам Евклид не одну ночь ломал голову над своим постулатом...
Над постулатом ли? О самоочевидном нечего тревожиться.  Оно  су-
ществует и будет существовать и без доказательств. А вот то, что
требует доказательств...
   Известно, что любое здание зиждется на фундаменте.  В  фунда-
мент кладется крепкий камень. Он должен быть  надежен.  А  ежели
здание дрогнет, тогда виноват камень. Камень, положенный в  фун-
дамент.
    Таким камнем Евклидовой книги,  его  учения,  являются  пять
постулатов. Без них нет Евклидова учения. На них стоит оно,  по-
добно незыблемому зданию. И это уже было  на  протяжении  десяти
прошедших веков. Эта его геометрия ничем -- решительно ничем! --
себя не опорочила, ни единая душа  не  сказала,  что  из-за  нее
ошиблись в постройке дворца, канала или в измерении углов  треу-
гольника и в прочих  важных  вещах. Стало  быть,  учение  верно,
геометрия Евклида не вызывает сомнений? Получается так.
   -- Вот ты говорил, -- обратился Омар Хайям к Лоукари, --  что
если общее верно, то справедливо и частное. Евклидова  геометрия
как таковая едва ли вызывает со мнения. Она  давно  проверена  в
повседневных трудах и работах зодчих, ученых и в делах  путешес-
твенников, требующих знаний. Следует ли  из  этого...  --  хаким
посмотрел в глаза своему другу, -- следует ли из этого, что пос-
тулат о параллельных  линиях  не  подлежит  какому-либо  доказа-
тельству, какой либо проверке? Утверждает ли он себя, исходя  из
справедливости этой геометрии в целом?
   Лоукари провел рукою по лбу. Кашлянул. Выпил  воды.  Все  это
так неторопливо, так основательно, что, казалось, он в эту мину-
ту определяет судьбы вселенной на века. Он заметил, что в  науке
нельзя что либо утверждать навечно. Завтра явится некто и  опро-
вергнет тебя. Разве такого не бывало?  Скажем,  один  ученый  по
имени Думани (он жил в Мемфисе и почти забыт даже  учеными)  ут-
верждал, что число небесных светил ограничено одной  тысячей,  а
что все прочие светлые точки -- воображение нашего ума или отра-
жение светил от небесного свода, который подобен зеркалу со мно-
жеством граней. Но вот явился Архимед, позже Птоломей, и они до-
казали, что светил гораздо больше. А  Птоломей  составил  точный
атлас всех видимых светил. Спустя века  выясняется,  что  светил
еще больше, чем это казалось Птоломею. Так же обстоит дело с лю-
бой научной истиной: она требует постоянной проверки и обдумыва-
ния. Но вопрос о пятом постулате Евклида не сдвинулся с  мертвой
точки...
   -- Следует ли из всего этого, сказал хаким, -- что  все,  кто
ломал себе голову, пытаясь найти ключ к его доказательству,  бы-
ли, по меньшей мере, людьми наивными?
   -- Нет, почему же? -- сказал Исфизари. -- Просто это были лю-
бознательные. Вот я знаю одного старика -- живет за рынком -- он
пытается изготовить колесо, которое  будет  вертеть  само  себя.
Притом вечно. Я полагаю, что лучше доказывать недоказуемое,  не-
жели брать нож  в  руки  и  грабить  честных  людей  на  большой
дороге...
   Ученые рассмеялись. Омар Хайям -- непривычно громко,  Исфиза-
ри -- высоким, но тихим смехом, а Васети -- басовито, точно  от-
кашливаясь, Хазини -- неслышно, как и Лоукари.
   -- Недурно сказано, -- проговорил Хайям.
   Васети добавил:
   -- Это хорошая оценка нашей работы... Представьте себе: пяте-
ро здоровых мужчин на дороге из Исфахана в Шираз. Я  знаю  хоро-
шее место для разбойничьих дел...
   -- Это на полпути? За крутым поворотом? -- спросил Лоукари.
   --  Вот именно!
   Место, о котором говорил Васети, было пустынно, однако  имело
выход к некой речке, по которой нетрудно было добраться до само-
го Персидского залива. Речка -- она порою терялась в  песках  --
протекала в глубокой расщелине, удобной для скрытных дневных пе-
реходов...
   -- Если нашу землю принять за огромный шар, сказал Васети, --
а это так и есть на самом деле, то наша колея движущейся  телеги
в виде двойного кольца опояшет весь мир.  Спрашивается,  где  же
бесконечность? -- И он уставился на Хайяма.
   Тот чистосердечно сказал:
   -- Напрасно так глядишь на меня. Если бы я знал все это, дав-
но объявил бы себя пророком. Вся загвоздка в том, что  я  и  сам
ничего не знаю. И не смотрите на меня как на мудреца, у  которо-
го борода трясется от больших знаний. Я всего-навсего ваш  това-
рищ, которому не много больше лет, чем вам.
   -- О нет! -- воскликнул Исфизари. -- Я согласен в  одном:  не
надо кичиться своими знаниями. Но и не надо  чрезмерно  скромни-
чать.
   -- При чем здесь скромность, господин  Исфизари?  -  удивился
хаким. -- Надо смотреть правде в глаза и  соответственно  с  нею
вести речи. Я люблю определенность. Вы это знаете. Истина  тако-
ва: я ничего не знаю! Я повторяю эти слова греческого  философа,
повторяю не стесняясь. Мы должны смело ввести в  обиход  понятие
"бесконечность". Что это? Расстояние  до  Солнца?  До  созвездия
Близнецов? Или в сто раз большее расстояние? Ни то,  ни  другое,
ни третье! Расстояния, о которых мы говорим,  поддаются  измере-
нию фарсангами, а бесконечность -- нет. Если мы этого не поймем,   [Ф-003]
то это значит, что мы ни на шаг не подвинулись вперед после гре-
ков. А ведь прошло десять с лишним веков!
   Слуга принес холодного шербета. Целый кувшин. Разлил  по  ча-   [Ш-007]
шам. Поднес каждому из ученых и молча удалился.
   Хайям пригубил, а  Васети  опустошил  тотчас  же  свою  чашу.
Остальные не дотрагивались...
   -- Я открою вам одну тайну, если меня не выдадите, --  сказал
Хайям. -- Эта моя новая служанка дала понять, что хорошо  разби-
рается в любви. Но я не торопился. К ее удивлению. Поймите меня,
если можете: чудесная женщина двадцати лет ждала меня  в  сосед-
ней комнате. А я проводил время за бумагами. Под утро она  вошла
ко мне, но я, оказывается, не заметил ее...
   -- Что то непохоже на тебя, -- сказал Хазини, до  этого  мол-
чавший. -- Ты сидел за бумагами, а рядом изнывала от любви моло-
дая красотка?
   -- Да, да! -- слишком твердо выговорил Хайям.
   Хазини развел руками: дескать, верить ли? Разве не сам  хаким
распускает слухи о своей вечной приверженности к вину и женщинам?
   Васети спросил:
   -- А все-таки что отвлекло тебя от любви, о хаким?
   -- Что? -- Омар Хайям весело осмотрел своих друзей, потер ру-
ками колени. -- Слово "отвлекло" в данном случае не совсем  под-
ходящее слово. "Увлекло" будет вернее.
   -- Пусть будет по твоему. Что же увлекло?
   -- Целый день я провел над геометрической задачей. Долго бил-
ся. Разумеется, все над теми же параллельными  линиями.  Я  взял
четырехугольник, верхние углы которого предположительно  прямые.
Но это требовалось доказать. Это, так сказать, первое  предполо-
жение, то есть углы прямые. Второе предположение:  углы  острые.
Третье предположение: углы тупые. Я строил  треугольники,  опус-
кая на основания их прямые,  делил  пополам  четырехугольники...
Словом, делал все необходимое для убеди тельного доказательства.
Потом я предположил, что все углы тупые и  все  углы  острые.  Я
мысленно вычертил и эти странные четырехугольники и невольно за-
любовался ими...
   -- Более чем странные четырехугольники, -- сказал Васети кол-
легам.
   -- К чему их приспособить? прищурив глаза, спросил Омар Хайям.
   Ученые молчали, не желая скороспелыми предположениями  давать
неправильное толкование.
   -- Эти фигуры меня забавляли весь день и всю ночь...
   -- Не мудрено, -- заметил Исфизари.
   -- Да, очень любопытные фигуры... -- сказал Лоукари.
   -- Что скажешь еще, господин Лоукари?
   -- Да ничего...
   -- Послушайте, друзья мои, -- продолжал Омар Хайям, --  пред-
ставьте себе, что вы на  вершине  правильно  наметенного  ветром
бархана. Этот бархан, на вершине которого стоите вы,  расходится
во все стороны соответственно правилам, присущим сыпучим  телам.
Не кажется ли вам, что именно на таком бархане может быть  изоб-
ражен такой четырехугольник?
  -- На бархане? -- спросил Лоукари.
  -- Я это к примеру. Вместо песка можно взять зерно. Очень мно-
го зерна, представляете себе? А вы на самом верху.  А  под  вами
четырехугольник. Воображаемый или изображенный  меловой  краской
или каким-либо иным способом. Представляете?
   Первым отозвался Хазини.
   -- Нет, -- сказал он.
   Остальные согласились с ним. Вполне единодушно.
   Омар Хайям огорчился. Он порвал чертеж и сказал:
   -- Пожалуй, вы правы. Забудем об этом дурацком бархане.


                               5
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                   О ВСТРЕЧЕ ХУСЕЙНА С ЭЛЬПИ
                       И О ТОМ, ЧТО ДАЛА
                      ЭТА ВСТРЕЧА МЕДЖНУНУ


   Она сидела по одну сторону от хакима, а Хусейн по другую. Так
пожелала Эльпи. Она не уступила настоятельным требованиям Хусей-
на остаться с ним наедине.
   -- Зачем? -- спросила она.
   -- Мы будем откровеннее, -- объяснил Хусейн.
   -- У меня нет от него секретов, -- сказала Эльпи и  посмотре-
ла в сторону Омара Хайяма.
   А господин Омар Хайям молчал. Он заявил с самого начала,  что
сделает все так, как пожелает Эльпи.
   -- Твоя рабыня? -- гневно спросил Хусейн.
   -- Это женщина, -- ответил Омар Хайям.
   -- Ты же за нее заплатил деньги!
   -- Да. И немало.
   -- Значит, ты так уважаешь женщину, что готов за  платить  за
нее все свои деньги?
   Хусейн скрежетал зубами, точно зверь  пустыни.  Ему  хотелось
уличить этого благочестивого ученого во лжи, в  своекорыстии  и,
если угодно, в обычном мужском скотстве. А  что,  разве  это  не
так?! Пожилой мужчина должен понимать, кто ему пара, и  не  дол-
жен зариться на двадцатилетнюю, у которой к тому же молодой воз-
любленный. Если бы у него была совесть, он не стал  бы  отбивать
Эльпи при помощи денег. Динары -- это еще не  любовь.  Купленная   [Д-010]
благосклонность женщины ничего общего не имеет с  подлинной  лю-
бовью. А что, разве не так? Именно так!
   Господин Хайям слушает Хусейна с таким равнодушием,  что  ка-
жется, все это не касается его. Хаким  присутствует  здесь  ради
безопасности Эльпи -- буйный меджнун способен натворить все, что
угодно, Это во-первых. А во-вторых, так пожелала сама Эльпи: она
настойчиво требовала этого. Ей не хотелось оставаться с глазу на
глаз с Хусейном. Это ни к чему. Что было, то  было,  к  прошлому
нет возврата, Судьба повернулась к ней не  спиною,  а  привлека-
тельным лицом. Новый господин не  заслуживает  того,  чтобы  его
огорчали. Ее мог купить любой мужлан в  образе  богатого  купца.
Великий бог соизволил послать ей этого господина, и Эльпи  нече-
го сетовать на свое положение. Впрочем, уже привычное...
   Господин Хайям не желает разговаривать с этим  Хусейном.  Ему
претит объяснение с соперником. Любовь -- дело двух сердец.  Лю-
бовь -- сугубо личное дело. И при чем  тут  третий?  Нет  ничего
смешнее или трагичнее, чем объяснение двух  мужчин  относительно
предмета их любви. Это унижает достоинство, сближает человека со
зверем. Нет, в любовь двух сердец нечего вмешиваться.
   -- Ты грубо разорвал нашу любовь, -- твердит Хусейн, зло пог-
лядывая на Омара Хайяма.
   А хаким молчит. Словно в рот воды набрал.
   -- Мы любим друг друга... Молчит хаким, молчит и  Эльпи.  Она
   опустила глаза. Ей неприятен  этот  разговор.  Может,  она  в
чем-нибудь и повинна, но в чем? Ее купили по закону, она принад-
лежит по закону хозяину дома. Теперь уже ничем не поправишь это-
го. И надо ли что-нибудь исправлять? Кто она,  в  конце  концов?
Красивая игрушка в руках всевышнего, или судьбы, или богатых лю-
дей?
   Эльпи спрашивает Хусейна:
   -- Скажи мне, что тебе надо?  Эта  красивая  молодая  женщина
   спрашивает так, что вопрос ее не нуждается в ответе. Разве не
ясно по тону ее, по сухо сложенным в короткую фразу словам,  что
все ею уже решено? Притом бесповоротно. Любовь уходит  и  прихо-
дит новая. Все в этом мире переменчиво. И в первую  очередь  лю-
бовь. Что есть любовь? Влечение души  или  плоти?  Скорее  души.
Падшая женщина тоже способна любить. Не всякие  деньги  приносят
любовь или нечто похожее на любовь. Все это  объяснять  Хусейну,
молодому влюбленному, разъяренному меджнуну?  Напрасный  труд!..
Сколько ему лет? Двадцать пять? Разве мало, чтобы понять, что  к
чему?..
   Брови ее, тонкие, как линии на бумаге, подняты  высоко.  Губы
ее, пухлые, алые, созданные для сладких поцелуев, капризно наду-
ты. Ресницы ее,