ее заботы. А если тебе хочется  жениться,  ми-
гом тебя оженим. Есть тут у меня на примете соседская дочь.  Все
при ней! А зад ее может свести с ума хоть кого.
   Хусейн состроил гримасу:
   -- Как же она его отрастила?
   -- Сам вырос, -- всерьез ответствовал Али эбнэ Хасан. --  Зо-
вут ее Рохие. Шиитка, преданная своей  вере.  Вся  семья  такая.
Спроси Зейналабедина.
   Ассенизатор начал божиться, дескать, это не девушка, а сплош-
ная сладость. Достойная девица  достойной  семьи.  А  под  конец
спросил Хусейна:
   -- А кто она, твоя красавица?
   -- Моя? -- Хусейн вытаращил глаза. -- Ты  хочешь  знать,  кто
она?
   -- Да,
   -- Падшая женщина.
   -- Падшая? -- разинул рот от удивления Зейналабедин.
   Хозяин не выдержал:
   -- Скажи лучше -- шлюха.
   -- Скажу, --  со злорадством проговорил Хусейн.
   Бакр встал, подошел на цыпочках к Хусейну и приложил  ладонь
к его лбу. Подержал немного и заключил: У него жар.
   Хусейн покачал головой, оттолкнул Бакра.
   -- Я заявляю вам, -- сказал он, -- я убью его!
   -- Аллах всемогущий! -- взмолился Али эбнэ Хасан. -- Что слы-     [А-017]
шат мои уши?! Да ты попросту спятил! Слышишь, Хусейн? Ты сошел с
ума!
   Меджнун -- на то он и меджнун! -- ничего не  слышал  уже.  Он
что-то шептал горячими губами, и глаза его тоже горели от некое-
го внутреннего жара.
   -- Это пройдет, -- сказал Бакр и уселся на свое место.
   Мужчины продолжали есть и запивать еду вином и холодной водой.


                               11
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                   О ТОМ, КАК ОДНА СВЯЩЕННАЯ
                         ОСОБА ПОСЕТИЛА
                          ОБСЕРВАТОРИЮ


   Великий муфтий, любезный сердцу его  величества  имам  Хусейн   [М-013],[И-004]
аль-Кутейба, муж многоопытный и хитроумный,  посетил  обсервато-
рию. Он осуществил свое давнее желание увидеть собственными гла-
зами то, что расхваливали ученые при дворе, и услышать нечто  из
уст самого хакима Омара Хайяма. Если рожденный от матери  посвя-
щает свой труд изучению беспредельно великих дел и творений  ал-
лаха всемилостивого и милосердного, то вполне  естественно,  что
великий муфтий желает узнать об этом ученом  как  можно  больше.
Поскольку его величество внимает ухом своим словам господина Ха-
йяма, было бы странно и не совсем понятие, если бы великий  муф-
тий пренебрег возможностью поближе познакомиться с кладезем  не-
бесной науки, якобы  находящимся  совсем  неподалеку,  за  рекой
Заендерунд, в пределах обсерватории. Вещи следует видеть такими,
какие они есть. Можно отвергать богохульные  рубаи,  приписывае-
мые Хайяму, но нельзя не согласиться с его утверждениями о  бес-
конечной красоте и исключительном величии творения рук аллаха,     [А-017]
   Великий служитель и послушатель всевышнего Хусейн  аль-Кутей-
ба был умнее, чем полагали некоторые, и простоватость  его  была
лишь напускною. Он хорошо различал, где верблюд и  где  игольное
ушко, и разницу между ними понимал лучше, чем кто бы то ни  было
во дворце.
   Это был человек высокий и худой. Но нельзя было сказать,  что
высох он, изучая священную книгу, что в молитвах  и  воздержании
проходит вся его жизнь. От рождения был он близорук, и  выпуклый
горный хрусталь, что чище стекла, помогал  ему  лучше  различать
предметы, несколько удаленные от глаз. Однако злые языки погова-
ривали, что хрусталь этот скорее способствовал  обдумыванию  не-
ких замысловатых ответов в необходимых случаях,  нежели  улучшал
зрение, ибо хорошо, когда в руке держишь предмет, отчасти  заме-
няющий четки, эти чересчур мужицкие побрякушки, --  можно  затя-
нуть время, например протирая хрусталь платком, а  тем  временем
подобрать нужные слова, И этот хрусталь не раз  сослужил  полез-
ную службу своему обладателю. .
   Одеяние носил муфтий зеленого цвета  --  из  самой  нежной  и
прочной хорасанской ткани. А тюрбан на голове  его,  аккуратный,   [Х-012]
небольшой, был белее снега на самых высоких горах в самый  яркий
солнечный день.
   Поговаривали, что у муфтия три глаза: один на затылке, в  до-
бавление к двум, находящимся под бровями. Этим самым недруги его
хотели подчеркнуть чрезвычайную осмотрительность священного слу-
жителя. Впрочем, трудно было обойтись без третьего  глаза  тому,
кто долго и стойко удерживался близ трона его величества  Малик-
шаха.  Или  близ  левого  плеча  его  превосходительства  Низама
ал-Мулка. Только один аллах ведает со всей достоверностью и  яс-   [А-017]
ностью, сколь неверны жизненные тропы, невидимые простым  глазом
и переплетающиеся между собою в покоях дворца. Ни  одно  светило
не поможет на этом пути, если нет еще более верного  проводника,
каким был, есть и пребудет во веки веков аллах вездесущий и  ми-   [А-017]
лосердный. В этом великий муфтий был совершенно уверен...
   Он переступил порог обсерватории с двойственным  чувством.  С
одной стороны, он не мог позволить себе  поддаться  искушению  и
открыто выказать свое презрительное отношение к  обсерватории  и
ее ученым. Это было бы не совсем благоразумно. С другой стороны,
не следовало проявлять излишнего интереса ко всей этой  болтовне
о бесконечном мире, за которым едва угадывается образ аллаха ми-   [А-017]
лостивого, милосердного и  вседержавного.  Здесь  следовало  из-
брать ту золотую середину, о которой всегда мечтали  многомудрые
люди древности. Великий муфтий был достаточно стар -- ему недав-
но минуло семьдесят -- для того, чтобы повести беседу  так,  как
полагается человеку его возраста и сана. Он был закален  в  хит-
роумных и многотрудных беседах с ортодоксами из Багдада и  не  в
меру строптивыми шиитами из Хорасана. Две  поросли  одной  ветви   [Х-012]
давали много пищи для размышлений. Но мало этого: беседы эти во-
лей неволей оттачивали ум, настораживали сердце и укрепляли дух.
Триединство ума, сердца и духа как такового приоткрывало завесу,
которая на всем -- от колыбели до небесной сферы.  То  есть  оно
спасало от заблуждений в этом мире и -- дай  аллах!  --  в  том,   [А-017]
другом.
   Этот сухой и вечно настороженный человек  знал  цену  себе  и
каждому из тех, кто жил во дворце или вертелся вокруг него.  При
этом он умел молчать. В самый горячий час, когда великие  страс-
ти бушевали в груди его, он говорил только сотую часть из  того,
что хранил в себе. Таков закон, суровый и неотвратимый, --  если
хочешь устоять на ногах в этом подлунном мире, а точнее, в прек-
расном и величественном дворце его величества.
   И здесь, на виду обсерватории, великий муфтий  оставался  ве-
рен самому главному правилу: в Исфахане веют незримые  ветры,  и
они разносят слово, сказанное даже невзначай. И горе  тому,  кто
позабыл об этом под воздействием горячности своей или  невоздер-
жанности в разгаре пира. Каждое слово припечатывается, словно  к
бумажке, и бумажка та летит в  некие  покои  султана,  где  тща-
тельно изучается дабиром или его  помощниками,  взвешивается  на   [Д-001]
весах справедливости, и тогда сказавший слово получает свое.
   Какие мысли приходят в голову, когда глядишь  на  дворец  его
величества, на камни его и дерево его, полированное, как стекло?
Мысли о величин государства? Да, разумеется. О мощи  его  и  не-
вообразимой обширности? Да, разумеется. Что стоит оно от века  и
будет стоять во веки веков нерушимо? Да, разумеется. А еще что?
   Когда глядишь на окна, каждое из которых стоит одного богато-
го дома, когда любуешься колоннами, каждая из которых есть  кра-
сота и неистощимое богатство, заложенное в мраморе, когда  золо-
ченая кровля слепит глаза и сама по себе есть слава его хозяина,
когда гремят трубы дворцовые, возвещая о приезде его  величества
или отъезде, разве мысль о единстве и сплоченности в  этих  сте-
нах не есть ли главенствующая мысль? Если не эта, то какая же?
   Все это так и есть, когда глядишь со стороны. А когда сам на-
ходишься внутри этих стен? Что же ты видишь тогда?
   Великий муфтий смотрел на мир из этих стен, из покоев дворца,
ибо был надимом его величества.  Он  слышал  от  его  величества   [Н-001]
больше других и часто взирал на окружающее глазами его  величес-
тва. И что же он видел и что понимал?
  Все сложно, противоречиво и порою непонятно в этом дворце. Ибо
так же сложно, противоречиво и порою неясно вовне его,  на  бес-
крайних просторах государства от Средиземного моря до Ганга,  от
Глевешелана до океана на юге. Возьмем главное, что есть на  этом
свете, главное, на чем зиждется основа основ этого  государства,
-- величайшую из религий -- ислам. Как это ни горько, но  прихо-
дится согласиться с теми, которые утверждают, что он раскололся,
словно орех. Разве сунниты и шииты не  есть  единоутробные  дети
матери-ислама? Да, разумеется. Великий муфтий  точно  определяет
время зарождения ислама, границы его роста и -- увы! -- раскола.
Великий муфтий не верит в магию слова. Раскол  содержит  в  себе
семена катастрофы. Но катастрофа не от самого слова как  таково-
го, а от самого факта. Зачем ходить далеко?  Разве  с  просторов
северного прибрежья не докатывается до  стен  Исфахана  возмути-
тельная и воинствующая ересь шиитов, которые тоже расколоты, по-
добно ореху, на многие части?
   Да и так ли монолитно само население дворца,  как  это  может
показаться непосвященному со стороны? Главный  визирь  Низам  ал
Мулк крепко держит бразды правления государства в  руках  своих.
Он предан исламу, он правоверен до мозга костей и ненавидит вся-
ческую ересь. И он говорит: "Ересь в исламе есть начало ереси  в
государстве, которая подтачивает стены дворцовые..." Он  говорит
так, ибо он мудр, и он живет в вере своей, подобно  шелковичному
червю в коконе. Но червь этот воистину велик умом и духом, и жи-
лище его прекрасно и величественно, ибо оно есть постамент неру-
шимой веры его...
   Великий муфтий, когда перед ним открыли  двери  обсерватории,
оглянулся, чтобы посмотреть на мир, который за спиною будто про-
щался с ним. Ему казалось, что входит он в иной мир, и  хотелось
ему убедиться, что позади него земля и солнце,  созданные  алла-
хом от века, и пребывают они в замыслах создателя в своей перво-
бытной чистоте. Поэтому невольно обострялась  мысль  о  скверне,
которая здесь, за порогом, за этими дверьми. Но  не  знать,  что
делается здесь, не увидеть все собственными глазами было бы тру-
состью, которая не дозволяется истинной верой.
   Здесь, на пороге обсерватории, невольно спрашиваешь себя:  "А
что есть это странное кирпичное здание, в чем сила его и как со-
поставить его с великой мечетью и великим дворцом  его  величес-
тва? Что общего меж ними и в  чем  разница,  которая  непременно
должна быть, ибо каждая вещь имеет свою природу и свое  назначе-
ние?"
   Великий дом аллаха не нуждается ни в каких объяснениях,  сущ-   [А-017]
ность его светла и ясна. Пока живет душа человека, пока  обитает
она в потустороннем мире, будет жить и здравствовать великий дом
аллаха. Ибо в нем сила и красота человека от  сотворения  Адама,   [А-017]
от скрижалей Моисеевых и великого воинства Мухаммеда.
   А дворец?.. Разве не есть  он  средоточие  не  только  высшей
власти, но и высшего лицемерия? Разве визири преданы  его  вели-
честву так, как они громогласно говорят об этом,  как  изъявляют
свою верноподданность и покорность? И нет ли среди  них  носите-
лей ереси и духа непокорности, который дует с туранских  степей?   [Т-006]
Если в народе через каждое сердце, бьющееся в нем, проходит тре-
щина, то почему бы этой трещине не быть и во дворце? Разве  дво-
рец так уж прочно отгорожен от всего того, что происходит за его
стенами? Нет ли тут связующих нитей? Есть, есть!  --  утверждает
великий муфтий. И не могут не быть! Хотя  и  сказано  в  великой
Книге: "Он избрал вас и не устроил для вас в религии никакой тя-
готы..." Хотя и сказано в Книге: "Держитесь за  аллаха!  Он  ваш
покровитель. И прекрасен  покровитель,  и  прекрасен  помощник!"
Неужели же жизнь сильнее Книги?
   Великий муфтий при этой мысли испуганно озирается, ибо в  нем
добрый испуг, испуг доброго мусульманина, который в чем  то  хи-
тер, но в чем-то истинный мусульманин -- послушатель воли  алла-
ха. Однако у него есть голова,  и  он  обязан  смотреть  глазами
своими и думать своим умом. А иначе беда!..
   Взглянув на круглое кирпичное здание, великий муфтий  говорит
себе: "Да, трещина проходит через многие сердца и во дворце. Это
истина непреложная. Что это так -- немало тому  доказательств...
Вот хотя бы недавний разговор с главным визирем..."
   Его превосходительство спросил:
   "Так ли чисто стадо, как это кажется?"
   Говоря "стадо", он имел в виду стадо аллаха,  которому  несть
числа и которое под дланью его величества,
   "Стадо едино, -- уклончиво ответил великий муфтий. -- А  ина-
че  оно  называлось  бы  другим  именем.  Само  имя  его  свиде-
тельствует о единстве его".
   Его превосходительство Низам ал-Мулк видит  дальше  и  слышит
громче, чем это может показаться наивному.
   "Нет силы сильнее аллаха, нет длани сильнее его длани,  а  мы
-- пыль на его стопах. -- Так сказал  главный  визирь.  Был  час
дневного отдыха, и он пил вместе с великим муфтием холодную  во-
ду. -- И стадо свое бережет аллах. Это есть истина  истин...  Но   [А-017]
так ли едино это стадо и не нужен ли за ним глаз да глаз?"
   Великий муфтий не стал кривить душой. Он знал чистоту  помыс-
лов главного визиря, жизнь которого была в угоду аллаха. И  ска-   [А-017]
зал великий муфтий одно небольшое слово:
   "Нужен".
Главный визирь отставил чашу с водою и спросил:
   "Значит, стадо не едино?"
   "Я этого не говорил..."
   "Тогда зачем глаз?"
   "О, твое превосходительство, разве это  помешает?  Сказано  в
Книге: "А если они с тобой препираются, то скажи:  "Аллах  лучше   [А-017]
знает то, что вы делаете!" Из этих слов ты можешь заключить, что
даже сам аллах допускал препирательства в стаде своем".            [А-017]
   Низам ал-Мулк погладил бороду в глубокой задумчивости и  про-
говорил, как бы находясь наедине с самим собою:
   "Не туда идет стадо, и бич пастуха заметно ослабел..."
   "Это не так",   возразил муфтий.
   На что визирь ответил:
   "Истинно так! Я предвижу многие сложности. И  меня  беспокоят
молодые люди, в головах которых ветер. Им  нет  дела  до  святых
слов и святой Книги, они преисполнены жажды  власти,  и  дело  у
них, к сожалению, идет вслед за словами".
   "Что ты говоришь?!" воскликнул вдруг перепугавшийся муфтий.
   "То, что слышал. И я говорю это обдуманно и только для  тебя.
Его величество скоро все узнает. Он уже кое о чем осведомлен. Мы
укажем ему на болезнь, подскажем, какое существует от нее лекар-
ство. И тогда дело за ним".
   Главный визирь был спокоен, но  в  словах  его  чувствовалась
тревога. Он продолжал, ибо хотелось ему, как видно, поделиться с
кем-нибудь из верных людей:
   "Исмаилиты подымают голову. Под фальшивым  словом  о  свободе
они готовят ниспровержение религии и власти.  Есть  меж  ними  и
вовсе горячие головы. Эти люди отпетые и жаждущие крови, наподо-
бие шакалов. Их пока мало, однако они опасны именно своим  малым
количеством. Эта малая часть может увлечь за собою большую часть
народа. Наиболее действенную силу народа. И тогда положение  мо-
жет создаться отчаянное. Недавно я повелел отрезать язык  и  уши
одному такому молодцу. Он гниет в темнице. Но жестами руки и те-
лодвижением своим он грозит всем нам и попирает имя аллаха".       [А-017]
   Так сказал главный визирь, и слова его до сих пор грозно зву-
чат в ушах великого муфтия. И он недоверчиво взирал на  кирпичи,
которые были сложены полукругом, переходящим в  полный  круг.  И
муфтий подумал о связи между словами визиря, миром,  который  за
спиною, и этим кирпичным зданием, где тоже мысли... Но какие это
мысли? И почему вдруг сейчас, у дверей, пришло  странное  озаре-
ние: а нет ли взаимосвязи между всеми этими домами  --  дворцом,
мечетью, обсерваторией -- и теми самыми горячими головами, кото-
рые грозятся ниспровергнуть все сущее? А если  есть,  то  какова
эта взаимосвязь? Должны ли все эти силы взаимодействовать гармо-
нично на благо державы или противоборствовать меж собою для  то-
го, чтобы повергнуть в прах великое здание государства, освящен-
ное именем аллаха?..                                                [А-017]
   Великий муфтий не мог ответить на это точно и безошибочно.  В
эту самую минуту навстречу ему направлялся Омар Хайям со  своими
друзьями. Они шли гурьбой, неторопливо, но и не медленно. Цели с
достоинством и радушием, ибо так положено доброму хозяину.
   Хаким чему-то радовался. Это сразу подметил великий муфтий.
   -- Твой приход -- великий подарок, -- сказал Омар  Хайям.  Он
почтительно склонил голову.
   Великому муфтию почудилось, что полуоткрытые глаза хакима ис-
точают чуть приметное лукавство. Знатный гость не сразу перешаг-
нул через порог.
   -- Спасибо, -- сказал он. -- Я надеюсь, что  услышу  от  тебя
нечто такое, что усугубит мои познания о природе вещей, в чем я,
сказать по правде, не особенно силен.
   Хаким кивнул. И широким жестом пригласил в помещение. В круг-
лое. Странное на вид.


                               12
                       ЭТА ГЛАВА ЯВЛЯЕТСЯ
                    ПРОДОЛЖЕНИЕМ ПРЕДЫДУЩЕЙ


   Знатного гостя Омар Хайям провел на самый верх -- на  плоскую
и круглую кровлю обсерватории. Муфтий и сопровождавшие его лица,
о которых трудно сказать что-либо определенное, кроме того,  что
они все время молчали, прошлись  по  кругу,  несмело  посмотрели
вниз.
   -- Высоко, -- заметил муфтий и  отошел  подальше  от  границы
круга. Он обратил сугубое внимание на  изразцовый  пол,  который
гладок и на котором выложены радиальные линии, хорды  и  концен-
трические круги. А по краю круга пол градуирован при помощи  из-
разцовых плит раз ной окраски: градусы  красного  цвета,  минуты
желтого. А весь круг смолисто черный, такой блестящий и прочный.
"Дорогая штука", подумал муфтий.
   Омар Хайям давал пояснения. А друзья его -- Исфизари, Васети,
Хазини и Лоукари -- вставляли словечки, когда Хайям устремлял  в
их сторону вопросительный взгляд.
   -- Этот круг, называемый  азимутальным,  разделен  на  триста
шестьдесят градусов, -- говорил хаким. Градусы и минуты  отмече-
ны соответственно.
   -- А секунды? -- спросил муфтий.
   -- Они помечены особой краской, и, чтобы разглядеть их,  надо
подойти к самому краю... А от твоих ног к большой окружности ле-
жит радиус, выполненный из благородного  сплава.  Это  подвижной
радиус, и по нему легко отсчитать число градусов, минут и секунд.
   -- Значит, радиус, -- проговорил муфтий.
   -- По нему ориентирована горизонтальная ось вот этой астроля-
бии...
   Омар Хайям подвел высокого гостя к центру круга, где на  спе-
циально устроенной металлической перекладине на  бронзовой  цепи
была подвешена тонкой работы латунная астролябия.
   -- Это немножко трудно, но мы можем определить  любой  нужный
нам угол в горизонтальной плоскости небесной сферы, --  объяснял
хаким. -- Причем надо учесть, что мы сию минуту стоим  на  исфа-
ханском меридиане и смотрим точно на юг. А за спиною у нас  точ-
но север. Меридиан этот выложен голубыми плитами.
   -- Вижу, вижу, -- сказал муфтий, выказывая внешнюю  заинтере-
сованность всеми этими меридианами, горизонталями и  астролябия-
ми. Говоря по правде, все это было не очень понятно, но любопыт-
но. Однако главное было впереди: к чему все это,  что  даст  все
это в итоге? До поры до времени муфтий скрывал нетерпение, но  и
слушать все эти ученые речи было ему довольно таки тягостно.
   Сама по себе астролябия оказалась незаурядной  вещью.  Навер-
ное, тот, кто смастерил ее, был большой мастак.  Разумеется,  не
так то просто подобрать металл. Но еще труднее выковать из  него
этот вертикальный диск, отшлифовать его, нанести градусы и мину-
ты, приделать алидаду, которая должна ходить по  кругу,  изобра-
жая из себя овеществленный