тельно?! Разве не прекрасно?
   Васети полагает, что если ставить вопрос так, и  только  так,
то это скорее приведет к грубым заключениям и даже  чревоугодию.
А духовное? Как сочетать духовное с низменным, поэзию и музыку с
овсяной лепешкой и глотком воды? Не приведет ли это к чисто  жи-
вотному интересу в жизни, к ее обыденным и недальновидным  жела-
ниям? Скажем, эти рыбаки...
   -- Эй, уважаемый! -- крикнул  Васети  рыбаку,  который  сидел
ближе прочих к ним, удя рыбу и не спуская глаз с поверхности во-
ды.
   Тот повернул к Васети рябое костистое лицо, прошамкал :
   -- Шлушаю тебя, гошподин.
   -- Ты не мог бы назвать свое самое большое желание?
   -- Шамое, шамое? -- спросил рыбак.
   -- Да. Именно.
   -- Поймать хотя бы пяток рыбок.
   -- А еще?
   -- Еше штолько же жавтра.
   Рыбак снова уставился на воду.
   -- Слышал? -- обратился Васети к Хайяму. -- Философия  сиюми-
нутной жизни в чистом виде, не угодно ли?
   Хайям возразил:
   -- Нет, не угодно! Это не философия. Это верх желания  голод-
ного и бедного человека.
   -- Сделай поправку, Омар: большинства людей.
   Омар Хайям сказал, что, если даже рыба  предел  желаний,  это
лучше, чем блаженство рая где-то в отдаленном и  очень  туманном
будущем.
   Васети рассмеялся.
   -- Это хорошо известно, Омар: ты в кредит не веришь.
   -- Да, не верю.  Предпочитаю  наличными  и  немедленно,  пока
бьется мое сердце.
   -- Это знаем по твоим стихам.
   -- И ничего вы не знаете! -- проворчал Хайям. Он крепко  уда-
рил хворостинкой по воде. И повторил: Не знаете!
   -- Согласен! -- И, смеясь, Васети продолжил: -- Мы  много  не
знаем из того, что ты иногда сочиняешь и куда-то прячешь.
   Хайям казался рассерженным.
   -- И ничего я не прячу! Я просто кидаю их куда  попало.  Чаще
всего приобщаю к мусору.
   Васети перестал смеяться. Положил руку на колено Хайяму. Ска-
зал:
   -- Мы друзья, Омар?
   Тот кивнул.
   -- Мы давно работаем рядом?
   -- Скоро двадцать лет.
   -- Я до сих пор не уразумел одного...
   -- Только одного? -- улыбнулся Хайям.
   -- Ты не смейся. Только одного...
   -- Люди иногда всю жизнь живут бок о бок и умирают, так и  не
поняв друг друга.
    -- Омар, ответь мне на вопрос: почему ты  делаешь  вид,  что
стихи не твое дело, что стихи вовсе тебя не касаются ?
   Хайям медленно поднял правую руку.
   -- Это неправда. Я люблю Фирдоуси и некоторые стихи Ибн Сины.
   -- Я не о том, Омар. Я имею в виду твои стихи, Именно твои, а
не чьи либо другие.
   Хайям бросил хворостину в воду, подпер голову руками.
   Васети сказал:
   -- Мы, твои друзья, часто подбираем твои стихи. Прямо с пола.
И храним у себя...
   -- ...и отдаете переписчикам? -  перебил Хайям.
   -- Только не я. Может быть, ты стесняешься  занятия  стихами?
Если это так, я никогда не напомню о них,
   Омар Хайям погладил бороду, потер лоб обеими руками, точно  у
него болела голова. И сказал:
   -- Это неправда: никто не должен  стесняться  стихов,  в  том
числе и я, если они настоящие. Вот мое мнение о поэзии: она  са-
ма жизнь! И тот, кто говорит: я позабавлюсь стихами, а потом об-
ращусь к настоящему делу, -- тот  глубоко  ошибается.  Тот,  кто
слагает хорошие стихи, тот живет полной жизнью. Поезжай  в  Гар-
м-Сир до самого моря, сходи в Лур до самого южного залива, поез-
жай в Казвин или в противоположную сторону -- в  Хорасан,  и  на   [Х-012]
всем нескончаемом пути ты встретишь людей, которые поют песни  и
читают стихи. Ибо они хотят жить. Они  не  говорят,  что  Бируни
сказал то-то и то-то, они не говорят, что Архимед сделал то-то и
то-то, Они читают Фирдоуси и плачут вместе  с  ним,  и  радуются
вместе с ним. Когда достопочтенный Санаи пишет стихи,  он  живет
большой и нужной жизнью. Он при этом и шах, и султан, и хакан, и   [Х-002]
раджа. Я хочу сказать, что он царь царей всех народов  и  стран.
Госпожа Поэзия слишком добра и слишком сурова. Лик ее и  мил,  и
уродлив. Это смотря по тому, к кому с каким сердцем  и  с  какой
душой поворотится она. Госпожа Поэзия к тому же  учительница  --
требовательная и скупая на похвалы. И когда меня кое-кто по  не-
домыслию называет поэтом, я внутренне трясусь от страха и стыда!
Говорю это тебе без ложной скромности: я  всего-навсего  прилеж-
ный ученый, идущий по стопам великих. А по должности  --  астро-
лог его величества. Вот откуда этот страх, о котором говорю тебе.
   Васети слушал со вниманием и сочувствием. Все, что бы ни  де-
лал или ни говорил Омар эбнэ Ибрахим, он делал и говорил серьез-
но, обдуманно, убежденно. И вместе того чтобы затевать  спор  со
своим другом, Васети прочитал рубаи. Он читал стоя,  торжествен-
но, правда, не совсем умело.
   Рябой рыбак прислушался к Васети. И он крикнул молодому рыба-
ку, сидевшему на берегу, чуть поодаль:
   -- Баба! Поди-ка сюда, здесь идет соревнование поэтов,
   Тот, которого звали Баба', живо откликнулся, позвал  еще  ко-
го-то.
   Васети продолжал читать рубаи, и даже лучше,  чем  наедине  с
Хайямом.
   Хаким поднял голову и увидел светящиеся глаза,  воистину  ту-
рецкие красивейшие глаза бедных, тщедушных на вид людей. Они бы-
ли рады. Они благодарно взирали на Васети, подбодряли его.
   А когда Васети передохнул, один молодой  рыбак  принялся  чи-
тать сам -- бейты и рубаи, газели и касыды,  Читал  нараспев,  с   [Б-010],[Г-001],[К-006]
удовольствием, самозабвенно. И на конец устал. Тогда  слово  пе-
рехватил пожилой человек, седобородый и скуластый. Он читал  вы-
разительно, обращаясь ко всем поочередно. Читал про любовь и ро-
зы, про вино и женщин, про битвы и разлуку...
   -- А теперь ты, уважаемый господин, -- попросил он Васети.
   Меймуни Васети провозгласил стихами тост за любовь.  А  потом
он показал, иллюстрируя рубаи, как меджнун разбил чашу о камень.
Это очень понравилось рыбакам.
   -- Нашстояший мушшина! -- сказал рябой.
   -- Повтори-ка снова, уважаемый  господин,  --  попросили  его
друзья,
   Васети повторил. Потом прочел про жизнь и про смерть,  и  про
то, что поэт не верит в рай, а желает рая здесь,  на  земле,  на
зеленой лужайке вместе с сереброгрудой...
   Это привело рыбаков в восторг. Они  просили,  требовали  еще,
умоляли еще!..
   Васети, кажется, исчерпал рубаи. Он указал на Хайяма :
   -- Просите его.
   Омар Хайям глухо, негромко полупропел рубаи о неверности кра-
савиц. Однако меджнуна из рубаи успокаивало одно: он  сам  неве-
рен красавицам... Потом прочитал несколько  рубаи  о  гончаре  и
жестоком боге, который разбивает свои творения,  подобно  непри-
годным кувшинам. А потом еще о тайнах мироздания, которые  отга-
дывай -- не отгадаешь. И еще о том, что не верит в кредит и тре-
бует от бога наличными здесь, на земле. И наконец, о том, что не
желает славы, что она  для  истинного  меджнуна,  влюбленного  в
жизнь и красавиц, подобна барабанному бою над ухом..,
   -- Все! -- сказал он и резко поднялся с места.
   На него восхищенно смотрели рыбаки, и  потрескавшиеся  рыбац-
кие губы шептали слова благодарности.
   -- Кто ты? спросил его рябой.
   -- Случайный гость, --  ответил  Омар  Хайям.  И,  не  говоря
больше ни слова, заспешил назад, к мосту.
   А за ним Васети.


                               14
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                     О ТОМ, КАК ОМАР ХАЙЯМ
                    ПОБЫВАЛ ВО ДВОРЦЕ В ЧАС
                     ДОСУГА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА


   Его величество хлопнул в ладоши. Довольно громко. Чтобы услы-
шали его музыканты. Барабан и рубаб мигом умолкли. А ней продол-   [Р-007],[Н-002]
жал звучать еще некоторое время. И тоже умолк. Танцовщицы засты-
ли.
   Малик-шах дал понять, что хочет говорить. Он откинулся на ни-
зеньком кресле и обратился к главному визирю, который  сидел  от
него по правую руку.
   -- Я задам один вопрос уважаемому хакиму...
   Его превосходительство Низам ал-Мулк подал знак  стольничему,
и тот повелел удалиться танцовщицам в соседнюю комнату. А  музы-
канты остались на своих местах.
   В зале было светло: горели все светильники -- такие  высокие,
медные, начищенные мелом и особым горным песком, который  мельче
мела, если его растереть в порошок.
   Омар эбнэ Ибрахим, казалось, не обратил внимания  на  музыку,
которая умолкла, и на исчезнувших танцовщиц. По видимому, он ду-
мал о чем-то своем. А иначе как мог он вдруг оглохнуть  или  ос-
лепнуть? Он держал в руке прекрасный фиал, украшенный бирюзой, и   [Ф-006]
все время смотрел куда то вдаль: не на танцовщиц, которые  гибче
лозы, не на музыкантов, чье искусство не знает себе  равного  от
Хорасана до области Багдада. А в даль. Беспредельную.              [Х-012]
   Когда его величество изволил сказать: "Я задам один  вопрос",
-- Омара точно разбудили от сна. Он  обратил  к  его  величеству
свое лицо и слегка наклонился вперед, показывая тем  самым,  что
он весь слух, весь внимание.
   Главный визирь, сидевший по правую  руку,  тоже  склонился  в
сторону его величества. И он услышал то, что услышал...
   -- Нельзя ли было бы узнать, --  сказал  его  величество,  не
спуская глаз с ученого, -- о чем думает в  эти  минуты  господин
Омар Хайям? Я понимаю моего главного визиря, который  равнодушен
и к музыке, и к танцам, ибо он слишком правоверен. Ну а что  ка-
сается уважаемого хакима, тут я немножко озадачен...
   Ученый и рта не успел открыть, как его властно остановил сул-
тан.
   -- Не торопись с ответом, -- сказал он. --  Я  знаю,  что  ты
сейчас далеко отсюда в своих мыслях, Я вижу то, что вижу.  Я  не
сидел бы на этом троне, если бы не разбирался  в  вещах  сравни-
тельно несложных. Я полагаю, что тебе не стоит отпираться,  если
все видно и понятно даже постороннему наблюдателю.
   Омар Хайям посмотрел на визиря, словно бы ища у него  поддер-
жки. И снова встретился со взглядом его величества. "Неужели  ты
должен придумывать свой ответ?" -- как бы вопрошал султан.
   Омар эбнэ Ибрахим сказал:
   -- У меня нет мыслей, которые мог бы утаить от  твоего  вели-
чества. Сердце мое открыто для тебя, как  бывает  открыта  дверь
богобоязненного человека, поджидающего добрых гостей. Я действи-
тельно был далеко отсюда. Я был далеко именно потому, что  нахо-
дился очень близко.
   Левая бровь султана вопросительно приподнялась:
   -- Как это понимать, уважаемый Омар? -- Его величество повер-
нулся к своему визирю. -- Разве "далеко" и "близко" понятия сов-
местимые?
   Низам ал-Мулк ничего не сказал, ибо вопрос не был прямо обра-
щен к нему.
   -- Я скажу, -- ответил Омар Хайям. --  Сидя  на  этом  месте,
слушая музыку и любуясь танцами, то есть  всем  своим  естеством
пребывая в этом зале, возле твоего величества, я думал  --  при-
чем невольно -- совсем о другом. И это  другое  я  бы  определил
словом "далеко".
   -- Мне нравится ход твоего рассуждения, -- сказал  султан.  И
главный визирь кивнул. -- Но надо ли понимать твои слова  в  том
смысле, что тебе скучно здесь?
   -- Отнюдь, -- сказал Омар Хайям,
   -- В таком случае поясни свою мысль
   -- Твое величество, я это сделаю весьма охотно. И если  выра-
зить ее в двух словах, то вместил бы в два противоположных поня-
тия: "жизнь и смерть".
   Его величество удивился.
   -- Как, ты думаешь за столом о смерти? -- сказал он.
   Омар Хайям опустил голову в знак согласия.
   -- Так, -- продолжал его величество, все больше любопытствуя.
-- Что же напоминает тебе о смерти? Неужели здесь, в этом  зале,
есть предмет, который навевает столь мрачную мысль? Укажи на не-
го -- и я распоряжусь убрать его!
   -- Бесполезно, -- проговорил ученый.
   -- Что бесполезно?
   -- Убирать этот предмет,
   -- Почему ?
   -- Это невозможно...
   Его величество подбоченился. Прошелся  внимательным  взглядом
по стенам, потолку, полу, окнам с причудливыми решетками и  две-
рям, которые инкрустированы костью и красной медью.
   -- Я не вижу ничего невозможного...
   Одно слово Омара эбнэ Ибрахима, и, казалось, любая вещь выле-
тела бы отсюда в мгновение ока.
   -- Его величество ждет, -- напомнил ученому главный визирь.
   -- Это невозможно по одной причине, -- сказал Омар Хайям.  --
Предмет, который сию минуту навевает  мысль  о  смерти,  --  это
жизнь.
   -- Как?! -- воскликнул удивленный султан.
   -- Жизнь, -- повторил Омар.
   -- Эта жизнь? -- Его величество широким  жестом  обвел  рукою
зал.
   -- В данном случае эта, А в общем, любая  жизнь  в  любой  ее
форме.
   Султан скрестил руки на груди. На кончике языка его  вертелся
один вопрос. Его величество только соображал, кому  его  задать:
ученому или визирю? И остановил свой выбор на последнем:
   -- Как это понимать?
   Главный визирь сказал, что, как утверждают ученые,  еще  Пла-
тон доказывал, что жить -- это  умирать.  То  есть  смерть  есть
следствие жизни. Не будь жизни, не было бы и смерти.
   -- Это ясно, -- вздохнул султан, которого вдруг заставили ду-
мать о смерти в этот прекрасный  вечер,  Стало  быть,  уважаемый
Омар, наблюдая жизнь в любой ее форме, невольно думает  о  конце
ее. Иначе говоря, о смерти. Это  объяснение  верно?  --  спросил
султан ученого.
   -- Совершенно. -- сказал Омар.
   Его величество отпил глоток вина.
   -- Значит, -- как бы размышляя, сказал султан, наша сегодняш-
няя беседа, наша скромная трапеза, музыка  и  танцы  наводят  на
мысль о смерти? Чьей же? -- И он глянул на  ученого  исподлобья.
Эдак недоверчиво, эдак подчеркнуто вопросительно...
   Омар ответил:
   -- Речь идет о некой субстанции,  которая  может  выразить  и
жизнь и смерть. Как если бы из одной вытекала другая.
   Его величество признался:
   -- Слишком тонкая философия. Нельзя ли ее высказать  примени-
тельно к этому? -- И его величество указал  рукою  на  стол,  на
пол, на потолок, на музыкантов.
   Молодой ученый кивнул. И начал с того, что поставленный в та-
кой форме вопрос скорее приведет к поэзии, нежели к философии.
   -- И это хорошо! -- обрадовался султан.
   -- Это сильно затруднит дело, -- сказал ученый.
   -- Почему же?
   -- Очень просто, твое величество. Философия отвечает на слож-
ный вопрос умозрительным заключением. Философия без труда прими-
ряет эти два понятия -- жизнь и смерть, между  тем,  как  поэзия
никогда не приемлет смерти. А почему? Я отвечу: потому  что  это
слишком жестоко, а все, что  жестоко,  не  может  быть  принято,
одобрено поэзией в любой форме. Поэзия есть течение мыслей, рож-
денных в сердце. А сердце никогда не примирится со смертью.
   Его величество взял в руки фиал и смочил в нем ту бы.  Разго-   [Ф-006]
вор, но его мнению, принял  слишком  отвлеченный  характер.  Его
вопрос -- первоначальный -- предполагал более конкретный  ответ.
Удовлетворительный ответ пока. не получен, а его величество рас-
считывал именно на него.
   -- Любуясь танцовщицами, -- пояснил ученый, -- и  вслушиваясь
в гармонию звуков, я невольно думаю о смерти...
   -- Почему? -- перебил его султан.
   -- Не знаю. Может быть, потому, что хотелось бы вечно наслаж-
даться жизнью.
   Султан расхохотался.
   -- И телом?..
   -- Да, и телом.
   -- Прекрасно! -- Его величество указал на фиал,  стоящий  пе-   [Ф-006]
ред Омаром, и на фиал, стоящий перед визирем.-- Выпьем за чудес-   [Ф-006]
ную плоть!
   -- В наши годы? -- прошептал визирь.
   Султан расхохотался пуще прежнего.
   -- А почему бы и нет?! Разве любовь -- удел  только  молодых?
А? Почему мы должны целиком уступить ее господину Хайяму? Только
потому, что он моложе? А? Нет, я не уступлю! А ты?
   Главный визирь угрюмо молчал.
   Ученый сказал:
   -- У тебя, твое величество, всегда хорошо. Хорошо для  сердца
и ума, для глаз и ушей. Здесь, под твоим добрым взглядом, вырас-
таешь на целую голову. И когда я думал о смерти,  я  хотел  ска-
зать, что невозможно представить себе расставания со всем  этим.
Причем расставания навеки. И знать, что больше этой  красоты  не
увидишь никогда...
   -- Никогда, -- как эхо повторил его величество. И вдруг  заг-
рустил. Он поставил на место фиал. И погрузился  в  долгое  раз-   [Ф-006]
думье, уставившись взглядом в какую-то точку  на  суаре, вышитой
золотом руками хорасанских вышивальщиц.                            [Х-012]
   В зале было тихо -- пролетит муха, и ту слышно. Султан  обеи-
ми руками резко расправил усы и бороду, тряхнул головой,  покры-
той тяжелыми прядями черных пречерных волос. И снова рассмеялся.
Звонко эдак. По-молодому. И глаза его сощурились при этом. И ли-
цо его просияло...
   -- Что же из всего сказанного следует? -- обратился его вели-
чество к хакиму. -- А?
   Омар Хайям сказал:
   -- Из этого следует, твое величество,  что  надо  пить,  надо
наслаждаться жизнью и...
   Султан весьма повеселел и хлопнул в  ладоши.  Изволил  прика-
зать, чтобы танцевали, чтобы играла музыка, И сказал визирю:
   -- Ты слышал?
Тот кивнул.
   -- Нет, ты слышал? А ну ка повтори, господин Хайям.
   Ученый в точности повторил свои слова.
   -- Слышал? -- снова вопросил султан, обращаясь к своему визи-
рю. Затем ему захотелось узнать: есть ли ответ ученого --  ответ
философа или поэта? То есть приходят ли в  полную  гармонию  меж
собою философия и поэзия ?
   -- Наверняка, -- сказал Омар Хайям.
   Султан спросил визиря:
   -- Тебя этот ответ устраивает?
   -- Пожалуй, ответил визирь.
   -- Меня тоже, -- сказал султан. И опустошил фиал -- медленно,   [Ф-006]
неторопливо, вкушая сладость вина.
   И он увидел перед собою трех красавиц, тела которых были гиб-
ки, как лозы. Одна из них была нубийка, другая туранка, а третья   [Т-006]
румийка. Их бедра и груди соперничали меж собою. Красавицы  были
слишком земными, чтобы думать о смерти. И если бы груди их  мог-
ли звенеть, как колокольчики, они при каждом движении бедер выз-
ванивали бы серебристыми голосами: "Жизнь! Жизнь! Жизнь!"


                               15
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                   ОБ ОДНОМ ГОСТЕ ИЗ НИШАПУРА


   Хаким Омар Хайям производил сложные  геометрические  вычисле-
ния, когда вошел привратник и доложил о прибытии некоего  ремес-
ленника из Нишапура. Хаким терпеть не мог, когда  прерывали  его
работу. Это он запрещал строго настрого. Однако при слове "Ниша-
пур" хаким отложил в сторону книгу, которую держал  на  коленях,
-- это был старинный, тяжелый фолиант.
   -- Из Нишапура, говоришь? -- осведомился хаким.
   -- Да, господин. Он говорит, что привез письмо от мужа  твоей
сестры имама Мухаммеда ал-Багдади.                                 [И-004]
   Омар Хайям живо поднялся со своего места и сказал слуге:
   -- Веди его сюда.
   И вскоре в комнату вошел человек небольшого роста,  худощавый
и загорелый, возрастом лет пятидесяти. Судя по  одежде,  был  он
среднего достатка.
   Нишапурец остановился на пороге, словно бы не решаясь  перес-
тупить его, низко поклонился и сказал:
   -- Мир дому сему, в котором изволит  проживать  знаменитый  и
многоуважаемый господин Омар эбнэ Ибрахим.
   -- Добро пожаловать, -- сказал хаким. -- Кто ты и правда  ли,
что ты из Нишапура?
   -- Зовут меня Бижан эбнэ Хуррад, -- сказал нишапурец  и  сде-
лал шаг вперед. -- Я призываю аллаха ниспослать тебе здоровья на   [А-017]
долгие и счастливые годы.
   Хаким двинулся навстречу гостю.
   -- Да, годы идут, -- продолжал гость, -- и они неумолимы: все
стареет и меняется под их воздействием. И  они  уродуют  нас  до
неузнаваемости. -- И повторил, приложив руку ко лбу: -- До неуз-
наваемости...
   -- Воистину так, -- согласился хаким, напрягая  свою  память,
чтобы распознать, кто же этот пришелец.
   Омар Хайям усадил гостя поудобнее, велел привратнику  принес-
ти вина и холодной воды.
   Бижан эбнэ Хуррад говорил:
   -- Время делает человека совершенно иным.  С  одной  стороны,
оно как бы наделяет его мудростью, а с другой нагоняет такую не-
мощь, которая делает почти из лишней эту самую мудрость. Не  так
ли, Омар?
   -- Уважаемый, -- ответствовал хаким, -- в твоих словах заклю-
чена большая правда. Однако в этом неумолимо