рифмы,  подчеркивая  смысл  их
особым произношением важных, по его мнению, слов.  Смысл  стихов
был точен, не допускал двух толкований. Это были стихи-четверос-
тишия о том, как течет по земле, красивой земле, ручей. Он блес-
тит, сверкает всеми цветами радуги, и звуки его чарующи. Но  вот
впереди расселина, и ручей пропадает, исчезает, словно его и  не
было на этом свете. Вот и все!
   Хаким слушал, опустив голову. И, не подымая ее, спросил моло-
дого поэта:
   -- Ну и что?
   Молодой поэт прочитал еще одно четверостишие. В  нем  говори-
лось о кувшине, простом кувшине из глины. Что,  казалось  бы,  в
этом особенного? Но вот поэт, написавший  эти  рубаи,  увидел  в
нем, в простом кувшине, нечто, а именно: ручки у кувшина --  это
руки красавицы, а сам кувшин -- из  сердца  ее.  Иными  словами,
красавица после смерти превратилась в прах, а из того праха гон-
чар смастерил кувшин.
   Прочитав рубаи с большим подъемом, поэт из Балха ждал, что же
скажет этот непонятный Омар Хайям в образе хакима.
   А хаким неожиданно встал, взял за плечи молодого  человека  и
повел его наверх, на крышу обсерватории. Они подымались по  кру-
той винтообразной лестнице, освещенной светом, который лился  из
небольших стрельчатых окон.
   Они ступили на крышу словно бы  в  новый  мир:  вокруг,  нас-
колько хватал глаз, простирался огромный город.  Над  множеством
домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из за реки  до-
носились голоса уличных торговцев и переливчатые звуки верблюжь-
их колокольчиков. Река Заендерунд -- благодетельница крестьян --
шумела  на перекатах, и ее блеклый изумрудный цвет по особенному
сверкал на солнце Исфахана.
   А вверху бездонный и бескрайний шатер неба. Он густого  бирю-
зового цвета и, похоже, твердый, как эмаль. И даже  жаркое  сол-
нце не способно лишить его яркости, голубизны.
   После прохлады и полусумеречного освещения  на  крыше  оказа-
лось нестерпимо жарко и ослепительно бело. И весь  мир  оказался
таким необозримым и таким поразительным, что едва ли хватило  бы
слов у молодого поэта, чтобы выразить всю его красоту...
   Хаким подвел гостя к большой шаровидной  астролябии.  Снял  с
нее чехол, и астролябия вспыхнула подобно  солнцу  --  до  такой
степени была она начищена, Ярко-желтая медь слепила глаза.
   -- Я и мои товарищи, -- начал хаким, -- каждую ночь  проводим
здесь по нескольку часов. И наш глаз направлен в  самую  глубину
небесной сферы. Мы следим за плывущими созвездиями, мы шагаем по
Млечному Пути, мы наблюдаем Луну. И потом снова возвращаемся  на
нашу Землю и снова окунаемся в различные работы  и  дела.  Учти,
Рустам, мы это делаем каждую ночь. Ты меня понял?
   -- Нет, -- чистосердечно признался пылкий Рустам.
   Хаким немножко удивился. Однако ему пришелся  по  душе  ответ
поэта из Балха. Нет ничего хуже, когда тебя не поняли, а в  уго-
ду тебе говорят "да". Хаким сказал про себя, что надо бы  объяс-
нять более вразумительно таким молодым людям, как Рустам, ибо  у
них самомнение преобладает над действительными знаниями.  Навер-
ное, это недостаток молодости, наверное, и сам он, хаким,  таким
же был в молодости...
   -- Я понял вот что, -- сказал Рустам, -- что ты,  досточтимый
хаким, что ты и твои друзья работаете очень много. И часто -- не
смыкая по ночам глаз. Но какое это имеет отношение к поэзии?
   -- Прямое, -- жестко произнес хаким.
   Рустам, очевидно, не совсем улавливал эту связь:  непонимание
было написано на лице его слишком явно.
   -- Молодой человек, -- сказал хаким, -- я каждую ночь  наблю-
даю ход небесных  светил.  И  прихожу  к  одному  выводу:  сколь
необъятен мир, сколь он широк и высок. И подчас  я  кажусь  себе
песчинкой, безмозглым дитятей перед величием  небесной  сферы  и
всем тем, что сотворено руками аллаха -- всевышнего  и  милосер-   [А-017]
дного. Я замираю в те минуты и часы, я делаюсь как бы другим че-
ловеком, который с трудом представляет себе все величие  вселен-
ной. И в самом деле, что мы перед нею? Безграничность вселенной,
ее извечное существование заставляют меня задуматься о самом се-
бе и смысле моей жизни, а также о жизни моих друзей и врагов...
   Рустам стоял перед хакимом, слушал внимательно его речи и га-
дал: "Тот ли это Омар Хайям или не тот? Этот ли  написал  чудес-
ные рубаи, дошедшие до Балха, или  другой,  которого  еще  пред-
стоит разыскать?" Рустам гадал, и сомнениям  его,  казалось,  не
будет конца...
   -- Я говорил сейчас о небесной сфере, -- продолжал хаким,  --
но ведь то же самое можно и должно сказать  обо  всех  науках...
Например, читал ли ты великого Ибн Сину?
   -- Я знаю его стихи, -- сказал Рустам.
   -- А его философские и медицинские книги?
   -- Нет, не читал.
   -- А что ты знаешь о господине Бируни?
   -- Бируни? -- спросил Рустам. -- Это поэт?
   -- Нет, великий астроном.
   Молодой человек из Балха покраснел.
   -- Рустам, я назвал всего два имени --  два  великих  светила
человеческого разума. А ты их не знаешь... К чему я веду речь? К
тому, чтобы привлечь твое внимание к более серьезным вещам,  не-
жели двустишия и четверостишия. Ты понял меня?
   Рустам кивнул.
   -- Это уже хорошо, Рустам. Что такое поэт?
   Рустам ждал, что хаким сам объяснит.
   -- Я спрашиваю: что такое поэт?
   Рустам неуверенно начал:
   -- Человек, слагающий стихи... .
   -- Неверно! -- хаким чуть не вскрикнул при этом. Казалось, он
произнес это слово не только для Рустама, но и для всего Исфаха-
на. -- У нас, в Исфахане, слагающих стихи больше, чем  полагает-
ся. Каждый считает себя вправе поболтать пару  раз  стихами.  На
досуге, после плотного обеда,  немало  любителей  почитать  соб-
ственные стихи. Но я говорю не о них! Я говорю о настоящих  поэ-
тах. Ты меня понял?
   Рустам кивнул еще раз.
   -- Прекрасно! -- воодушевился хаким. -- Это мне уже нравится.
Я люблю, когда начинают понимать простые вещи.  Это  не  так  уж
легко, как кажется. А тебе, Рустам, мой молодой друг,  пора  по-
нять еще одну истину: поэт -- это прежде всего мудрец.  Поэт  --
прежде всего человек опытный в делах житейских и науке. Поэт  --
человек дела, и, будучи таковым, он слагает стихи не  ради  соб-
ственного удовольствия, а в поучение людям. Поэт пишет стихи  --
поэт учит людей. Не прямо, а косвенно. Не как имам,  разбирающий   [И-004]
с чужих слов главы корана, а как мудрец, сам  постигающий  тайны   [К-021]
мироздания и увлекающий других за собой.  Молодость  хороша.  Но
хороша она по одной причине: молодость  может  выбирать  дорогу,
она вся перед нею. Но прежде всего надо набраться ума и  знаний.
Это в первую очередь относится к поэту. Вот почему я показал те-
бе эту крышу и этот замысловатый прибор, именуемый  астролябией.
Тебе это ясно?
   И Рустам почтительно произнес:
   -- О хаким, разреши задать тебе вопрос?
   -- Задай.
   -- Тот ли ты поэт, которого я ищу, или не тот?
   -- Я не знаю, кого ты ищешь.
   -- Омара Хайяма.
   -- Да, я и есть Омар Хайям. -- Хаким подошел к  астролябии  и
повернул алидаду кверху, просто так, в глубоком раздумье.  После
недолгого молчания сказал: -- Но я должен разочаровать  тебя:  я
астроном и математик.
   -- А стихи? -- с отчаянием спросил Рустам. -- Стихи,  которые
я читал? Разве они не твои?
   Хаким ответил уклончиво:
   -- Что ж с того?
   -- Значит, ты и есть великий поэт?! -- воскликнул молодой че-
ловек.
   Хаким обнял Рустама, заглянул ему в глаза, такие  доверчивые,
и сказал:
   -- Рустам, если ты хочешь быть поэтом, послушайся меня: учись
наукам, особенно математике и философии. Без них поэт не поэт.
   -- Ну а ты, а ты? -- нетерпеливо вопрошал Рустам. -- Разве ты
не тот, кого я ищу?
   И на этот раз уклонился хаким от прямого ответа.
   -- Поэта судит только время, --  сказал  он.  --  Только  оно
присваивает ему это великое имя. Только время покажет, кто поэт,
а кто простой стихоплет.


                               10
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                  О МЕДЖНУНЕ, КОТОРЫЙ В КРУГУ
                          СВОИХ ДРУЗЕЙ


   Али эбнэ Хасан у самой границы пустыни. Дом его стоит на  зе-
леной полянке, питаемой прохладой Заендерунда,  а  через  десять
шагов отсюда начинается желтый песок. На таком песке  ничего  не
растет. И это понятно: попробуй посеять что нибудь  на  подогре-
той жаровне!
   Высокая глиняная стена прочно отгораживает двор Али от проче-
го мира. Узкая и низенькая железная дверь ведет к дому.  Дом  не
очень плохой и не очень хороший: обычное жилище купца с  достат-
ком ниже среднего.
   Однако сам Али эбнэ Хасан не простой купец, все помыслы кото-
рого направлены на приумножение богатства.  Так  мог  бы  утвер-
ждать только тот, кто вовсе не знает Али или же судит о  челове-
ке по случайной и кратковременной встрече с ним.
   Али под пятьдесят. Высок и жилист. Такой чернявый, с пронизы-
вающим собеседника насквозь взглядом. Родился он в Ширазе,  пос-   [Ш-009]
тоянно живет в Исфахане, где у него две лавки: недалеко от мече-
ти и на базаре. Есть лавка и в Ширазе. Али торгует изделиями  из
серебра и коврами. Покупает ковры Али у кочевников  на  юге,  за
Ширазом. Но поскольку умен не только Али, у него много  соперни-
ков в этом торговом деле.
   Три жены у Али эбнэ Хасана. Аллах послал ему восемь детей. Из   [А-017]
них только трое наследники. Остальные красивые девочки,  похожие
на красивых матерей... Али эбнэ Хасан превыше всего ставил  жен-
скую красоту и добродетель, и судьба послала ему жен по сердцу и
вкусу его.
   Под холодной купеческой наружностью Али таилась душа  полити-
ка. Да, да, политика, человека, для которого хлеб  сам  по  себе
значит еще не все. Политика его была связана  с  религией.  Пос-
кольку никто не призывал его к активной деятельности -- государ-
ственной, разумеется, -- он сам нашел поле для такой деятельнос-
ти.
   Да будет известно вам, что Али эбнэ Хасан был шиит,  то  есть   [Ш-008]
принадлежал к религиозной секте шиитов,  которая  родилась,  как
говорят, где то в Аравии, а может, еще дальше.  А  когда  именно
родилась -- мало кто помнит. У слабого, говорят,  большая  амби-
ция. У слабого, говорят, больше самолюбия,  и  слабый,  говорят,
обидчив и честолюбив сверх всякой меры. Скажем прямо:  Али  эбнэ
Хасан был именно таков. Он сердился на себя и на весь мир  отто-
го, что мало что значит в этой великой стране и ум его  и  рели-
гия остаются как бы за бортом плывущего государственного корабля.
   У него были друзья и единомышленники. А у кого их нет? Но Али
эбнэ Хасан выбирал друзей самолично и допускал их к себе  только
после долгого и изнурительного испытания. Если бы  его  величес-
тво знал, что творится в доме этого купца, он прислал  бы  своих
воинов, и те в мгновение ока стерли бы с лица  земли  и  высокие
глиняные стены, и дом, который среди них. И поляну выжгли бы ог-
нем, и пепел шевелился бы на земле -- серый, мертвенно  бледный.
То же самое стряслось бы, если бы сообщили обо всем этом главно-
му визирю.
   Однако, справедливости ради, следует сказать,  что  Али  эбнэ
Хасан не был самым ярым из шиитов. Находились куда  более  горя-
чие головы. Например, Хусейн-меджнун. Они,  как  голодные азиат-
ские тигры, жаждали крови, насилия. Кровь при этом имелась в ви-
ду чужая, насилие -- над другими, над этими проклятыми  суннита-   [С-006]
ми, которые букву священного корана ставили выше мысли  о  спра-   [К-021]
ведливости. Слушая речи тех, кто посещал дом  Али  эбнэ  Хасана,
сведущие люди сказали бы, что немало среди них и неких  исмаили-   [И-008]
тов, которые во сто крат злее обыкновенных шиитов.
   Этот Хусейн, будучи бешеным меджнуном, был также и шиитом бе-
шеным. Иными словами, одним из тех исмаилитов, которые  считали,
что только реки крови могут избавить правоверных от  пут,  коими
опутали их власть имущие сунниты, позабывшие или умышленно иска-
жавшие истинный смысл священной  книги.  Хусейн  не  скрывал  от
своих друзей, что давно точит нож и пустит его в ход, как только
представится подходящий случай.
   Вот и сейчас, с закатом солнца, он явился сюда  по  проторен-
ной дороге, и Али эбнэ Хасан и его  гости  сразу  почувствовали,
что Хусейн до крайности раздражен
   -- Я убью его, -- сказал Хусейн, как только переступил  порог
дома.
   Хозяин и гости вовсе не удивились этому: они  были  согласны,
что кого то следует убить. Но кого?
   Али восседал в углу на пестрой подушке. Гости,  поджав  ноги,
занимали места по левую его руку.
   Зеленщик Джафар жевал кусок тонкого хлебца и  мрачно  посапы-
вал. Он был толст. Он был не очень опрятен, и пот лил  по  упру-
гим его щекам. Он прищурил глаза и сказал, что знает, кого  сле-
дует убить. Если угодно, напишет имя негодяя на бумаге, и  тогда
можно будет проверить -- ошибся или точно угадал.  Его  друг  по
имени Бакр -- мясник, специалист по потрохам -- весьма заинтере-
совался заявлением Хусейна. Да, разумеется. надо  убивать,  и  к
тому же незамедлительно.
   Зейналабедин-ассенизатор и старый Али-пекарь -- люди  степен-
ные и зрелые. Они прежде подумают, а потом уж скажут,  что  сле-
дует делать: убивать или  миловать.  Зейналабедин  эбнэ  Хусейн,
собственно, не был ассенизатором в прямом смысле этого слова. Он
возглавлял славный цех неких оборванцев, спавших днем  и  приво-
дивших в порядок отхожие места по ночам. Это был уважаемый чело-
век, и под началом его орудовала скорее банда разбойников, неже-
ли ассенизаторов. Если бы главный визирь  догадывался,  кто  это
шарит по ночам в непотребных углах, наверняка постарался бы поп-
ристальнее приглядеться к исфаханским золотарям...
   -- Кого же ты решил убить, Хусейн? -- спросил Али эбнэ Хасан.
Он говорил шепеляво, но довольно четко. старательно  выговаривая
слова.
   -- Сам знаю кого, -- глухо произнес Хусейн.
   -- Этого еще мало, -- заметил хозяин.
   -- Да, это так, -- подтвердил Али-ассенизатор.
   Четверо мужчин, перед которыми стояли глиняные сосуды  с  во-
дой и шербетом и, кажется, с вином, а  также  глиняные  блюда  с   [Ш-007]
хлебом и жареным мясом, перестали жевать и пытливо  разглядывали
Хусейна. Тот скинул с себя верхнюю одежду, бросил  на  нее  свой
кинжал и опустился на пол. Он был очень зол.
   -- Кто знаком с хакимом по имени Омар? -- спросил Хусейн.
   Мужчины задумались.
   -- Омаром эбнэ Ибрахимом... Звездочетом и мошенником.
   -- Мошенником? -- протянул хозяин.
   -- Да, с мошенником!
   Али эбнэ Хасан кивнул. Да, он знаком с человеком, который но-
сит такое имя. Да, этот Омар к тому же и астролог, а может быть,
и надим. Но мошенник ли? О каком это Омаре ведет речь Хусейн?      [Н-001]
   Хусейн оторвал кусок лаваша, разорвал его на мелкие кусочки и
набил ими рот. Запросто. Как на базаре. В голодный день.
   -- Если должность надима есть верный щит от  всяческих  гряз-
ных дел, -- сказал Хусейн, -- то мне не о чем говорить...
   -- Почему же, сын мой? Говори...
   -- Я полагал, что меня поймут с полуслова...
   -- Возможно, и поймут. Разве это исключено? -- успокоил моло-
дого меджнуна хозяин, умудренный опытом и знанием  наук.  --  Но
надо хорошо подумать, прежде чем награждать человека  таким  ем-
ким словечком, как "мошенник". Ведь, как ни говори, понятие  это
растяжимо: есть мошенник на базаре, есть в науке, встречается он
и во дворцах. Если угодно, и в мечетях. Разве все эти  мошенники
равнозначные? Один надувает на ломаный грош, а  другой  обкрады-
вает целое государство. Кого же ты имеешь в виду?
   Хусейн обескуражен, но поглядел на окружающих, словно  бодли-
вый телок, и произнес загробным голосом:
   -- Я имею в виду всякого, кто пользуется деньгами  для  того,
чтобы совращать людей.
   -- Каких людей, Хусейн?
   -- Обыкновенных.
   -- А все таки? Нельзя ли поточнее?
   -- Можно и поточней, -- Хусейн лязгнул зубами. Они были креп-
кие, и оттого звук получился устрашающий. -- Я спрашиваю:  имеет
ли человек право красть чужую любовь? Красть только потому,  что
мошна потолще твоей? И называть себя при этом правоверным?
   -- Это кто же правоверный? -- спросил хозяин, Не этот ли Омар
Хайям?
   -- Он самый!
   Потом наступила тишина. Трудно было вмешиваться в этот разго-
вор третьему, а сам Али эбнэ Хасан не торопился продолжать  свои
речи. Он казался утомленным, голова его была занята  более  важ-
ным делом, чем история о какой то любви...
   -- Я его убью, -- пригрозил Хусейн. И он  намотал  на  пальцы
длинный стебель зеленого лука, положил его в рот и захрустел.
   -- Убьешь? -- безучастно спросил Али эбнэ Хасан.
   -- Да... Потом Эльпи будет снова моею. -- Хусейн разодрал пи-
рахан на своей груди и воскликнул: -- Я же люблю ее!
   И оглядел всех, ища у каждого сочувствия.
   Хозяин усмехнулся. Он сказал:
   -- Во первых, любовь не добывают  кровью.  Во-вторых,  хаким,
которого ты называешь своим врагом, не самый главный  враг.  Это
так.
   Али-пекарь закивал головой.
   -- Ты просто не знаешь коварства этого звездочета, --  сказал
Хусейн. -- Я совершенно уверен в одном: он самый главный враг, и
я приведу свою угрозу в исполнение.
   Али эбнэ Хасан поднял руку. Он нахмурил брови. И сказал:
   -- Не о том говоришь, Хусейн, и не туда направлены твои  мыс-
ли. Женщин на свете -- что песчинок на берегу моря.  И  ты  най-
дешь себе другую. Как, впрочем, и сам хаким. Я не  вижу  причины
для вражды из-за какой-то потаскушки.
   -- Она не потаскушка, -- возразил Хусейн. --  Она  несчастная
жертва мужского прелюбодеяния.
   Хозяин усмехнулся. Али-пекарь засмеялся громче. Другие подоб-
ным же образом выразили свое отношение к словам Али эбнэ Хасана.
   Однако гроза продолжала бушевать в  груди  молодого  Хусейна.
Что понимают в любви мужчины, погрязшие в политических интригах,
ненавидящие султана и его визирей? Этим подавай только власть, а
любовь для них -- нечто вроде полевого цветочка, который не жаль
раздавить.
   Али эбнэ Хасан погрозил пальцем Хусейну, Он  приказал  замол-
чать и не раскрывать рта, если говорить тому больше  не  о  чем.
Здесь, в этом доме, где все подчинено великой цели,  разговор  о
любви к какой-то женщине -- просто  кощунство.  Тем  более  рев-
ность к хакиму. Хаким Омар Хайям не самый главный  враг  шиитов.
Даже наоборот: для него что шиит, что суннит -- одно и то же. Он
равнодушен и к тем, и к другим. Есть одна великая  цель  --  это
султанский престол, который должен быть уничтожен, а все  прочее
-- мелочь, недостойная мужского внимания...
   -- Да? -- иронически вопросил Хусейн.
   -- Да! -- грозно ответил Али эбнэ Хасан.
   -- А если на тебя наплевали?
   -- Терпи.
   -- А если наплевали на нее?
   -- Пусть терпит и она.
   Хусейн ударил себя ладонями по коленям:
   -- Ну а жизнь, которой нет без  любви?  Неужели  все  следует
приносить в жертву... как бы это выразить?..
   -- Не утруждай себя, -- прервал его Али эбнэ  Хасан,  повышая
голос. -- Слушай, я хочу повернуть твою  голову  только  в  одну
сторону. Было бы глупо, если бы мы с тобой занялись чем-либо та-
ким, что недостойно нашей цели. Любовь, эта чепуха,  придет  по-
том. И не один раз. Я понимаю твое негодование. Сумасшедший мед-
жнун всегда ревнует. Он почти слепец... Ты меня понял?
   А чего тут не понимать? Разве эти высохшие рыбы  сохранили  в
себе душу? Душу, которая знает, что есть любовь? Этот  Али  эбнэ
Хасан вполне доволен своими тремя женами. Али-пекарь изошел  по-
том у печи -- ему  ли  до  любви?  Зейналабедин-ассенизатор  что
смыслит  в  сложных  любовных  делах?  А  Бакр  тем   и    занят
деньденьской, что потрошит туши да точит ножи. У него ли спраши-
вать, что такое любовь? Он понимает свое -- любовь к потрохам! А
что же еще? К тому же он испытывает особую нежность к мальчикам.
Он ли оценит женскую красоту?
   -- Ладно, -- заключил Хусейн, -- я дело свое знаю  и  сам  во
всем разберусь.
   -- Возможно, -- примирительно сказал Али эбнэ Хасан, --  воз-
можно, ты кое что и смыслишь. Однако прими во внимание  одно:  у
нас с тобой поважн